Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы - Гаврилов Дмитрий Анатольевич "Иггельд" - Страница 40

— Пусть назначат время и место, — коротко ответил Ругивлад.

— Оно уже выбрано. Биться будете пешими. Любым оружием. До смерти.

— Тем лучше. Честь не позволяет ни вятичу, ни ругу брать девушек своей крови силой. Но смерть настигнет всякого, кто осмелится посвататься к ней, пока я буду в отъезде!

— Взаимность — редкий зверь, — горько вымолвил Волах. — Женщина полагается на инстинкт — этот зверь много проще, он вовсе неистребим. Если бы ей предоставили право выбора, она легла бы под того, от кого хотела бы ребенка. Баба ущербна, поверь моему опыту. Не переживай о том, поступаешь ли ты достаточно благородно. О каком благородстве может идти речь, если они предают на каждом шагу?

— Это уже мое дело. Я тебя покину. Надо хорошенько выспаться перед поединком, — ответил словен и, получив молчаливое согласие, исчез в сгустившемся сумраке.

Он поднялся в горницу и предался неотвязчивым мыслям о девушке.

Порою Ругивладу казалось, что он старик, что ему тысячи лет… А ныне он ощущал себя мальчишкой, глупым и неразумным:

— Ах, девчонка! Что же ты делаешь?

Вот Ольга бьется с печенегами в проломе крепостной стены, выпуская стрелу за стрелой, непостижимая в сочетании жестокости и очарования. Вот она протягивает кубок с вязким таинственным напитком. Мечтательная, лукавая улыбка. Глаза словно гордые звезды. Воздушный гибкий стан и упругая грудь. Да неужто девушка достанется какому-то Дороху? За его плечами — род. Ну, а за моими?

Нет горше бабьей доли! Сколько уже их перевидал Ругивлад. Морщинистых, красных от вечного стояния у очага, где кипит грубая похлебка… Во что превратятся ее нежные руки? Родив троих-пятерых, женщины быстро стареют, едва доживая до сорока пяти. Полные, с дряблой кожей и отвислыми грудями, потерявшие все божественное, что имели прежде.

Кто не сомневается — тот не волхв, но иногда и сомнение губительно! Он отпил из кувшина загодя приготовленный отвар. Поморщился. Но это хоть на час-другой обещало успокоить вконец взбесившийся мозг, где спорили голоса:

— К чему ей мудрость и знания древних? Только лишь затем, чтобы идти по дороге, предопределенной с самого начала? Влачить жалкое существование на поводу у неумолимых богов? Она не подозревает о своей участи! Неужели люди ничего не в силах предпринять против Недоли, которую уготовили и самим себе, и потомкам?! — говорил один.

— Ну и пусть каждый живет по своей вере. Живите так, как того заслуживаете! А что можешь дать ей ты взамен пути, на который толкает ее уязвленное самолюбие? Освободишь Ольгу от притязаний Дороха, а дальше что? Может, высшая мудрость в том и заключается, чтобы принимать все так, как оно есть? И не страдать от напрасных сомнений. В конечном счете, боги мудрее смертных. Не волноваться, а сразу положить голову на плаху, — возражал ему другой.

— Гибельно, если она последует за мной, но еще большим злом будет оставить всё на своих местах, — находил что ответить первый.

— С другой стороны, далась тебе Ольга! Вон их сколько вокруг, — не унимался второй.

— Но я — не такой, как все, и сделаю то, что должен, по своему разумению, наперекор обычаю! Он для того и существует, чтобы его изменяли.

— Ты силен, Ругивлад, но правильным ли будет ли использовать эту силу? Кто дал право решать тебе, что Ольге во благо, а что нет?

— Но я люблю ее!

— Тогда откажись от нее!

— Нет! Довольно я побыл несчастным воздыхателем! Надо знать меру всякому сомнению! — победил в нем черный волхв.

— Мрррр… — это кот выгнулся дугой в окне терема, а за ним во все небо расплывалась желтым блином полная луна.

— Кис-кис!

— Чего «кис-кис» да «кис-кис»? У тебя тут ни мяун-корня нет, ни печенки!

— Опять к Медведихе ластился?

— А где еще накормят бедного зверя?

— Ладно, дружище. Посоветоваться надо. Я ждал тебя.

— Ну, если так — выкладывай, что на душе… — протянул Баюн.

Усевшись на задние лапы, он, как ни в чем ни бывало, принялся ковырять в пасти длинным когтем.

— Только вот никак не пойму: чем же вы эти месяцы с дочерью жупана занимались? — с издевкой добавил кот, выплевывая невкусный хрящик.

— Чем занимались, тем и занимались, — отрезал Ругивлад. — Не твое кошачье дело!

— Ну, страдай, страдай! — продолжил котяра. — Баба, она и есть баба, а вовсе не луч света в темном царстве. Вам, смертным, а особенно волхвам, вредны несбывшиеся надежды! Чудак ты, Ругивлад, — мурлыкнул Баюн.

— Чудной всегда совершает нелепости на взгляд простого человека, народ поражается поражаются бессмысленности его непонятных дел. Куда безопасней быть обычным, быть «как заведено испокон веков», подстраиваясь под тот образ жизни, что тебе предложило племя. Жить так, как тебя воспитал род, и двигаться в общей колее. Знать заранее, что случится в будущем: колыбелька, ученичество, первая кровь, в бою ли, на охоте ли… Затем влюбленность, женитьба на совсем другой, волоки да пахота, семья, дети, старость, отбрасывай когти…

— Э… — сказал Баюн. — Не нравится мне, парень, твое настроение. Если решил погубить этого, как его там, Дороха, так и нечего страдать на эту тему. Дело житейское, не ты его, так он тебя…

За окном заорала кошка, и мохнатый бабник заторопился:

— Ладно, мне надо тут. Пора как-то личную жизнь устраивать. Не мальчик уж. Зван в гости…

Ступив к окну, человек распахнул ставни.

Кот мигом прошмыгнул между ними и растворился в ночи.

Даже если бы Ругивлад забылся тем сладким сном, что бывает только у детей, он знал бы, что пробуждение вернет его в действительность… Надо было, конечно, хорошенько выспаться… Но все-то это разумно на словах. А на деле — поди попробуй, когда Ольга так и стоит перед глазами.

Видения мимолетны. Приятные грезы наяву, чуть он задремал, сменились кошмаром: дымящиеся руины городища на берегу моря, она, одна одинешенька, потом вдалеке какие-то фигуры в красном…

Он говорит во сне, говорит с девушкой так, как не посмел бы никогда, но спящему уже ничего не воспрещается. А в ответ лишь: «Мне тяжело с тобой, Ругивлад. Когда ты рядом — опускаются руки и жить совсем не хочется. Уходи! Ты не нужен мне…» Затем, грузно перевалившись через борт лодьи, он видит Фредлава и еще прежних, знакомых ему с детства, людей… Воины толкают судно в море, прочь от берега. Киль оставляет на песке глубокий след. И корабль уходит, а он, черный волхв, не ведая покоя, снова уплывает куда-то от своей любви и призрачного счастья, и проклятый меч Седовласа за спиной, и одежды в крови…

Ругивлад проснулся в холодном поту, но быстро взял себя в руки. Наваждение снял, окунув голову в ведро с водой. Так-то лучше!

Внизу засвистели.

Роняя капли на дощатый пол, словен двинулся к распахнутому с вечера окну.

Условный сигнал повторился.

— Иду!

Возблагодарив в который раз мастеров Арконы, волхв любовно огладил изумительно легкую и прочную темную броню.

Сборы заняли несколько мгновений. Ругивлад прихватил клинок и крадучись, чтобы не потревожить Медведиху в ее комнатушке на первом этаже, спустился по лестнице к Волаху.

— Я готов. Пошли! — подтвердил он, стиснув рукоять колдовского меча.

Верный гридень застыл у дверей в покои светлого князя: «Красно Солнышко велел никого не пущать! У него Совет нынче!» — остановил он посыльного Волчка, и, сколь тот ни просил стража, приворотник твердил свое «не велено» и стоял насмерть.

Ох, не поздоровилось бы им, кабы потревожили по дурости мужей за государственным-то делом. Но, по счастью, ни тот, ни другой так и не узнали, о чем же совещались Владимир с дядей за дубовыми тяжелыми дверьми палаты.

— Хочу напомнить, дядюшка! Это ведь именно ты советовал нам повременить прошлой осенью.

— Советовал, и могу еще раз повторить свои слова. Нельзя в болота по осени соваться. По таким дождям лишь грязь месить, и вернулись бы ни с чем.

— Мы бы и не полезли! Говорил я, не Бермяте к печенегам бы ехать. Ты, воевода, на дело скор, да на слово слаб. Уж ты бы, дядюшка, сумел их расшевелить.