Лекарь Империи 5 (СИ) - Карелин Сергей Витальевич - Страница 10

— Господа, давайте начистоту. Меня сейчас меньше всего волнует, что Разумовский формально нарушил какой-то там параграф устава. Меня волнует то, что свидетелем этого «нарушения» был владимирский шпион. Наша задача сейчас — не наказать своего лучшего диагноста, а придумать, как защитить наш самый ценный актив от Гильдии.

Киселев и Шаповалов переглянулись в полном недоумении. Да даже для меня такое заявление стало неожиданностью.

— Анна Витальевна, но… устав… трибунал! — пролепетал Киселев, для которого такой поворот был крушением всей вселенной.

— Постойте… — Шаповалов с недоумением посмотрел на нее. — А зачем вы тогда на меня в операционной орали так, что я чуть грыжу не проткнул?

— Потому что я знала, что только так ты, Игорь, бросишь все и побежишь туда сломя голову, — холодно пояснила Кобрук. — Это был самый быстрый и эффективный способ отправить подмогу. Адреналин — лучший стимулятор.

Я смотрел на нее и впервые за все время нашего знакомства увидел не просто жесткого администратора.

Передо мной сидел гроссмейстер, который просчитывает партию на десять ходов вперед. Она не паниковала, когда ей донес старый анестезиолог. Она не пыталась остановить меня. Она мгновенно оценила ситуацию, поняла, что я — единственный, кто может спасти пациента, и сделала самый сильный, хотя и не совсем очевидный ход.

Кобрук использовала гнев Шаповалова как инструмент чтобы направить его туда, где он был нужнее всего. Не тушила пожар, а управляла им. Да, она действительно была большим молодцом.

— Ничего себе! — ошарашенно присвистнул у меня в голове Фырк. — А я думал, она просто истеричка! А она, оказывается, воротила! Я аж зауважал!

— Крылов уже наверняка строчит подробный отчет магистру Журавлеву, — продолжила Кобрук. — Они используют этот инцидент, чтобы ударить по нам. По мне, как по главврачу, который допустил хаос. По репутации нашей больницы. И, в конечном итоге, по тебе, Разумовский. Я не собираюсь отдавать им свой лучший кадр. Ты нужен здесь, в Муроме. И я найду способ тебя защитить.

Так вот оно что.

Я слушал ее и не испытывал ни благодарности, ни облегчения. Только холодное, ясное понимание. Она защищает не меня, Илью Разумовского.

Она защищает свой самый ценный и эффективный хирургический актив. Свой инструмент, который спасает безнадежных пациентов и поднимает престиж ее больницы.

Ее мотивы были не сентиментальными, а чисто управленческими. Прагматично. Цинично. И, в данных обстоятельствах, абсолютно правильно. Она — хороший руководитель, а хороший руководитель всегда защищает свои лучшие ресурсы.

— Итак, господа. Ваши предложения? Как мы будем защищаться от владимирских гиен? — внимательно обвела она нас взглядом.

Киселев нервно откашлялся.

— Можно… можно написать подробные объяснительные…

— Слабо, Игнат Семенович, — она поморщилась.

— Можно попытаться надавить на анестезиолога Павла Семенович… — начал Шаповалов.

— Еще слабее.

Она устало посмотрела на них, потом снова на меня.

— Разумовский? У вас, я смотрю, на все есть свой, нестандартный план. Что скажете?

Я сидел молча, слушая их слабые, заведомо провальные предложения. Они мыслили как подчиненные, пытающиеся оправдаться. Киселев — зарыться в бумажки. Шаповалов — найти крайнего. Они не видели, что лучшая защита — это нападение. Настало время вступить в игру.

— Анна Витальевна, — заговорил я спокойным, ровным голосом. — Позвольте?

Все трое повернулись ко мне. Кобрук коротко кивнула.

— Проблема не в том, что была проведена незаконная операция. Проблема в том, что вы неверно интерпретируете роли участников этого события.

— О, наш стратег заговорил! — оживился у меня в голове Фырк.

— Продолжайте, Разумовский, — Кобрук подалась вперед, и в ее глазах вспыхнул интерес.

И я начал говорить.

Спокойно, методично, почти как на лекции, я, шаг за шагом, разбирал произошедшее. Я не оправдывался и не искал виновных.

Просто раскладывал перед ними факты, но под совершенно другим углом. Говорил о субординации, об ответственности старшего по рангу, о правах и полномочиях в экстренной ситуации, об уставе Гильдии, который, как оказалось, я знал лучше, чем они.

С каждым моим словом лица Киселева и Шаповалова менялись. Скепсис сменялся недоумением, недоумение — шоком, а шок — медленным, почти благоговейным осознанием. Киселев замер с открытым ртом. Шаповалов снял очки и протирал их, не веря своим ушам.

— Браво! Какая подача! Какая формулировка! — мысленно аплодировал Фырк.

Кобрук медленно откинулась на спинку своего кресла. На ее строгом, до этого гневном, лице появилось совершенно новое, странное выражение — смесь глубочайшего изумления и неприкрытого, почти восторженного восхищения.

— Таким образом, — я завершил свой доклад, — никаких нарушений устава нет. Наоборот — мы имеем дело с образцовыми действиями, которые нужно ставить в пример всей Гильдии.

— Это… это гениально, — выдохнул Киселев, первым придя в себя.

— Это, черт возьми, спасет всех нас, — кивнул Шаповалов, наконец осознав всю иезуитскую красоту этой юридической конструкции.

Кобрук смотрела на меня долгим, тяжелым, оценивающим взглядом.

— Разумовский, вы очень опасный человек, — наконец произнесла она. — Но, черт возьми, вы наш опасный человек. План принят. Киселев, Шаповалов — лично проследите за правильным и абсолютно безупречным оформлением всех документов.

В курилке на втором этаже, затерянной в лабиринте хозяйственных коридоров, было серо и неуютно. Флуоресцентная лампа под потолком гудела унылую, монотонную ноту, а единственное окно, затянутое многолетней грязью, едва пропускало тусклый вечерний свет.

В этом прокуренном чистилище собрались трое. Виктор Крылов, с лицом цвета старого пергамента, сидел на шатком стуле. Двое его коллег — тоже «засланцы» из Владимира — стояли рядом, источая спокойствие хищников.

— Виктор, да ты весь трясешься! — невролог, коренастый мужчина с лицом боксера, протянул ему зажженную сигарету.

— Вы… вы просто не понимаете, — Крылов затянулся дрожащей рукой, и дым обжег легкие. — Это было… Я никогда в жизни такого не видел. Он не человек. Он машина!

— Расскажи подробнее, — второй, педиатр, худой и высокий, как аист, придвинулся ближе.

— Он вскрыл череп, добрался до мозга, удалил гигантскую гематому… И все это — с абсолютным, нечеловеческим спокойствием! С такой точностью, с такой скоростью, будто тысячу раз это делал! А ведь он всего лишь Подмастерье!

Двое переглянулись.

— Знаешь что, Виктор, — медленно произнес невролог. — Это даже лучше, чем мы предполагали. Он не просто талантлив. Он опасен и непредсказуем. Он нарушает устав Гильдии без малейшего зазрения совести, прямо на глазах у начальства.

— Именно то, что нужно магистру Журавлеву, — кивнул педиатр. — Это не просто компромат на Разумовского. Это прямое, неопровержимое доказательство полной некомпетентности и халатности местного руководства. Кобрук и остальные с ней — они все потворствуют этому беззаконию.

— Для этого нас сюда и послали, — подытожил невролог. — Не лечить. А следить и докладывать. Так что пиши свой отчет, Виктор. Подробно. Ничего не упускай. Каждый нарушенный пункт устава, каждое самовольное решение.

Крылов молча кивнул, но в его глазах, когда он смотрел на тлеющий кончик сигареты, впервые за долгое время мелькнуло сомнение.

Они правы, конечно.

Это идеальный компромат на Кобрук и Разумовского, который позволит Журавлеву укрепить свою власть.

Но… правильно ли это? Тот парень… он ведь спас человеку жизнь. Спас!

А они собираются использовать этот подвиг, чтобы уничтожить его и его начальников. Правильно ли это?

Я вышел из кабинета Кобрук с чувством сдержанного облегчения. Бюрократическая буря, по крайней мере, пока, миновала.

План был принят, документы будут оформлены так, как нужно мне. Теперь — к главному. К пациенту.