Рассказы - Ильин Андрей - Страница 12

Я потому не копаю и не грызу камень стен, что в глубине души надеюсь на спасение. Не верю, что завтра меня поведут к стене и, приставив дуло к затылку, нажмут на курок. Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Это может случиться с кем угодно, но только не со мной. Возможно, меня поведут, возможно, поставят, но в последний момент помилуют, и даже если не помилуют, если нажмут курок, у автомата случится осечка. Другого просто быть не может!

Вот что удерживает меня от действия — безумная надежда и обычный страх. Я надеюсь, что все обойдется, что меня побьют, возможно, искалечат, но оставят в живых. И я боюсь попытки к бегству, чреватой случайной пулей. Боюсь подарить охраннику право выстрела! Вот если бы я знал наверняка, на сто или, лучше, на сто двадцать процентов, что пощады не будет… Но узнать свою судьбу на все сто я смогу лишь, когда освобожденный боек пробьет медную кожу капсюля, воспламенит порох и толкнет свинцовую чушку пули навстречу моей неразумной голове. Но тогда будет поздно…»

Так думал Сергей и ждал, ждал, ждал утра. И, наверное, так же или почти так же думали все остальные пленники. И… ждали утра.

— Выходи! — крикнул в распахнутую дверь охранник.

В глаза ударил дневной свет.

— Хороший денек, в такой и помереть приятно, — мрачно пошутил водитель, щурясь на солнце.

— Что с нами будет? — спросила Марина.

— То, что заслужили, — ответил охранник, щелкнув пальцем по цевью автомата. — Сами нарвались!

Все разом увидели прислоненные к стене овина три штыковые лопаты. Тоскливо заныло под ложечкой. Ночные надежды рассеивались в ярком свете дневных реалий.

— Берите инструмент и шагайте побыстрее.

— А нам спешить некуда.

— Зато мне есть куда!

Обошли овин, потянулись вдоль длинного забора то ли фермы, то ли склада. Навстречу попалась группа вооруженных людей. Взглянули безразлично, прошли дальше.

Как просто, как бытово приближается собственная смерть. И не меняет цвет небо, не перестает пахнуть трава, не прекращают готовить обеды хозяйки, играть дети.

Жизнь, кроме единственной твоей жизни, идет своим чередом.

— Погодьте, — скомандовал конвойный, остановился, потрепался с молодой девчонкой, посмеялся, сыпанул из кармана семечек. — Шагай дальше!

Не вязалась вся эта идиллическая мирная картина с войной, смертью.

Сейчас они подойдут к штабу, им скажут приговор, конвойная команда отведет их в овраг… Или все-таки пугают? Резвится охранник, подпуская страшные намеки? Строит из себя всезнающего человека?

И тут произошел неожиданный перелом, который решил все. Наперерез, через дорогу, метнулась какая-то странная, ободранная собака.

— Вот она где! Вот! — вскрикнул охранник и не целясь, от бедра, выпустил ей вслед длинную очередь. Собака взвизгнула, отлетела в сторону, пачкая землю кровью, забилась в агонии.

«Вот так и нас. Через минуту», — подумал каждый. И страшная в своей реалистичной беспощадности смерть живого существа родила протест.

Не хочу!!

Подчиняясь мгновенному чувству, не думая, что он делает, какие последствия будет иметь его поступок, Сергей повернулся, вскинул лопату и опустил ее на голову конвойного. Тот охнул и снопом свалился на землю. Все замерли в секундном замешательстве, глядя на труп, на Сергея, на лезвие лопаты.

— Убили-и-и! — заверещал где-то близко женский голос.

Раздались выстрелы. Охнув, осел водитель. Перепрыгнув низкий забор, Сергей и редактор бросились к ближним кустам. Быстрей, быстрей — торопились они, уже не думая, не сомневаясь. Быстрей! Они бежали, пригибая головы, прыгая из стороны в сторону, укрываясь за стволами деревьев, словно всю сознательную жизнь провели не в тиши редакторских кабинетов, а на передовой, под шрапнельными залпами противника. Наверное, в генной памяти каждого человека прочно сидит беглец-профессионал, воспитанный опытом десятков предыдущих поколений, убегавших от диких животных, конников монгольских орд, тевтонских рыцарей, голубых французских кирасир. Человечество пережило столько войн, что стало профессионально в области самоспасения.

Они бежали и каждое мгновение ждали удара пули между лопаток.

Ждали.

Ждали.

Наверное, это было унизительно — бояться, прыгать вот так, словно зайцы среди пулевых фонтанчиков, падать лицом в грязь, вскакивать и снова бежать, спасая собственную шкуру. Но в этой неуклюжей, нелепой, комичной, если смотреть со стороны, гонке ставкой была жизнь! Возможно, кто-то из представителей белой офицерской косточки последней братоубийственной войны предпочел бы пулю в глаза унижению спонтанного бегства под любопытными взглядами случайных свидетелей и презрительное улюлюканье своих палачей. Возможно. Но это были другие люди, другая война, другая жизнь.

Им повезло. Они ушли. Проскочили. Высокая трава, густой кустарник скрыли их.

Редактор и Сергей сидели близко, но не видя друг друга. Они тяжело дышали, напряженно слушали топот погони, но слышали только оглушительное буханье загнанного сердца. Они боялись двинуться дальше, боялись высунуться, потерять спасительную тень густого кустарника.

— Где они? Где?

— Вон там! Там! — доносились голоса. — Левее!

Длинные пальцы слепых очередей ощупывали стену кустов, разыскивая тела живых людей. Срезанные ветки сухим горохом сыпались на землю.

— Не видно? Нет?

— Надо прочесать заросли.

— Выкурить их, сволочей! Поджечь кусты с трех сторон.

— С ума сошел. Деревню спалить хочешь?

— Эй, беглецы! — перекрыл разноголосицу погони чей-то усиленный мегафоном голос. — Слушайте меня внимательно! Здесь, возле меня, находятся ваши друзья. Я даю вам пять минут. Через пять минут, если вы не выйдете, они умрут. Я не шучу! Пять минут! Думайте!

Сквозь кусты было видно, как на окраине деревни, на близком к зарослям пустыре, какой-то приземистый человек, ухватясь за волосы, нагибал к плечу голову женщины, тыкал ей в лицо ствол пистолета. Другой, стоящий рядом, держал у лица мегафон. Между ними, держась рукой за бок, полусидел на земле водитель. Еще чуть дальше, возле распластанного в пыли тела охранника, убитого Сергеем, толпилось несколько десятков вооруженных людей, мрачно наблюдавших причитания бьющейся в истерике пожилой женщины.