Рождение королевы (СИ) - Сдобберг Дина - Страница 1

Жëлтоглазая хозяйка перекрёстков зло и недовольно хмурилась. Чувствуя настроение древней богини, ветры вокруг неё ярились и забрасывали камни небольшой площадки перед несколькими арками, за которыми клубилась тьма пустоты, мелким колючим снегом.

Но ни один волосок из струящихся живой тьмой локонов не выбился и не мешал древней думать.

А размышления её были не радостными. Время текло, словно вода. Всё менялось, всё ускорялось. И вместе с тем… Всё мельчало. Даже герои перестали быть теми, о ком сами боги слагали легенды, ради кого вступали в горячие споры, к кому спешили на помощь. И чья судьба порой способна была даже смертного сделать богом.

Что гении, что безумцы всё больше походили на жалких фигляров. А человеческие желания уже не удивляли ни дерзостью, ни силой. Всю человеческую душу, а вместе с ней и жизнь, заполняла сырая, промозглая серость. Как будто в человеческом сердце осталось место лишь для уныния и убогого смирения. Не того, с которым стойко переносят невзгоды. А того жалкого и ленивого, с которым принимают всё несбывшееся. Которым оправдывают собственное нежелание что-то менять и страх перед ценой любых изменений.

— Человеческие души стали похожи на очаг в брошенном доме, где перестали разводить огонь, — задумчиво произнесла она в пустоту. — Трясутся в своём холоде обыденности, боясь бороться даже за себя. Выбирают свою тусклую и бесцветную повседневность.

Она опустилась на появившийся из тумана трон и застыла, размышляя о чём-то неведомом. Лишь иногда разочарование сменялось на мечтательность воспоминаний на её лице. Хозяйка перекрёстков медленно погружалась в небытие. И пелена серого тумана, все больше и больше окутывала её обиталище, уплотнялась, превращалась в лохмотья пыльной паутины.

И вдруг тишина этого места сменилась громом сотен разбитых зеркал. Сам воздух задрожал, зазвенел. Ярким пламенем цитринов вспыхнули почти уже окаменевшие глаза. Ироничная улыбка поползла по бледным губам, заставляя проявиться лукавые ямочки на щеках любимой внучки титанов.

— Месть? — нарушил тишину заинтересованный голос богини. — Месть и разрушение… Хм, а это может быть забавным.

Северная провинция Лангории.

1103 год от Земельной Хартии.

Уже вторую неделю без остановки лил ледяной дождь, покрывая толстой скорлупой льда всё, до чего мог дотянуться. В северных землях Лангории это время называли осенью. Жизнь здесь кипела коротким и прохладным, но солнечным летом. И зимой, когда поверх корки льда ложился слой снега, настолько толстый, что ланарцы, так называли себя коренные жители этих мест, прорывали в нём для себя тропы и целые туннели, по которым и ходили, и даже ездили на морах. Северных оленях.

А вот осенью все сидели по домам. Ледяной дождь проникал всюду, и под одежду, и под крышу дорожных повозок. Долгая осенняя дорога была верной приметой скорой и тяжёлой болезни, после которой порой и сами северяне не вставали с постели. Если же такая дорога выпадала горианину, жителю южной части королевства, то северяне сочувственно хмыкали, что это путь в один конец, и советовали не тратить зря времени, а сразу ехать в долину душ. А то собирай потом по весне всех этих помëрзших, жги, да тащи тяжёлую каменную урну с прахом в выбитую в скале каменную нишу. Можно подумать, что у порядочного северянина больше дел по весне нет!

Сейчас же даже северяне отводили взгляд от большой дорожной повозки из тёмного дерева с королевским гербом на двери, суеверно боясь встретиться взглядом с умирающим. Эта повозка проезжала через пограничный город уже в третий раз, и в отличии от первых двух, юная королева Ренерель Сансорийская даже не показывалась из повозки.

— Можно кувшин молока и немного мёда, — попросила пожилая служанка, скидывая целый ворох платков и плащей, в который куталась, чтобы спастись от ледяного дождя, и положила на стол перед хозяином местной таверны золотой.

— Убери свои деньги, дурная женщина, — скривился хозяин. — С золота мертвеца налог своей жизнью платят. А хозяйка твоя, поди в посмертии уже как недостача числится.

— Да уже и не встаёт, и не садится. — Тяжело вздохнула служанка. — Жар не спадает, бредить уже пару раз начинала. Бонни свою зовёт. Кормилицу, с которой её из Сансории привезли. Да только умерла та кормилица. Уже с год как. То ли от старости, то ли от яда. И такое говорят. И ведь ни одной ведьмы по дороге. Может хоть помогли бы.

— Да тьфу на тебя! Вздумала в моей таверне ведьм поминать! — махнул в сторону служанки полотенцем мужик. — Прям сидит тебе ведьма на обочине и ждёт, когда королева мимо поедет! А то ты не знаешь, что будет, если прознают, что баба ведьмовством да целительством занимается! Мигом рыцарский орден нарисуется, а потом спустя пару-тройку недель на главной площади жгут или топят. Только лица у тех ведьм такие, что видать им любая смерть милее орденских застенков! Эй, Ольф! Молока вскипяти, да мёда добавь три, нет, четыре полных ложки.

— Благодарю, — поклонилась ему служанка, прижимая руку к груди. — Может хоть так легче станет…

— Да чего уж там, — махнул рукой хозяин. — Королеве чтоб легче стало, нужно не мёд, а яд добавлять… Вот ведь судьба досталась! Только хочешь или нет, а донашивай, что есть. На другую не сменишь.

Пожилая служанка осторожно поставила пузатый кувшин с горячим молоком на небольшой, откидывающийся столик.

— Дорожный столик, — тихо хмыкнула она. — Название одно. Доска на крюках и подпорка.

Недовольно морщась она поглубже затолкнула вылезшие от дорожной тряски из щелей комки мха обратно. Повозка была такая старая, что служанка в каждом скрипе слышала мольбу пустить на дрова. Хорошо, что хоть крыша не текла. Но других вещей, новых и дорогих, у королевы не было.

Служанка тяжело вздохнула, бросив быстрый взгляд на свёрток шкур на лежанке в другом конце повозки.

— Ваше величество, — тихо позвала она, подкидывая деревянных брусочков в жаровни, и натягивая на лицо улыбку. — Давайте я помогу вам подняться? Попьëте горячего молочка, да с мёдом. Сразу легче станет!

Она подошла к королеве и едва удержалась, чтобы не вздрогнуть. Впервые за несколько дней глаза королевы были открыты.

— Благодарю, Эмма. Помоги мне подняться, — голос королевы звучал чем-то средним между хриплым карканьем и скрипом двери.

Служанка почти что сама посадила её величество, в который раз удивившись её худобе и тому, как быстро королева потеряла в весе. Да и то сказать, шутка ли, уже третью неделю в дороге, а жар не спадает больше десяти дней. Эмма знала, что лихорадка после ледяного дождя уносила взрослых и сильных мужчин за несколько дней, ну самое большее неделю. А юная, девятнадцатилетняя королева, не смотря на своё хрупкое и изящное телосложение боролась куда дольше.

— Это городок перед перевалом? — спросила королева у служанки.

— Да, ваше величество. Выезд на дорогу к перевалу перекрыт. Из-за дождя подъём обледенел. Пока каторжане не сколят ледяную корку, придётся пережидать, — рассказала ей служанка. — Вы же знаете…

— Да уж, — дёрнула уголком губ королева, делая большой глоток.

Путь её величества лежал в замок лорда-протектора Северной провинции. Правда находился он за перевалом, ограничивающим северные земли естественной преградой. На этой горной границе останавливались и ледяные дожди, и лютые холодные ветра. Когда-то именно этот перевал был единственным путём из воинственной северной горной Ланарии в соседнюю, более южную и разжиревшую на торговле Горианию.

В память о тех временах по обе стороны перевала осталось немало военных замков и крепостей. В основном в руинах. Но Тиесдол, бывший когда-то пристанищем для пограничной стражи, был восстановлен и превращён в настоящий дворец за крепостными стенами.

Война казалась бесконечной, пока два короля не решили, что этот спор пора заканчивать. На большом архипелаге, по их мнению, было слишком мало места для двух королевств. Король Ланарии бросил все свои войска на прорыв линии обороны горианцев, состоящей из двух десятков замков и соединяющих их стен. Многие замки пали и были разрушены. Тиесдол ещё удерживал свои позиции, но крылья вражеской армии опасно смыкались вокруг, грозя осадой.