С человеком на борту - Галлай Марк Лазаревич - Страница 54
- Предыдущая
- 54/82
- Следующая
Проникнуться подобной атмосферой иногда, наверное, нужно. Без этого не потянет человек напряжённую работу. Впрочем, я думаю, что помимо такого, что ли, утилитарного смысла этого собрания было в нем и нечто, отвечающее более скрытым, глубинным потребностям духовной жизни людей, — то самое, что отличает настоящее торжество от того, что принято называть «мероприятием».
В начале января 1966 года он лёг в больницу на лёгкую операцию («Ерундовая вообще-то операция… Через две недели буду на месте…»). Разумеется, ничего хорошего в этом не было — всегда неприятно, когда человек болеет, да ещё резать его, беднягу, будут, — но и особых опасений ситуация не вызывала: через две недели…
И громом среди ясного неба в тот холодный зимний вечер прозвучали для меня слова нашего общего с СП друга, лётчика-испытателя, а в прошлом известного планериста (отсюда и его стародавнее доброе знакомство с СП) Сергея Анохина:
— Слушай, Марк, не знаю даже как сказать тебе: Сергей Павлович умер…
Он умер через двое суток после дня своего рождения, когда ему исполнилось 59 лет. Всего пятьдесят девять!..
После того как прошло первое всеобщее оцепенение, вызванное страшным известием, пошли, как всегда, размышления живых о живом. И вопрос, с которого едва ли не каждый начинал эти размышления, звучал одинаково:
— Как его заменить?!
В сущности, это был не столько даже вопрос, сколько восклицание: все отдавали себе отчёт, что заменить его нелегко. Особенно, если говорить не только о Главном конструкторе КБ, но и, прежде всего, о лидере направления.
Но, каюсь, меня в те мрачные дни больше всего одолевал не этот вопрос (не мне предстояло подбирать кадры и намечать пути дальнейшего развития космонавтики в нашей стране). Мне думалось прежде всего о человеческой судьбе Сергея Павловича, обо всем его удивительном жизненном пути. Событий этого пути, наверное, хватило бы на добрый десяток полноценных, насыщенных биографий. И если о доставшихся на его долю испытаниях — вплоть до лесоповала на Колыме — можно было сказать, что подобное испытали многие сотни тысяч людей, то такие взлёты, как у него, — удел считанных по пальцам одной руки избранников судьбы…
Хотя при чем здесь судьба?
Свою судьбу этот человек сделал себе сам.
В последний месяц его жизни я видел его три раза. Один раз — по делу, а дважды — в связи с событиями: печальным и радостным.
Печальное — это были похороны его друга и соратника, заместителя Главного конструктора Леонида Александровича Воскресенского. Одного из тех двух человек, которые находились у перископов в пультовой бункера на космодроме в день пуска «Востока».
Королев был глубоко потрясён потерей. Стоял сумрачный, казалось, даже как-то потемневший, непривычно молчаливый и тихий, в окружении своих помощников и заместителей. Кому могло прийти в голову, что меньше чем через месяц в гробу будет лежать он сам…
А второе событие последних недель его жизни, при котором мне довелось присутствовать, было радостное: 23 декабря 1965 года отмечалось шестидесятилетие Павла Владимировича Цыбина — известного конструктора, приложившего руку к созданию едва ли не всех известных современной технике видов летательных аппаратов, начиная с планёров. Кстати, моё собственное знакомство с Павлом Владимировичем, поначалу заочное, состоялось как раз на основе дел планёрных: именно им был построен одноместный учебный планёр ПЦ-3, на котором я в далёком 1934 году впервые поднялся самостоятельно в воздух.
На юбилее Цыбина председательствовал Королев. И все было как всегда: речи, шутки, вольные комментарии ораторов по поводу характера Главного и немыслимых страданий, которые сей характер приносит дорогому юбиляру. Как всегда… То есть это так нам тогда казалось, что как всегда. На самом деле все было далеко не как всегда: СП вёл вечер в последний раз.
А потом, после обязательной «художественной» части, когда все было исправно съедено и выпито, он вышел со всей компанией на улицу, рассаживал весёлых (существенно более весёлых, чем они были, когда приступали к «художественной» части) гостей по автобусам, бросался снежками и получал снежки в ответ…
Так и запомнилась та ночь: густо валящий снег, яркий свет автомобильных фар, запах мороза, смех, галдёж, и среди всего этого — СП, радующийся, веселящийся, очень свой среди своих…
Ему оставалось жить меньше трех недель.
И вот таинственный Главный конструктор обрёл лицо. Но лицо — в траурной рамке. Во всех газетах появились его портреты. Точнее, один и тот же портрет — изрядно подретушированный, на котором Королев выглядел гораздо более красивым, чернобровым и гладким, чем был в действительности. Впрочем, когда подобная метаморфоза распространяется лишь на внешний облик человека, это ещё не такая большая беда. Да и вообще восприятие портрета («похож — не похож») — дело сугубо индивидуальное. Тем более восприятие портрета человека, которого с нами уже нет. Анна Ахматова сказала об этом:
Тот же парадный — при звёздах и лауреатской медали — портрет, многократно увеличенный, закрывал чуть ли не весь фасад Дома союзов, к которому длинной, длинной очередью тянулись люди, почувствовавшие потребность проститься с Главным конструктором.
Среди того, что я понял в те грустные дни, было одно обстоятельство, принёсшее если не утешение, то глубокое удовлетворение всем, кто хоть в малой степени приложил руку к делу космических исследований. По тому, как реагировали люди на смерть Королева, можно было судить об истинном уважении, которым пользуются в народе и дело освоения космоса, и люди, делающие это дело. То есть, конечно, в 1966-м году отношение ко всему космическому было уже далеко не такое безоговорочно восторженное, как в 1961-м. Иначе и быть не могло. Любое самое высокое свершение воспринимается как чудо лишь до тех пор, пока не уступит место следующему чуду. Я уже говорил, что наивно было бы ожидать такой же всенародной реакции на полет сотого космонавта, какая стихийно возникла после полёта первого.
Кстати, нечто подобное можно было наблюдать не только у нас, но и на других материках. В США телепередачи о первой лунной экспедиции на космическом корабле «Аполлон-11» смотрели около ста миллионов американцев, а передачи о такой же, состоявшейся менее чем через два года экспедиции на «Аполлоне-14», — сорок пять миллионов. Тоже немало, конечно… Но, так или иначе, получается, что каждому второму телезрителю, смотревшему первые шаги человека по Луне, смотреть «третьи» шаги было уже (уже!) неинтересно. Не уверен, что способность так быстро ко всему привыкать — самое привлекательное из свойств человеческих.
Правда, нельзя не признать, что проявлению этого свойства дополнительно немало способствовали многие из пишущих, комментирующих и рассказывающих о космосе. Тон и стиль, которых они придерживались, часто — очень часто! — бывали поначалу далеко не безошибочными.
И вот на фоне всего этою неожиданно и трогательно вспыхнула реакция народа на смерть Королева. Достаточно было посмотреть на очередь к Дому союзов, вглядеться в выражения лиц проходящих у гроба людей, послушать разговоры — в знакомых домах, на улицах, в метро, — чтобы почувствовать всю силу и драматизм этой реакции.
Да, видимо, то, что мы называем общественным мнением, гораздо мудрее, объективнее, независимее от так называемой конъюнктуры, чем представляется порой людям, прямо по службе призванным это мнение формировать…
Наверное, история техники со временем подвергнет беспристрастному анализу все сделанное Королёвым: его научные воззрения, принципы, технические решения. И, вероятно, найдёт в его наследстве что-то такое, от чего рассудительным наследникам разумнее было бы отказаться: неоптимальные решения, неточно оценённые перспективы, напрасно начатые (или напрасно закрытые) разработки… Иначе и быть не может: говоря о наследии конструктора и учёного, нельзя понимать это выражение чересчур формально — как некий перечень готовых решений и технических рецептов. То, что делал Королев (и как он это делал), было передовым, прогрессивным для своего времени. А жизнь идёт вперёд. Сегодня мы знаем больше и понимаем суть явлений глубже, чем вчера, учимся, совершенствуемся, растём — а мёртвые лишены возможности участвовать в этом естественном процессе. Они не могут отказаться от какого-то устаревшего или неудачного, не выдержавшего практической проверки решения, чтобы принять вместо него более совершенное (в сущности, в этом и состоит диалектика деятельности конструктора, год за годом создающего все новые и новые вещи — будь то детская игрушка или космическая ракета). Вместо ушедших эту работу — замену старого новым — делают живые. И порой критикуют мёртвых за то, что те и сами скорее всего отменяли бы, заменили и переделали, если бы… Если бы оставались живыми.
- Предыдущая
- 54/82
- Следующая
