Тени - Гамильтон Дональд - Страница 37

• Предыдущая
• 37/38
• Следующая

— Разумеется.

— Не хочешь ли осмотреть окрестности? Я не могу показать тебе нашу работу, но здесь имеется интересное оборудование такого высокого класса, как центрифуга для людей и вращающаяся комната, в которой они изучают проблемы равновесия.... Ну что, хорошее предложение, а, Поль?

— Что?

— Я хотела потом извиниться, но ты ушел.

— Извиниться? За что?

— За то, что тебе пришлось так тяжело. Той ночью. Помнишь. У меня была причина по которой я не могла раздеться перед всеми. Я не имею в виду те грубые слова, которые тогда произнесла. — Она заколебалась и посмотрела на меня с загадочным блеском в глазах. — А ты и в самом деле раздел бы меня?

— Да, — подтвердил я.

Она мягко улыбнулась. — Я рада. Я не люблю людей, которые говорят грубости, а поступают нерешительно. Я не люблю людей смешивающих чувства с бизнесом или работой. Но ты, все же, настоящее чудовище. И я рада, что снова могу видеть тебя, Поль. Правда, правда!

— Я тоже люблю тебя, доктор! Когда мы подпишем эти бумаги? — Конечно, хорошо обсуждать минувшие события, но кому-то надо же придерживаться порядка в разговоре.

Она смолкла и улыбнулась, — да, — сказала она, — конечно.

У нее по-прежнему был ее маленький черный "Рено", ей даже не удалось, как я заметил, накрутить на нем много километров. Я вспомнил и без лишнего напоминания пристегнул ремень. Она тронула машину с места, но после двух кварталов нам пришлось вернуться обратно, по приказу полисмена; церемония еще не закончилась. И на другой улице дела обстояли не лучше. Мы находились сбоку от плаца, но нам не позволили проехать вдоль него. Я слышал, как резко отдавались команды. Кадеты, или как их там еще, готовились пройти строем.

— Послушай, — сказал я. — Оставь здесь машину и давай посмотри. Мне нравятся парады.

Она смотрела без всякого энтузиазма, но я вытащил ее из машины и потащил на плац. Я быстро нашел место откуда можно наблюдать незамеченным. Они шли вдоль края плаца, прямо на нас, четверо в ряд, стройным шагом, со знаменем впереди. Военные зрители отдавали им честь. Я, то же, вспомнил и снял шляпу.

Оливия толкнула меня локтем, я посмотрел в направлении ее взгляда, там шел лейтенант Брейсуейт, среди других, мимо трибуны, в военной форме, красиво отдавая честь, когда проходил мимо флага. Он выглядел счастливым и довольным. Он опять был на своем месте.

Кадеты прошли мимо угрюмо глядя перед собой. За ними проследовал оркестр, исполняя марш "Звезды и полоски навсегда...". Все это выглядело затертым и несовременным. Может наступит время и вот так они пойдут прямо на танки в сопровождении оркестра, разумеется тактика будет несколько иная. Может вот так очень красиво, а может и оркестра никакого, совсем, не будет.

Флотские музыканты почти поравнялись с нами. Оливия хотела заткнуть уши, а я вспомнил, стоя на острове, об авианосце, купающемся совсем в других звуках и наблюдая, как истребители возносятся в воздух.

Я вспомнил, что чувствовал свое превосходство, в сравнении с молодыми пилотами и об их игрушках, шумно падающих на палубу, но теперь я пришел к заключению, что у меня был не очень крепкий базис, для такого чувства. Может они и не такие ловкие в применении к моей работе, но было время, когда я и сам не очень-то ловко исполнял ее, свою работу. И мне пришлось бы дьявольски тренироваться, чтобы сделать то, что они смогли бы однажды сделать, включая и Брейсуейта. Это была очень скромная мысль.

— Поехали, — сказал я, и десять минут спустя мы входили в дом с окном-картиной в перспективе представляющем уходящие извилистые улочки Франции. Я испытывал почти удовольствие входя в такую знакомую комнату, после лета проведенного в клинике.

— Великолепно, — сказал я, — теперь покажи мне где можно работать с ручкой и бумагой, доктор. Ну, и где же бумага, которую нужно подписать?

— Нет здесь этой бумаги, — сказала она. — Где-то у адвокатов — есть, я думаю, а здесь — нет.

Я повернулся и посмотрел на нее. Что тут можно сказать? Я молчал и ждал.

— Я просто хотела, чтобы ты приехал сюда, — сказала она.

— Значит, ты решила заманить меня в лабораторию, чтобы представить меня, как своего мужа?

— Да, — согласилась она. — Только для этого. Не говори пока ничего, Поль. У меня есть нечто, что я тебе хотела бы показать, а пока прошу, помолчи. И иди сюда.

Она быстро пересекла гостиную, холл и миновала дверь большой спальни, запомнившейся мне. Она открыла дверь в противоположном конце холла.

— Входи, — произнесла она и посторонилась, чтобы пропустить меня.

Я прошел мимо нее и остановился. Это была маленькая комнатка. На стенах были обои с изображением кролика Банни повсюду. В углу стояла детская кроватка и в ней лежал маленький ребенок, несомненно, ребенок. Он спал и на нем были надеты голубые вязанные пинетки. Будучи однажды отцом, я знал, что голубые пинетки означают то, что это мальчик.

Я повернулся и посмотрел на Оливию. Ее лицо ничего не выражало. Она прижала к губам палец. Я вернулся обратно в гостиную оставив Оливию осторожно закрывающую дверь. Когда я услышал ее шаги, я остановился у окна-картины, думая о том, что мне никогда не понять, почему люди строят окно-картину, чтобы смотреть через улицу на такие же окна-картины соседей; однако эти мысли к делу не относились.

— Теперь тебе понятно? — спросила она, подойдя ко мне. — Я говорила тебе, что это не мой секрет. Это его секрет. Ему нужна фамилия. Теперь она у него есть. Это фамилия человека, который не существует на самом деле, но это неважно. Оно законно, это имя, и только это одно имеет смысл. Никто не может отобрать его у него.

Я повернулся и посмотрел ей в глаза. Она стояла передо мной стройная и притягательная в ее красиво подобранном костюме — юбке со свитером. И я, вдруг, вспомнил какие свободные, неуклюжие вещи она носила тогда. Все озадачивало в ней.

— Я стараюсь быть умной, — спокойно сказала она. — Я согласилась выйти замуж за никому не известного правительственного агента, — очень неохотно, конечно. Я планировала все устроить так, чтобы ты... чтобы ты, одним словом, чтобы этот человек после свадьбы никогда бы не протестовал, что ребенок не его. Он мог бы догадываться, но никогда бы не узнал. Теперь ты знаешь чей он.

— Теперь ты скажешь это.

— Когда я узнала, что я беременна. Я пошла к Гарольду и теперь тебе известно, что случилось тогда. Я возможно не полностью объяснила тебе насколько в деле замешан Гарольд. Я презирала его и все же... все же, ведь я любила его однажды и поэтому решила родить ребенка. — Она глубоко вздохнула. — Он мертв. И никогда не женится на мне. Единственное, на что он тогда снизошел — аборт. Это слово тебе, надеюсь, известно. Я, конечно, не гожусь в матери, но на то предложение я, тоже, не согласилась.

Я посмотрел на нее. — Что же ты хочешь, Оливия? — спросил я.

Она смотрела мне прямо в лицо. — Его зовут Поль Коркоран младший. Я полагаю он так и вырастет — со словом Младший. Во всяком случае, у него есть фамилия. — Последовала пауза. — Но мне бы хотелось, чтобы и отец у него тоже был. Не обязательно отец. Просто мужчина, который появлялся бы время от времени, человек, главным образом занимающийся бизнесом, но всегда добрый и приветливый, когда возвращается.

— Я не так уж добр и приветлив, — сказал я.

— Это знаю я и знаешь ты, но ему это знать необязательно, — улыбнулась она.

— Ты так напряженно работаешь все это время, ради этого ребенка? — спросил я.

— Не совсем ради ребенка, Поль или Матт или, как там еще твое настоящее имя. — Заколебавшись ответила она. — Мне... мне так было одиноко этой зимой.

Последовала еще одна пауза. — Конечно, — произнес я. — Но ты еще так привлекательна, так хорошо выглядишь. Ты еще сможешь найти человека, который станет тебе полноценным мужем и отцом для твоего ребенка.

— Я ненавижу таких, — тихо сказала она. — Я ненавижу мужчин, которые ходят в страховую компанию или в суд с дурацким дипломатом в руке, каждый день, в течении всего года. Я презираю таких. Я была бы умнее чем он, и мне пришлось бы скрывать это.

• Предыдущая
• 37/38
• Следующая