Черный цветок - Денисова Ольга - Страница 20

– У твоего сына нет другого выхода, – сделал вывод Жидята. – Если бы не булат, они бы нашли его рано или поздно, отобрали медальон, высекли и вышвырнули вон. Как ты мог! Ну как ты мог держать у себя отливки! Почему не переплавил?

Он встал и прошелся по лавке.

– Как ты мог, Жмур? Зачем они тебе понадобились? От жадности, что ли?

Жмур пожал плечами. Как объяснить, что у него не поднялась рука? Когда Мудрослов сказал, что хочет пожать руку этому мастеру, Жмур на секунду представил, как тот жмет руку его мальчику, его волчонку. Его сын – его кровь, его продолжение. На самом дне души шевелилось злорадство вольного человека – не удалось! Не удалость погасить до конца, не удалось отобрать – вот он, его сын, и огонек горит. Не он сам, так его сын видит краски, видит мир сквозь раскаленный металл! Он бы никогда не выдал мальчика, если бы мог не выполнить приказа благородного Мудрослова, но раз уж ему суждено было предать сына, он сделал это с гордостью.

Почему он не переплавил отливки? Он часами смотрел на них, они стали для него ниточкой, которая связывала его с безвозвратно потерянной способностью видеть. Воплощение самых дерзких его мечтаний – доказать благородным свое превосходство.

– Ему надо уходить к вольным людям. Больше ничего ему не остается, – сказал Жидята.

Жмур склонил голову. Все рухнуло за несколько дней. Медальон, отливки… Он уже выбрал сыну невесту и сговорился с ее отцом. Он думал о внуках. К вольным людям? Навсегда? Оттуда есть лишь один способ вернуться к нормальной жизни – через тюрьму. Впрочем, разницы никакой. У мальчика и сейчас есть только один способ вернуться – через тюрьму.

– Я… я своими руками… – Жмур сжал виски пальцами, – я своими руками… Но я доказал им, я доказал, понимаешь? – он посмотрел Жидяте в глаза.

– Понимаю, – невесело усмехнулся Жидята. – У тебя есть с ним связь?

– Позавчера его видела дочка нашего Смеяна. Но вчера его там уже не было. Ему вообще некуда идти. Я думаю, он вернется на то самое место, ему надо что-то есть. У него, конечно, есть немного денег, но куда он может с ними сунуться?

– Если вернется, пришли его ко мне. Я отведу его, куда надо. Другой возможности нет, Жмур, ты меня понимаешь?

– Понимаю.

Они сидели на солнечной поляне в глубине леса, и мальчишка уминал холодного цыпленка за обе щеки. Избор с отвращением смотрел на его грязные руки и чавкающий, перепачканный жиром рот. Балуй. Ну что за имена у них? Как собачьи клички. А этот, похоже, своей очень гордится.

– А правда, что если открыть медальон, можно стать счастливым на всю жизнь? – не переставая жевать, спросил парень.

Избор сжал губы. Какая-то беспросветность была во всех этих вопросах, какая-то удивительная тупость, ограниченность! Как он себе это представляет – «стать счастливым на всю жизнь»? Циничная мысль неожиданно рассмешила Избора: говорят, что преступники, которых с помощью медальона ставили на праведный путь, начинали чувствовать себя счастливыми.

– Хочешь попробовать? – спросил Избор, стараясь не смотреть на жующий рот.

– Конечно! – оживился тот.

– Если нас поймают, непременно попробуешь.

– Не понял, – парень помотал головой.

– Боюсь, мне будет трудно это объяснить.

– А ты попытайся.

Откровенное хамство иногда ставило Избора в тупик: он жил в окружении воспитанных людей и со стороны подлорожденных видел или подобострастие, или глубокое уважение. Да и это общение – в основном с прислугой – он всегда старался свести к минимуму.

– Послушай… почему ты так разговариваешь со мной? – мягко спросил Избор. – Я сделал тебе что-нибудь плохое?

И сразу осекся: ведь он же подставил мальчишку…

– Да обыкновенно я разговариваю, как со всеми. Чего тебе не нравится-то?

«Как со всеми»… Неужели он не видит разницы между «всеми» и благородным господином? Не в лесу же он вырос?

– Ты что, никогда не встречался с благородными? – спросил Избор удивленно.

– Встречался. Благородный Мудрослов часто бывал у нас в кузне.

– И что, с ним ты говорил так же?

– Не знаю. Я с ним не разговаривал. Ну, иногда спрашивал кое-что, но батя этого не любил.

Избор улыбнулся – наверное, отец мальчика знал, как надо говорить с благородными, еще бы ему понравилось, что его неотесанный отпрыск задает вопросы его благодетелю!

– А как твой отец говорил с благородным Мудрословом?

– Мой батя ничего не понимает! Если б Мудрослов только намекнул, он бы меня утопил ему на потеху! Он ему кланяется, разве что в задницу не целует. Но если бы тот разрешил, непременно бы целовал. Но я-то тут при чем?

Избор поднял брови:

– Твой отец из тех, кого поставили на правильный путь?

– Чего? Из ущербных, что ли? Да ты что! – Балуй перестал жевать. – Ты чего такое про моего батьку говоришь? Сам ты ущербный, понял? За такое и по роже можно схлопотать!

Избор рассмеялся: парень секунду назад говорил об отце гораздо более порочившие его слова, но чужаку не позволил даже невинного предположения. Впрочем, может, для них это действительно оскорбительно? Он слышал, что к «ущербным» отношение в народе было странным – от них, словно от заразных больных, старались держаться подальше.

– Чего смеешься? – Балуй вскочил на ноги, сжимая в кулаке недоеденный кусок курицы.

– Я смеюсь над тобой, а не над твоим отцом. Сядь.

– Странный ты человек, Избор, – парень посмотрел на него сверху вниз. – Тебе, значит, можно говорить все что хочешь: про меня, про батьку моего, смеяться, а мне, значит, нельзя? Так, что ли?

– А ты не видишь разницы между мной и собой? – удивленно спросил Избор.

– Разницу я вижу. Ты лысый, а я нет. Могу много отличий назвать, и все не в твою пользу. – Балуй глумливо хохотнул и сел на траву, откусив внушительный кусок курицы. – Расскажи лучше про медальон.

– У тебя такое правило? Презирать благородных?

– Чего? – парень насупился. – Да не презираю я тебя. За что? Но и тебе меня презирать не за что. Расскажи про медальон, а? Должен же я знать, ради чего меня стража из дому выгнала.

Он же совсем ребенок! Только хочет казаться взрослым. И почему так трудно преодолеть в себе это отвращение? Какое-то физиологическое, врожденное отторжение, неприятие, желание соблюдать дистанцию. Наверное, это несправедливо: мальчик подарил ему свободу, он был честен и смел, хотя и глуп. И никто, кроме Избора, не виноват в том, что стража выгнала его из дома. Почему не быть к нему хотя бы снисходительным? Почему не рассказать о медальоне хотя бы ту сказку, которую ему в детстве рассказывал отец? Легенду о медальоне знали все дети благородных… Но дотянет ли Балуй до уровня пятилетнего благородного отпрыска?

– Ну, слушай. Есть легенда, будто недалеко от города когда-то жил могущественный волшебник. Он никогда не вмешивался в жизнь горожан и был добрым чудаком. Жизнь в городе тогда шла совсем не так, как сейчас: городом самодержавно правил жестокий и тщеславный человек. Его звали Харалуг. Подчинив своей воле город и соседние деревни, он начал готовиться к войне. В те времена и возвели городскую стену. В кузницах ковалось оружие, весь город работал только на войну: люди нищали, дети умирали от голода, а оружейные склады росли и росли. Но когда Харалуг начал собирать армию, горожане не выдержали: они упали в ноги волшебнику и попросили избавить их от Харалуга. Матери не хотели терять сыновей, а жены – мужей. Волшебник был таким добрым, что не мог убить никого, даже тирана. И тогда он придумал медальон: если человека нельзя убить, можно лишить его внутреннего жара, который толкает его к несправедливостям и преступлениям. Но этот внутренний жар не может жить внутри медальона, он должен быть передан кому-то, кто воспользуется им для чего-то хорошего. И с тех пор, в память о доброте волшебника, в нашем городе никогда не казнили преступников. У них отнимали их внутренний жар и передавали достойным – тем, кто не обратит его во зло.