Энн в Редмонде - Монтгомери Люси Мод - Страница 10

• Предыдущая
• 10/42
• Следующая

— Разве я когда-нибудь сержусь, когда ты мне рассказываешь про свои проказы?

— Нет, не сердишься. Но ты расстраиваешься, а это еще хуже. Ты ужасно расстроишься, когда я тебе про это расскажу, — и тебе будет за меня стыдно.

— Что же такого плохого ты сделал? Такого, что даже не можешь прочитать на ночь молитву?

— Я ничего не сделал — но мне хочется сделать.

— Сделать что, Дэви?

— Сказать ругательное слово, — выпалил Дэви. — Я слышал, как работник мистера Гаррисона ругался на прошлой неделе, и с тех пор меня все время подмывает тоже выругаться — даже когда я читаю молитву.

— Ну и скажи.

Дэви изумленно поднял голову:

— Но как же, Энн? Это ужасно плохое слово.

— Скажи, я тебе говорю!

Дэви посмотрел на нее широко раскрытыми глазами, тихо произнес ужасное слово и опять спрятал лицо у нее на груди.

— Энн, я больше никогда не буду его говорить — никогда в жизни! Я знал, что это плохое слово, но не думал, что оно такое… такое… противное.

— Я тоже думаю, что тебе никогда больше не захочется его повторить, Дэви, даже про себя. И поменьше якшайся с работником мистера Гаррисона.

— Он так потрясно издает индейский клич, — с сожалением вздохнул Дэви.

— Но ты же не хочешь, чтобы у тебя голова была набита ругательствами! Они как отрава — убивают в человеке все хорошее.

— Не хочу, — подумав, кивнул мальчик.

— Тогда старайся поменьше общаться с людьми, которые привыкли ругаться. Ну как, а теперь ты можешь прочитать молитву?

— Да, теперь могу, — с готовностью ответил Дэви и сполз с колен Энн. — Теперь я не побоюсь сказать «ежели смерть меня настигнет до пробуждения». А то мне было страшно.

Наверное, Энн и Диана действительно прооткровенничали всю ночь, но за завтраком обе были такие свежие и ясноглазые, как могут выглядеть после бессонной ночи только очень молоденькие девушки. В тот год еще не выпадал снег, но когда Диана, отправившись домой, ступила на старый бревенчатый мостик, белые хлопья начали медленно падать с неба на погруженные в сон бурые поля и серые леса. Вскоре дальние холмы затянуло белым газовым покрывалом, словно бледная осень набросила себе на волосы венчальную фату, ожидая появления своего жениха с севера. Так что Рождество оказалось все-таки белым, и в Грингейбле его отпраздновали очень весело. С почты принесли письма и подарки от мисс Лаванды и Поля. Энн открывала свертки у весело потрескивающей плиты на кухне, заполненной, как выразился восторженно принюхивающийся Дэви, «вкусными запахами».

— Мисс Лаванда и мистер Ирвинг уже живут в своем доме в Бостоне, — сообщила, читая письмо, Энн. — Мне кажется, мисс Лаванда очень счастлива — это чувствуется по тону ее письма. А вот Шарлотта — тут вложена ее записка — не очень довольна. Ей не нравится жизнь в Бостоне, и она ужасно скучает по дому. Мисс Лаванда просит меня сходить в Приют Радушного Эха, когда у меня найдется время, и протопить дом, чтобы там все не отсырело. Я думаю, мы с Дианой сделаем это на следующей неделе.

Филиппа тоже прислала письмишко, словно бы нацарапанное куриной лапкой. В нем в основном говорилось об Алеке и Алонсо — что они сказали, что сделали и какой у них был вид, когда они встретили ее.

«Но я все равно не могу решить, за кого выходить замуж, — писала Филиппа. — Хоть бы ты, Энн, приехала сюда и решила это за меня. Когда я увидела Алека, у меня заколотилось сердце и я решила: это он! А когда появился Алонсо, сердце заколотилось точно так же. Видимо, руководствоваться поведением сердца нельзя, хотя во всех романах пишут, что это верный признак. Вот у тебя, Энн, сердце наверняка заколотится, только когда ты и в самом деле встретишь своего принца. Видно, у меня что-то не в порядке с сердцем. Несмотря на это, я замечательно провожу каникулы. Как жаль, что тебя здесь нет! Сегодня пошел снег, и я в восторге. Я боялась, что у нас будет так называемое зеленое Рождество, а я терпеть этого не могу. Подумать только: называть Рождество зеленым, когда все вокруг грязно-серого цвета и кажется, что мир залежался и прокис! Не знаю, кто это придумал».

Энн с Дианой пошли в Приют Радушного Эха по старой дороге через буковый лес, взяв с собой корзинку с сэндвичами. Каменный домик, который стоял запертый со дня свадьбы мисс Лаванды, на короткое время снова наполнился солнечным светом и свежим воздухом, и в камине вновь запылал огонь. Комната мисс Лаванды по-прежнему благоухала розовым маслом. Девушкам так и казалось, что радушная хозяйка сейчас выйдет к ним навстречу, а из двери кухни выскочит Шарлотта Четвертая со своими голубыми бантами и улыбкой до ушей. Поль тоже, казалось, был где-то неподалеку.

— Я чувствую себя привидением, которое вернулось в родовой замок, — засмеялась Энн. — Давай выйдем в сад, Диана, и посмотрим, дома ли эхо. Возьми рожок. Он висит где всегда — за кухонной дверью.

Эхо было на месте, за белой рекой, и все так же звенело серебряными колокольчиками. Потом девушки заперли Приют и отправились домой в шафранно-розовом свете зимнего заката.

Однако старый год ушел не в тихой зеленоватой полутьме, а в разгар жестокой метели. Ветер бешено носился над замерзшими полями и темными лощинами, завывал за окном как потерянный и швырял в стекла горсти снега.

— В такую ночь хочется забраться под одеяло и радоваться, что ты в теплом доме, — сказала Джейн Эндрюс, которая пришла в Грингейбл встретить Новый год и собиралась заночевать в комнатке Энн. Но когда они забрались под теплое одеяло, оказалось, что Джейн осталась у Энн не только затем, чтобы радоваться теплу и уюту.

— Энн, — сказала она серьезным тоном, — мне надо с тобой поговорить. Можно?

Энн ужасно хотелось спать, и от доверительного разговора с Джейн она не ожидала ничего, кроме скуки. Она понятия не имела, о чем Джейн собирается повести речь. Возможно, у нее тоже появился жених; во всяком случае, о Руби Джиллис говорили, что она помолвлена с учителем из Спенсервейла, от которого все девушки якобы без ума.

«Скоро я останусь единственной непристроенной девицей в Эвонли», — подумала Энн. Вслух же она сказала:

— Ну, конечно.

— Энн, — торжественно проговорила Джейн, — что ты думаешь о моем брате Билли?

Энн задохнулась от удивления и не сразу нашлась что ответить. Что она действительно думает о круглолицем, добродушном, глуповатом, непрерывно улыбающемся Билли Эндрюсе? Да разве о нем вообще кто-то когда-нибудь думает?

— Я не понимаю, Джейн. В каком смысле?

— Тебе нравится Билли?

— Ну, как тебе сказать — да, конечно, — ответила Энн и тут же усомнилась, что говорит правду. Нельзя сказать, чтобы Билли ей был неприятен. С другой стороны, она была к нему абсолютно равнодушна и вспоминала о его существовании, только когда он появлялся в поле ее зрения. Разве это дает основание полагать, что он ей нравится? Чего, собственно, добивается Джейн?

— Ты бы хотела выйти за него замуж? — спокойно спросила Джейн.

— Замуж?!

Чтобы разобраться в своем отношении к Билли Эндрюсу, Энн села в постели. Но после этого нового вопроса она ошеломленно посмотрела на Джейн и в изнеможении упала на подушку.

— Замуж за кого? — слабым голосом переспросила она.

— За Билли, разумеется, — обиделась Джейн. — Билли хочет на тебе жениться. Он давно в тебя влюблен. А теперь папа отдал ему верхнюю ферму, и ничто не мешает ему обзавестись женой. Но он у нас страшно застенчивый и сам не смеет сделать тебе предложение. Он попросил об этом меня. Не очень-то мне хотелось заниматься сватовством, но он приставал ко мне до тех пор, пока я не согласилась. Так что ты об этом думаешь, Энн?

«Господи, мерещится это мне, что ли?» — подумала Энн. Похоже на кошмарный сон, когда тебе снится, что ты вдруг оказываешься помолвленной или даже замужем за человеком, которого терпеть не можешь или просто совсем не знаешь. Да нет, она, Энн Ширли, вовсе не спит, а лежит в своей постели, а рядом с ней — Джейн Эндрюс, которая спокойно делает ей предложение от имени своего брата Билли. Энн хотелось не то засмеяться, не то скорчить гримасу, но ни того ни другого делать было нельзя — ей вовсе не хотелось обижать Джейн.

• Предыдущая
• 10/42
• Следующая