Степан Разин. 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 1

Вторая казачья сотня разгоняла погромщиков, поджигателей и мародёров и справлялась с задачей не хуже нашей сотни. Дурной люд, взбаламученный оппозиционно настроенными к царю боярами, мне, конечно, было жалко, но закон и порядок, или есть, или его нет. А там, где нет закона и порядка, там начинаются грабежи и насилие. А оно нам надо? Нет! Оно нам не надо. Мне для жизни нужны порядок и четкие правила. И я бы сказал, мать его, закон! А потому мне пришлось, прочитав те требования, которые изложили на бумаге бунтовщики, упросить царя их исполнить. Кроме бессрочного розыска беглых белосошных крестьян.

— Это, — сказал я, — поверь мне, государь, приведёт к ещё большему бунту. Может, не прямо сейчас, а лет через десять, когда крестьяне поймут, что им деваться не куда, только в ярмо, но полыхать будет не только Москва, а вся Русь от Урала до Новгорода.

— Я уже начинаю опасаться твоих предсказаний, Стёпка, — сказал Алексей. — Но если мы соберём земское собрание, они сами станут решать, что принимать, а что — нет.

— Так, сделай так, чтобы на собрание попали только те, кто станет слушать тебя. Не спеши с Земским собором. Озадачь кого надо. Пусть подберут людей.

— Думаешь просто это? — скривился Алексей.

— А ты, извиняюсь, как управлять хотел, государь? Надо постоянно приближать и отдалять, приближать и отдалять.

— Как это? — вскинул брови Алексей.

— А так. Сначала похвалил, улыбнулся, потом проверил и ужаснулся. Доброту за слабость принимают, и пользуются ею. Вот ты давно ревизию Морозову делал? В большой казне? В других его приказах. Ведь он у тебя подгрёб под себя как курица-квочка цыплят. Видел у тебя в Измайлово на птичьем дворе курицу с цыплятами?

— Видел. Как же его проверишь. Он вечно в поездках.

— Правильно, в поездках, и не по твоим, государевым делам, а по своим.

— Не любишь ты его, — грустно сказал Алексей. — А я… Не могу я его трогать. Боюсь. А вдруг и вправду найду воровство. Как у Светешникова. И что тогда делать? Люблю я его.

— Тогда, можешь смело отстранять. Он набрал себе из казны уже столько, что ни у кого столько богатств нет. Даже у тебя, государь. И повод есть. Народ до сих пор его имя треплет. Ведь они троих зачинщиков соляного побора убили. Морозов только успел удрать через нижние западные ворота. Он сразу драпанул от тебя?

— Да… Как только я во дворец зашёл, оглянулся, а его уже нет. И тут толпа. Меня так и занесли в палаты. Думал, что разорвут на клочки. Внесли и на трон посадили. А рынд всех покололи.

Глаза молодого царя снова наполнились слезами. Он, похоже всю неделю плакал. Мои казаки охраняли Кремлёвский дворец и Москву нещадно разгоняя любое минимальное столпотворение.

— «Больше трёх человек», — кричали казаки, разъезжая по улицам Москвы, — «не собираться!»

Уже насмерть никого не били. В тот день было совсем побито больше двух тысяч человек. Причём, казаки тяжело раненных в живых не оставляли. Зачем? На это потом царь пенял, но я ему объяснил, что инвалид и для семьи обуза и для общества. А вот компенсацию семье я выплатил из своей казны.

Мы объявили, что те кто опознают своих родственников, получат компенсацию по утрате кормильца в размере двадцати рублей. Поначалу шли вяло, но когда первые вдовы ушли с удивлением на лицах и с деньгами в платочных узелках, народ повалил обильно. Это, что касается бедных слоёв населения. Семьи бояр, участвовавших в бунте, были насильно переселены на Ахтубу. С частичной конфискацией имущества, но вместе с дворней.

Так я стал обладателем рыбных ловель на Волге выше и ниже Твери и на реках Поное и Лахте, в Кольском уезде, нескольких владений в Москве, в том числе огородом за Яузой, в деревянном городе, подле земляного вала. Отошёл мне и городок Скопиин Ряжского уезда с деревнями, вотчины Романова во Владимирском, Юрьевском, Старорусском уездах, близ Твери, в Коломенском и Московском уездах, в Горетовом стану. По списку за Никитой Романовым числилось более семи тысяч дворов.

Особенно мне понравилось Романово городище, стоящее на реке Воронеж. Вот там было где развернуться. Липовый лес по правому берегу реки, а дубовый по левому, стоял двумя стенами.

— Вот где я новую пасеку поставлю, — сказал я сам себе.

Морозов давился от жадности и всё наговаривал и наговаривал Алексею на меня. Я при этом не присутствовал, но видел по царскому лику, что процесс психологической обработки идёт и продвигается в «правильном» русле. Однако, земли и имущество Никиты Ивановича Романова мне уже были отписаны, «косяков» я не порол, с советами к царю не лез, а потому скорой беды не ожидая, отпросился у Алексея Михайловича в Ярославль, а потом в Астрахань.

Кстати, я рассчитывал получить в собственность Романовскую усадьбу в Зарядье. Оказалось, что усадьба та давно принадлежит какому-то монастырю. Жаль-жаль… Хорошо бы было там пристань поставить. Хотя… На хрена мне эта Москва-река? У меня Волга есть, со всеми притоками.

Авторитет Тимофея Разина на Волге так за эти три года вырос, что ему кланялись не только голландцы, но и Строгановы, которые иногда ходили до Астрахани. Младшего Строганова Тимофей отбил от «воровских казаков», причём не его «ряженных», а натуральных. Вероятно, «пасли» пришлые ватажники Строгановский караван. Что в том караване было, Тимофей, понятное дело, тогда не узнал, но Строгановские струги едва не черпали бортами Волжские волны. И шёл тот караван в Персию, проходя Астахань без таможенного досмотра.

Сие весьма насторожило и заинтересовало Тимофея, и он отправил на Каспий лёгкий и быстроходный струг под гафельным парусом. Караван Строгановых на Каспии перехватили и едва не потопили, ибо сам Строганов, пока его бойцы отстреливались, попытался прорубить дно своего струга, но был ранен стрелой, взят в плен, продан в рабство и тут же выкуплен за приличные деньги Фролом Разиным, якобы случайно гулявшем на невольничьем рынке Дербента и обратившем внимание на свежих рабов из Руси. Золотом, между прочим, заплатил.

Вот так Дмитрия Андреевича Строганова спасли два раза за одно лето одна тысяча шестьсот сорок шестого года. А в том струге, что хотел затопить Дмитрий Андреевич — пробку бы заранее сделал — стоял (или лежал) бочонок, полный самородного золота.

Видимо опасался Дмитрий Андреевич у себя в Орле плавить золото. Когда я узнал о том, что Строганов вёз самородное золото, то сильно удивился. Не имелось в Перми Великой, золота. Про серебро что-то когда-то говорили, но не о золоте. Где Строгановы бочонок самородного золота намыли, одному Богу известно. Тонна золота, оказавшаяся в наших руках, это не слабый дар Богов. Или наказание. И мне надо было с этим даром что-то делать. Никто из нас, и я в том числе, не знали, как плавить золото. Вернее, я точно знал, что без буры плавить нельзя, а что такое бура я знал кое-что. Главное, я не знал где её взять здесь.

Раз Строганов вёз золото в Персию, значит там бура есть, — рассуждал я. — В России золото нет и его тут не плавят, значит здесь буры нет или очень мало. Иконные оклады чеканят по уже готовым тонким листам. Золотые «ефимки» перечеканивают, набивая царское клеймо. Если бура в России есть, то её найти можно было бы, но тогда это точно вызовет подозрение.

Вот я и поплыл в Астрахань, а оттуда в устье Терека. Где оно, это устье, знал Фрол, который ждал меня в Астрахани. За два года мы сплавили на Каспий ещё две тридцатиметровых и десятипушечных шхуны. Вся Разинская флотилия ждала нас на выходе из устья Волги. Увидев наш флот, я на какое-то время перестал дышать, а сердце в моей груди учащённо забилось. Корабли были красивы в своей лаконичном минимализме. Обводы были идеальны.

Конечно! Каждую досочку мы выпаривали в специальной бане, обрабатывали человеческой мочевиной, клали на формы шпангоутов и притягивали к ним сначала висячими грузами, а потом струбцинами. Когда доска высыхала, её переносили на сборочный стенд и крепили к настоящим шпангоутам. И так каждую кручёную деталь. Даже распаренный и «мочёный» дуб, подогретый угольями, крутился, как гутаперчевый. Весь процесс изготовления кручёных досок проходил в специальном амбаре, куда допускались единицы.