Инстинкт? - Гансовский Север Феликсович - Страница 24

• Предыдущая
• 24/36
• Следующая

Однако уже подходил конец этому приятному препровождению времени.

Во-первых, шариковый фонтан начал давать сбои. Серый столб понемногу истончался, затем сник вовсе. Начались взрывы-выбросы, которые разметали холм, разрушили трубу, кубическое здание и ограду. Выбросы раскидывали шарики на большое расстояние от центра. Теперь в пустыне их нельзя было загребать мешком, как мы приспособились у кратера. И в городе удачливым стал считать себя тот, кто за день набирал тысячу, нагибаясь за каждым. Гулянье, веселье кончились. Выбросы все слабели, потом их вообще не стало. На месте кратера простерлось большое серое пятно перемешанного с песком сахара, усеянное там и здесь обломками кирпичной кладки и гнутой, извилистой стальной арматуры. Посередине дыра, дна которой не видно. В качестве председателя Продовольственной Комиссии Вьюра потребовала, чтобы мы теперь продолжали сбор сахарной крошки вместе с песком. Мешки стали еще тяжелее, хотя в них можно было насыпать смесь лопатой. Заполнили первые этажи еще двух домов — в том числе и того, в котором был убит старик маляр. Горожане еще два дня слонялись по дворам и подворотням, подбирая в углах те остатки пыли, каких не сумел унести ветер, а на третий, поскольку знали о сделанных запасах, сошлись огромной толпой у башни. Вышла Вьюра, Крдж с Втвом подняли ее на руки, чтобы всем было видно. Она сказала, что снова только дети будут получать пищу, а взрослым нужно ловить рыбу, как им покажут члены СОДа. Был мрачный ропот, но, в общем-то, смирные, привыкшие к повиновенью иакаты в конце концов разбрелись по берегу. Тут мы, мужчины из Совета, показывали изготовленные сачки, предлагали горожанам по чердакам, подвалам искать старые матрасы и другое тряпье, делать снасть по нашим образцам. Мелкой рыбы у берега было на удивление много, но оказалось, что сачками ее очень трудно брать, потому что катастрофически размножилась длинная мохнатая водоросль. Люди стали вынимать ее из воды большими пучками; на берегу разбирали, отыскивали рыбешку, глотали прямо сырой, так как в районе города уже не осталось сухих водорослей. Взрослые теперь шли на берег, ничего не стесняясь, голыми лезли в воду. У башни всю первую половину дня стояла длинная очередь родителей с малыми детьми. Девушки из Продовольственной Комиссии каждому ребенку насыпали в его подставленные ладошки или в посудинку сахарной пыли кружкой вместимостью граммов на двести. По моему подсчету, сахара, не считая того, что был перемешан с песком, запасти удалось около восьмидесяти тонн — десятилетним и совсем маленьким месяца на полтора. Довольно скоро выяснилось, что с северной и особенно с восточной части города ослабевшие родители лишь с трудом приводят и приносят детей. Комиссия предложила таким семьям перейти на жительство ближе к башне. В результате произошло первое «переселение народов», которое, увы, оказалось не последним. Со своим ничтожным скарбом — чашки, детское бельишко — мрачные иакатские матери и отцы проследовали мимо разоренного сквера и по площади.

Запомнились и это медлительное шествие, и бесконечно растянувшаяся вдоль берега линия тощих мужчин и женщин по колени в воде.

В это же время начался приход животных. Вообще в городе бытовало мнение, что никакой наземной фауны на Иакате не осталось. Но в пустыне животные все-таки были и заявили теперь об этом. Сначала пришли восьминогие паучки желтого цвета. Их было несметное множество, они все стремились из залитых солнцем песков в тень. В полдень, когда мостовые заливал солнечный свет, паучки заполняли подворотни, лестницы и квартиры. Их сначала боялись, позже перестали, но все время ими брезговали. Многоногие создания передвигались с такой скоростью, что на них невозможно было наступить, даже если б кто-нибудь и захотел. В комнатах они покрывали пол целиком, но, когда шел человек, при каждом его шаге успевали разбежаться из-под опускающейся ступни, залезая друг на друга с тем, чтобы тотчас снова занять освободившееся место. Особенностью их поведения было, кстати, и то, что они избегали соседства с сахарной пылью. Башня, к великой радости Продовольственной Комиссии, а также дома, где хранилась крошка пополам с песком, были для паучков запретны. (Наводило на мысль, что великие строители машины нарочно заложили в изготовляемую ею пищу вещества, отпугивающие животных-вредителей.) Вторыми явились юркие ящерицы, желтые с коричневыми пятнышками — очевидно, охотники за паучками. Но в городе ящерицы никого не преследовали и не ели. Залезали в комнатах на стены или застывали на полу, собравшись в небольшие кружки мордами внутрь, будто обсуждали беду, заставившую их покинуть родные места. Попытки изгонять их из квартиры успеха не имели. Ящериц не пугала мелькавшая возле них человеческая рука, а оторвать их живыми от пола или стены было невозможно. Если кто-нибудь сильно тянул, маленькие тельца отрывались от лапок, заливая все вокруг кровью.

Затем в темных местах — на чердаке вдали от окошка или в подвале — стали обнаруживаться представители, вероятно, следующей ступени пустынных хищников. То были четвероногие крупные, размером с барсука, животные, голые, напоминавшие нашего земного ядозуба-жилатье. Малоподвижные и с виду неуклюжие, они, оказавшись в углу, где им некуда было отступать от случайно приблизившегося человека, с неожиданной быстротой нападали и кусали его в ноги, оставляя болезненные, долго незаживающие раны.

В окна с рассветом залетали и на весь день прятались различные прежде никому не ведомые насекомые.

В довершение ко всему из воды на берег тоже устремились ее обитатели. Мелких рыбешек уже не надо было отыскивать в вытащенных водорослях. Сами серебряной волной, прыгая, дергаясь, торопились на рассвете прочь от воды, будто надеялись от чего-то укрыться в ближних к морю домах.

Но собирать и глотать надо было очень быстро, только раз в сутки, потому что рыбки, такие красивые, проворные в своей прозрачной жидкой среде, после нескольких прыжков в воздухе погибали, за минуту-две распадались, разлагались в слизь, пахнувшую ужасно, и ее невозможно было отделить от песка и вообще взять в руки.

В восточной части пляжа из моря на сушу однажды вылезло что-то большое, бесформенное, студенистое, стало передвигаться к тени от дома, но остановилось, не одолев пути. У тех, кто трогал его, воспалялись и горели руки.

Похоже было, что в природе произошло такое, что заставило животных искать спасения только в построенных человеком сооружениях.

Правда, и люди стали болеть. Мы в нашем общежитии собирались все до одного только ночью. Днем надо было успеть наглотаться рыбешек, помочь дойти из города старым и прежде других ослабевшим иакатам, разъединить сахарную крошку и песок. (Бесконечная работа — мешками носили смесь к воде, взбалтывали в какой-нибудь большой посудине, переливали в другие, где она выпаривалась на солнце.) Мужчины, кроме того, занимались изготовлением примитивных стамесок, топоров, пил, ножей и всякого прочего из разбросанной в пустыне арматуры. Тут вдруг отличился Змтт. Из-под его рук выходили пики, которые сгодились бы для музея средневекового оружия. У женщин было другое — раздавать детям пищу, учитывать и отмечать дома, откуда два-три дня не появлялось малышей, ходить туда, там кормить. В результате мужчины и женщины в своих квартирах к ночи прямо на разбегающихся паучков валились в сон, как в темную воду, и, случалось, по нескольку дней не видели друг друга. Однажды встретил Вьюру. На лице что-то вроде маски из серого, многократно стиранного полотна с прорезями для глаз. Прошла, не останавливаясь. Оте тоже ходила с перевязанной шеей. Потом однажды стал ощущать на груди участок шершавой огрубевшей кожи. Он вскоре превратился в желвак, в мясистый нарост с трещинками и шелушащейся поверхностью. Вскоре и Втв стал почесывать бедро. Этими наростами мучился весь город повально. Хуже всего было тем, у кого они появлялись во рту, под мышками, в паху — сами по себе не болезненные, они мешали есть, ходить, что-то делать руками.

Пожилые стали уходить в пустыню. Тут я наконец узнал смысл фразы Змтта: «Жена ушла по обязательству». Оте объяснила, что в эпоху, предшествовавшую созданию машины, на пике промышленных и экологических катастроф распределителями был выдвинут лозунг, призывавший иакатов умирать по достижении сорокапятилетнего возраста, чего сами аппаратчики, естественно, не делали. Народ же удалось убедить — еще в молодые годы многие брали соответствующее обязательство. Видимо, и при изменившейся ситуации обычай остался уже в качестве ритуала, как газета или картины в музее.

• Предыдущая
• 24/36
• Следующая