Блин, победитель мафии - Некрасов Евгений Львович - Страница 15

• Предыдущая
• 15/38
• Следующая

Глаза у старшего Блинкова были печальные, ну прямо больные глаза. Он смотрел на ящики с погубленной рассадой.

Тут они приехали на свою остановку, и надо было выгружаться.

Ящики весили, наверное, по пуду. К остановке у Ботанического сада их довез на тачке аспирант Виталий, а уж до дома пришлось тащить самим. Один ящик старший Блинков взвалил на плечо, второй они понесли за веревку вдвоем. Князь Голенищев-Пупырко-младший, который сидел за помойкой на холодильнике, не отважился на провокацию типа «Дима, можно тебя на минутку?», и все обошлось просто замечательно.

Точнее, все обходилось замечательно, пока они не пришли домой.

Блинков-младший свободной рукой отпер дверь, чувствуя, что рука с ящиком вот-вот может отвалиться, но если быстро войти и поставить ящик, то, пожалуй, опытным врачам удастся ее спасти. Он сразу полетел в кухню, к огороду на окне. Старший Блинков, который держался за веревку на другом конце ящика, летел следом. Своим вторым ящиком, на плече, он сшибал с полок в коридоре тома Большой Ботанической Энциклопедии.

Они ворвались в кухню, как атакующая конница под грохот канонады. Блинков-младший, наконец, опустил свой угол ящика на пол, и тут знакомый баритон торгового моряка сказал ему в самое ухо:

— Найди кролика!

Блинков-младший стал медленно выпрямляться.

Сначала он увидел золотую клюку.

Потом он увидел на крючке клюки ручищу, которая, было дело, обрывала ему уши. Ручища была вдвое больше, чем у старшего Блинкова.

Потом он увидел плечищи, грудищи и обтянутую волосиками головку бабки Пупырко.

— Ты контраразвеччица, вот и контраразведовай, — продолжала бабка, делая ручищей хватательные движения и поглядывая на Блинкова-младшего, как волк на Красную Шапочку. — А то денюжки получать вы все мастера, а оборонная способность падает.

Бабка Пупырко любила проявлять бдительность. Когда она плавала буфетчицей на грузопассажирских кораблях Черноморского бассейна, насчет бдительности у них дело было поставлено.

Перед каждым выходом на берег в иностранном порту экипажу говорили, что надо опасаться провокаций со стороны западных спецслужб. Бабке Пупырко такое внимание западных спецслужб очень льстило. Вот она, простая советская буфетчица, еще с корабля не успела сойти, а какой-нибудь ихний майор, а то и полковник уже приготовил свою грязную провокацию и ждет не дождется, когда она попадет в его паучьи сети. Но не тут-то было! Она ни разу не попалась! Потому что подозревала всех. Мелких торговцев, которые в своих лодках подплывали к борту корабля, мальчишек, нырявших у причала за монетками, уличных продавцов мороженого, полисменов и обычных прохожих.

Своих товарищей по экипажу она подозревала особо, поскольку предать могут только свои. Она записывала, кто куда на берегу ходил, с кем разговаривал и что купил. Записи она передавала куда следует. Вот это и называлось бдительностью.

Одно время бабка Пупырко считала, что их домашнее «куда следует» — это соседка-контрразведчица. В блинковском почтовом ящике стали появляться написанные круглым детским почерком бабкины наблюдения: кто сколько раз прошел мимо ее двери, кто купил новый телевизор, кто поздно возвращается домой. Мама думала, что это какая-то игра младшеклассников. Глаза у нее открылись, когда бабка Пупырко пришла узнать, нельзя ли за бдительность получить в контрразведке прибавку к пенсии.

С тех пор они друг друга невзлюбили, но мама это никак не показывала, а бабка Пупырко при каждом удобном случае учила ее контрразведывать и называла всех офицеров дармоедами.

И вот они сидели, как «Два мира, две судьбы» из книжки «Советская политическая карикатура 40-х — 50-х годов». Маленькая гибкая мама, которая всю жизнь училась и делала опасную и трудную даже для мужчин работу, и огромная бабка Пупырко, которая училась мало и через пень-колоду, а работала поближе к продуктам.

Но мама при всем том не считала себя ни особенно умным, ни особенно героическим человеком. Хотя и последним человеком она себя не считала. Как-никак, подполковник контрразведки, муж — ботаник, сын — финансово одаренный подросток. Тут ни прибавить, ни отнять.

А бабка Пупырко считала себя не водоплавающей буфетчицей на пенсии, не матерью князя Голенищева-Пупырко-старшего и не бабушкой князя Голенищева-Пупырко-младшего. Она без всех этих утомительных подробностей просто считала, что до ее рождения мир не знал и после ее смерти не будет знать такого абсолютно совершенного существа, как она, бабка Пупырко. Это казалось ей настолько очевидным, что бабка даже и не гордилась своим абсолютным совершенством. Не гордится же, к примеру, еж тем, что он еж, а мальчик — тем, что он мальчик. Ну, мальчик и мальчик. Ну, абсолютное совершенство и абсолютное совершенство, даже похвастаться нечем.

И вот бабка Пупырко со своих почти божественных высот объясняла маме, кто она такая есть.

Бабка, в общем, ничего нового не придумала. Она только своими словами пересказывала то, что говорят об армии по телевизору. Но слов у нее было немного, и слова были злые.

По телевизору говорили, что воевать мы ни с кем не собираемся, и России не нужна такая большая армия, которая не сеет, не пашет и не торгует в коммерческих киосках, а только тратит деньги. А бабка Пупырко говорила:

— Бездельники вы и дармоеды.

Сейчас для всех трудное время, говорили по телевизору, и армия не должна обижаться на то, что платить за службу стали не вовремя и мало.

— Правильно вам не плотют, — переводила бабка Пупырко.

Армию надо сократить, говорили по телевизору.

— Скоро вас разгонют к чертям собачьим, — сообщала бабка Пупырко. А мама слушала.

Она умела стрелять из всего, что имеет спусковой крючок. Она прыгала с парашютом на лес и на воду. Она знала секретные приемы рукопашного боя и ловила здоровенных террористов. Но против хамства она была бессильна. Не бить же, в самом деле, эту старую бабку, разъевшуюся в своем буфете до того, что ожирение стало болезнью. Да и если по справедливости, начать нужно было бы с тех, кто говорит по телевизору, может быть, правильные вещи, но совершенно не думает о том, как его поймут и бабки, и дедки, и другие люди, которые не привыкли жить своим умом.

— Найди кролика! — закончив мамину характеристику, снова заныла бабка Пупырко. Наверное, она считала, что дает бездельнице и дармоедке великолепный шанс послужить своему народу. Но мама совершенно не поняла невыносимой прелести этого шанса.

— Раиса Павловна, я не знаю, где ваш кролик. Я не умею искать кроликов. Я никогда не искала кроликов, — к великому облегчению Блинкова-младшего сказала она, держась за голову. — И я вас прошу оставить нашу квартиру. Мне семью кормить надо, в конце концов!

И мама для наглядности кивнула на свою семью, которая так и стояла у кухонной двери.

Если бы мама не была так измотана пустым разговором с бабкой Пупырко, она бы, конечно, заметила, как младший член семьи несколько раз легонько притопнул ногой. А может быть, она и заметила, но не придала этому значения. В конце концов, ее Блинков-младший уже не маленький, имеет же он право несколько раз легонько притопнуть ногой.

К подошве кроссовки что-то пристало и, если наступить, липло к полу, как жвачка. А на улице не липло. Липнуть стало в коридоре, и, значит, это была не жвачка. Никто же не будет выплевывать жвачку на пол в собственном коридоре. Блинков-младший почти наверняка знал, что там липнет. Посмотреть на подошву он боялся.

— Он и спер, — сказала бабка Пупырко, тыча в Блинкова-младшего золотой клюкой. — Околачивался там у машины и спер.

Сердце Блинкова-младшего ухнуло под ложечку, отскочило в макушку и вернулось на свое место, трепеща.

— Это когда вы с дачи приехали? — недрогнувшим голосом уточнил Блинков-младший. — Так вы же меня сами прогнали.

• Предыдущая
• 15/38
• Следующая