Рассказы - Ильин Андрей - Страница 9

Сергей вытащил презентационную бутылку. Журналист оживился, сбегал и раздобыл стаканы, хлеб, тушенку.

— Посижу еще недельку, а потом все брошу к чертовой матери. Надоело. Стрельба с утра до вечера, а материала — кот наплакал. Какой-то спектакль для мирового сообщества, а не война. Оперетка, честное слово. Шантан!

Журналист пил, хмелел и откровенничал.

— Конечно, есть изюминки. Есть. Не без того. Представляете, объявились какие-то местные коммандос, кто такие, откуда, за кого — ни черта не разобрать. Никому не подчиняются, ни с кем не общаются. Днем спят как хори, ночью встают, обвешиваются оружием, оборачивают обувь войлоком и уходят. Где бродят, что делают, опять никто не знает. Только утром — пожалуйста, на поясах болтаются свежие ожерелья из человеческих ушей. Да, да. Такой у них обычай. Я же говорю, содом! Пытались с ними разговаривать из военной прокуратуры — они только молчат и ухмыляются. Доказать ничего невозможно. А боятся их больше, чем других полков. Мне иногда кажется, что только на них военное равновесие и держится. Местные в них защитников видят, мстителей, Робин Гудов, любят чуть ли не до истерики, поят, кормят, в обиду не дают.

Понять что-нибудь — мозги сломаешь! Все с ног на голову. Обрезатели ушей — защитники, армия — не понять что. Еще водка есть? Если хотите живой материал, пробивайтесь в …амский район. Там горячей всего. Туда все едут, и наши, и фирмачи. Только на дороге осторожней. Там сам черт ногу сломит. Не фронт — слоеное пирожное. За иностранными журналистами охотятся все — и свои, и чужие. Похитят и требуют выкуп. Заработки как в СП. Одного испанца три раза выкрадывали. А с нашим братом, безвалютным, не церемонятся. Вертеп! Честное слово, вертеп!

Утром двинулись в горы. «Рафик» трясся на разбитой дороге, сползая колесами в свежие воронки. Костя вначале возбужденно бегал с камерой, снимал остовы давно сгоревших автомашин, разбросанные гильзы, потом устал, поуспокоился, но аппарат на всякий случай держал наготове.

Два раза случайные военные предупреждали об опасности, о том, что дорога дальше, вон от тех кустов до того мостка, простреливается и ехать надо как можно быстрее или ждать ночи. Ждать не хотелось, а хотелось, набрав материал, скорее попасть домой. Опасные участки проскакивали с чувством какого-то детского восторга. Словно в казаки-разбойники играли. «Рафик» мотался из стороны в сторону, в днище колотили камни из-под колес. И казалось, вот сейчас, через минуту хлестанет по окнам автоматная очередь. Даже хотелось, чтобы была очередь и даже, возможно, легкое ранение. Но было тихо. Война спала. И поэтому страшно не было. И еще не было страшно потому, что это была чужая война и убивали на ней чужих людей, не меня, не моих знакомых. Чужая война всегда представляется немного несерьезной, игрушечной. Пострадать в ней кажется невозможным.

— Привал! — объявил водитель, — вода в радиаторе закипела.

Непонятно откуда к остановившейся машине вышли несколько вооруженных людей.

— Табак есть? — спросили они.

Журналисты поделились сигаретами. Бойцы, или кто они там, сели прямо на дорогу, закурили, изредка поглядывая в сторону машины, спросили:

— Вы кто?

— Журналисты, — ответил редактор, рассчитывая на дальнейший разговор, но бойцы курили, молчали.

Костя вытащил камеру и украдкой, из-за «рафика», начал снимать. Его заметили.

— Выключи камеру, — тоном приказа потребовал один из военных.

Костя, дружелюбно улыбаясь, вышел из-за «рафика», продолжая снимать.

— Я сказал, выключи камеру! — с угрозой повторил военный и поднял автомат.

— Да брось ты, — остановили его, — пусть снимает.

Говоривший опустил автомат к земле, отвернулся, выругался.

— Можно спросить? — еще раз попытался раскрутить интервью Сергей.

— Спрашивай, — согласился самый старший.

— Вы кто?

Военные переглянулись, хмыкнули и ответили односложно:

— Солдаты.

Где-то недалеко сыпанула автоматная очередь. Военные инстинктивно пригнулись, развернули оружие на звук, попрыгали в кювет. Оттуда раздалось несколько одиночных выстрелов.

— Поехали, поехали, — заторопился водитель.

Костя еще некоторое время шел по обочине, ловя уходящих в объектив.

Прогремело еще несколько выстрелов. И снова стало тихо. Поехали

Через несколько минут война придвинулась вплотную. Поперек дороги стоял изрешеченный пулями медицинский автобус. Возле него вплотную друг к другу лежали несколько трупов. Под обочиной сильно кричал раненый, которому оказывали первую помощь. Его лицо, одежда, волосы были густо залиты кровью.

— Что здесь произошло? — пытались дознаться журналисты, но на них не обращали внимания — бегали, вытаскивали из автобуса вещи, переносили раненых, сносили в кучу убитых.

Костя перебегал от одной группы к другой, снимал крупным планом пулевые пробоины в бортах автобуса, кровь на сиденьях, застывшие лица мертвецов.

— Не мешайте, отойдите, — толкали, отодвигали его в сторону.

Но Костя честно выполнял свой профессиональный долг, на толчки внимания не обращал, отодвигался и придвигался снова, не думая о том, что снимает, а думая только о фокусе, освещенности, аккумуляторах и качестве «картинки».

— Вы что, сами не видите? — огрызались на вопросы участники недавней трагедии. — Ну, стреляли. Из автоматов. В Красный Крест. Конечно, видели…

Телевизионщикам и Сергею вдруг вспомнилась случившаяся минутами назад встреча: неразговорчивые военные с автоматами, сигареты, привал… Неужели?

Со стороны гор подкатила военная машина. Из нее попрыгали солдаты, выстроились цепью, пошли от дороги, расходясь веером.

— Поезжайте, — потребовал подошедший капитан, — быстрее, здесь небезопасно.

— Мы группа телевидения, — начал редактор.

— Плевать. Я сказал, уезжайте. Еще за вас отвечать не хватало, — повторил капитан и стал громко отдавать какие-то приказания. Снова повернулся и, взмахивая рукой, словно подталкивая киношников в спину, крикнул:

— Давайте, давайте проваливайте!

За последующие двое суток журналисты переполнились информацией — плохой и хорошей, трагической и смешной, «горячей» и совершенно ненужной — под завязку. Костя забил все взятые кассеты, Сергей заполнил блокноты. Казалось, прошли не часы — недели. Все устали и стремились домой.