Лекарь Империи 5 (СИ) - Карелин Сергей Витальевич - Страница 1

Он не двигался, продолжая смотреть на монитор остекленевшим, невидящим взглядом.

Пришлось действовать решительно. Я положил руку ему на плечо и физически, но без грубости, отодвинул его в сторону, занимая место оперирующего хирурга.

— Простите, — сказал я ровным, холодным тоном, уже протягивая руку сестре за скальпелем. — Но у нас нет времени на шок. Пациенту нужна помощь. Прямо сейчас.

Некрасов не сопротивлялся. Он покорно отступил к стене и сгорбился, как будто за одну минуту постарел на десять лет. Его эпоха в этой операционной только что закончилась.

— Скальпель! — скомандовал я, и сестра, словно ожившая статуя, вложила инструмент мне в протянутую руку.

Один длинный, уверенный разрез по средней линии живота — от мечевидного отростка до пупка. В этом мире, избалованном малоинвазивной хирургией и целительской магией, такой широкий доступ считался анахронизмом, почти варварством. Но сейчас мне нужна была не красота, а обзор. Полный, тотальный контроль над зоной катастрофы.

— Ранорасширитель!

Металлические крючья разошлись, и брюшная полость открылась передо мной во всей своей неприглядности. Картина была неутешительной — мутное, зеленовато-коричневое кишечное содержимое уже начало растекаться по блестящей, жемчужной поверхности брюшины.

— Фу, какая гадость! — брезгливо скривился у меня в голове Фырк. — Хорошо, что я умею отключать обоняние!

— Аспиратор! Убираем всё это немедленно! Артем, держи петлю кишки вот здесь, аккуратно!

Я быстро, но без суеты, мобилизовал поврежденный участок. Дефект был около полутора сантиметров — рваный, с обугленными, некротизированными краями.

— Викрил три-ноль на атравматичной игле!

Двухрядный шов по Альберту. Сначала серозно-мышечный узловой, потом — непрерывный по Ламберу. Классика.

То, чему меня учили еще в ординатуре другого мира. Надежно, как швейцарские часы. Мои пальцы двигались сами, на автомате, вспоминая тысячи часов, проведенных за операционным столом.

— Отлично держишь, Артем! Влей в него немного «Искры» еще! Сестра, влажные салфетки!

Проверка на герметичность. Я ввел теплый физраствор в просвет кишки выше и ниже наложенного шва. Ни капли не просочилось. Держит.

— Теперь санация! Десять литров теплого физраствора! И не жалейте!

Самый грязный, но самый важный этап. Каждый неотмытый миллилитр этой жижи — это миллионы бактерий, готовых сжечь брюшину и убить пациента. Здесь нельзя торопиться.

— Лей, ливень, не жалей! Все к чертям залей! — азартно подбадривал Фырк. — Чем больше промоешь, тем меньше у него шансов на осложнения!

Литр за литром я методично промывал каждый закоулок брюшной полости — подпеченочное пространство, малый таз, боковые каналы. Аспиратор работал на полную мощность, с жадным хлюпаньем откачивая загрязненную жидкость.

— Чисто! — наконец объявил я, убедившись, что промывные воды стали абсолютно прозрачными. — Контроль на кровотечение… Сухо! Устанавливаем дренажи!

Хирург должен быть не оптимистом, а параноиком. Две тонкие силиконовые трубки легли в малый таз и правый боковой канал. Для оттока, если я все-таки что-то пропустил.

— Начинаем ушивание! Артем, считай салфетки!

Послойное ушивание брюшной стенки заняло еще двадцать минут. Брюшина, мышцы, апоневроз, подкожная клетчатка, кожа — каждый слой своим швом, своей нитью.

— Косметический внутрикожный на финал, — я завязал последний узел, оставляя почти незаметный, аккуратный рубец. Я не просто спасал, я делал это красиво.

— Стежок к стежку, как у элитной вышивальщицы! — с неподдельным восхищением прокомментировал Фырк у меня в голове. — Да после твоей работы ему можно будет на конкурсе бикини выступать! Никто и шрама не заметит!

— Повязка! — скомандовал я, игнорируя его неуместный юмор.

Операция была завершена.

Когда я завязал последний узел, в операционной повисла оглушительная, напряженная тишина

Все смотрели на меня — медсестры с благоговейным ужасом, Артем с тихой, профессиональной гордостью. Некрасов так и остался стоять у стены, ссутулившись, словно воздух из него выпустили, оставив лишь пустую оболочку.

Кобрук молча наблюдала за всем из дверного проема.

В ее глазах я не видел восхищения. Я видел холодное, трезвое понимание — на ее глазах только что произошла смена власти.

Один хирург был публично низвергнут, другой — возвысился. Для нее это было не чудо, а новый расклад сил, который нужно было учитывать в своей дальнейшей игре.

— Ты был великолепен! — Фырк буквально подпрыгивал от восторга. — Этот старый маразматик чуть не угробил пациента своим упрямством, а ты вошел и всё исправил! Как настоящий хирург! Как герой! Как… как…

— Как лекарь, — мысленно и с легким раздражением поправил я его. — Просто как лекарь, который делает свою работу.

— Пациента в реанимацию, — нарушил я тишину, начиная снимать окровавленные перчатки. — Продолжить антибиотикотерапию по схеме, контроль по дренажам каждый час. Артем, ты со мной пойдешь протокол операции писать.

Выходя из операционной, я на секунду остановился у неподвижной фигуры Некрасова.

— Владимир Семенович, — сказал я ровным, спокойным голосом. — С пациентом всё будет в порядке. Но нам нужно будет позже поговорить о случившемся.

Он не ответил, продолжая сверлить взглядом безупречно чистый кафельный пол.

Один ноль в пользу прогресса. Хотя победа и не из приятных.

Анна Витальевна Кобрук сидела за своим массивным дубовым столом, изучая личное дело Ильи Разумовского. В просторном кабинете царила тишина, нарушаемая только мерным, убаюкивающим тиканьем старинных напольных часов в углу.

Талантлив, безусловно. Но неуправляем.

Нарушает протоколы, лезет на рожон, ставит на уши целые отделения. Опасный элемент… но пугающе эффективный. Посмотрим, как он поведет себя сейчас, после катастрофы в операционной.

Раздался короткий, уверенный стук в дверь.

— Войдите.

Илья Разумовский вошел в кабинет спокойным, ровным шагом. Ни тени волнения или страха на лице. Кобрук отметила это про себя — большинство подмастерьев на его месте уже бы дрожали от ужаса, будучи вызванными к ней на ковер после такого инцидента. Этот — другой.

— Садитесь, Разумовский.

Он сел, держа спину идеально прямо. Взгляд прямой, открытый, но без малейшего намека на вызов.

— Расскажите мне о сегодняшней операции, — Кобрук откинулась в своем массивном кресле, сцепив тонкие пальцы в замок. — Подробно. И без утайки.

— В ходе планового лапароскопического удаления инкапсулированного инородного тела произошла ятрогенная интраоперационная ошибка, — начал Илья ровным, бесстрастным тоном, словно читал лекцию. — Чрезмерное и технически неверное применение электрокоагуляции привело к полнослойному термическому некрозу стенки тонкой кишки с последующей ее перфорацией.

Он не называет имен.

Кобрук мысленно поставила первую, самую важную галочку. На его месте любой другой ординатор, любой другой молодой лекарь, опьяненный своей правотой, начал бы именно с этого.

«Мастер-целитель Некрасов совершил ошибку…», «Из-за действий Владимира Семеновича…». Он бы утопил старшего коллегу, переложил бы на него всю вину, чтобы обелить себя.

Но этот… этот говорит «произошла ошибка».

Безличная, почти академическая формулировка. Он не обвиняет Некрасова напрямую, он описывает событие, а не ищет виновных. Он не ябеда, не стукач, который пытается выслужиться за счет провала другого.

Он ведет себя как член команды, который не выносит сор из избы. Умно. Очень умно.

— Продолжайте.

— Размер дефекта составил примерно полтора сантиметра. Произошла массивная контаминация брюшной полости кишечным содержимым. В связи с этим был осуществлен немедленный переход на открытую операцию — срединную лапаротомию. Дефект ушит двухрядным швом по Альберту, проведена тотальная санация брюшной полости десятью литрами физиологического раствора. Установлены два дренажа в малый таз и правый боковой канал. На данный момент пациент гемодинамически стабилен, переведен в реанимацию для дальнейшего наблюдения.