С человеком на борту - Галлай Марк Лазаревич - Страница 13

• Предыдущая
• 13/82
• Следующая

Так и существовал космодром, официально овеянный покровом тайны, пока… пока не появился на нем сначала президент Франции де Голль, потом посол США и многие другие знатные визитёры, не говоря уж об иностранных космонавтах и их дублёрах. Как и следовало ожидать, ни малейшего ущерба нашей космонавтике или безопасности страны эти посещения не причинили.

Но все это было позднее. А в начале 1961 года слово «космодром» звучало достаточно таинственно. Особенно для тех, кто, подобно мне, к делам космическим едва начинал приобщаться.

Немудрёно, что собирался я впервые на космодром очень заинтересованно и в настроении, я бы сказал, даже несколько приподнятом.

Космодром представлялся мне… Впрочем, насколько я помню, в сколько-нибудь чётком виде он мне тогда вообще не представлялся, голова была чересчур забита множеством текущих, вполне конкретных дел. Но все же какие-то наполовину подсознательные ассоциации в этой забитой голове плавали, ассоциации с чем-то давно, в юности, прочитанным или виденным в кино, похожим на комплексы фантастических сооружений, вроде генератора солнечной энергии в фильме «Весна».

Во всяком случае, я ожидал увидеть сооружения, которые в репортажах принято называть величественными или марсианскими.

И вот я впервые отправляюсь на космодром. Процедура отлёта, вскоре ставшая по-домашнему привычной, поначалу произвела на меня впечатление прежде всего именно этой своей домашностью, полной непарадностью, будто люди не на таинственный, романтический космодром летят, а в обычную командировку или в отпуск в какие-нибудь давно обжитые Гагру или Сочи.

В назначенный день, точнее — в ночь перед назначенным днём, улетавшие собирались у закрытого в этот час газетного киоска пассажирского зала Внуковского аэропорта. Сейчас этому залу присвоен номер первый, но тогда второй зал ещё только строился, а потому не было и надобности в их нумерации.

Вылет назначался, как правило, на ночное время не случайно. В этом проявлялось характерное для Королева стремление «не терять дня». В самом деле, чтобы добраться из Москвы до космодрома, нашему самолёту требовалось не менее пяти часов лётного времени, около часа уходило на дозаправку бензином в Уральске или Актюбинске, да ещё два часа набегало за счёт разницы в поясном времени Москвы и Казахстана. Вот и получалось, что каждый участник нашего рейса мог работать в Москве до позднего вечера, подремать, что называется, вполглаза в самолёте и появиться к самому началу следующего рабочего дня на космодроме. Не таков был Королев, да и все его коллеги, чтобы оставить столь соблазнительную возможность нереализованной. Правда, в обратном рейсе — с космодрома в Москву — эти два часа разницы в полётном времени портили все дело: как ни рассчитывай, а какая-то часть ночного времени «пропадала впустую». Но тут уже ничего поделать было невозможно, на законы вращения земного шара даже Королев повлиять не мог (о чем, как я подозреваю, немало сожалел).

У газетного киоска собрались человек десять—пятнадцать: Сергей Павлович Королев, Мстислав Всеволодович Келдыш, Валентин Петрович Глушко, Константин Давыдович Бушуев, Николай Алексеевич Пилюгин, Алексей Михайлович Исаев, Борис Викторович Раушенбах, Семён Ариевич Косберг, Владимир Павлович Бармин…

У литератора, работающего в так называемом художественно-биографическом жанре, здесь, наверное, просто разбежались бы глаза: что ни человек, то по всем статьям достойный герой большой и интересной книги. Но такого литератора поблизости почему-то не оказалось. Да и никто из сидящих по углам или сонно бродящих по пассажирскому залу ночных пассажиров и немногочисленных служащих аэропорта не обращал ни малейшего внимания на нескольких негромко беседующих мужчин среднего возраста и нормального командировочного вида, во всяком случае без каких бы то ни было примет величия в их внешнем облике.

Точно в назначенное время — минута в минуту — к киоску подошёл коренастый седой человек, уважительно, но с достоинством поздоровался с собравшимися и доложил Королеву, что, мол, машина и экипаж готовы, погода не препятствует, разрешение у диспетчера получено, словом, можно лететь. Это был Павел Емельянович Тимашев, старый, опытный лётчик (из тех, кого принято называть «авиационными волками»), человек сложной, переменчивой судьбы. До войны он был пилотом гражданского воздушного флота, в годы войны воевал в авиации дальнего действия, где дослужился до должности командира авиадивизии и звания генерал-майора авиации. Потом возглавлял лётно-испытательную станцию на большом авиационном заводе. Не раз приходилось ему расплачиваться за разного рода прегрешения (преимущественно чужие), так что так называемая лестница служебных перемещений была им хорошо исхожена в обоих направлениях: как вверх, так и вниз. Но что оставалось при нем всегда — это уважение и симпатия коллег — за справедливость, независимость характера, доскональное знание своего дела. В дни, о которых я сейчас рассказываю, Тимашев командовал небольшим лётным подразделением, обслуживавшим КБ Королева.

— Ну что, кажется, все в сборе? — полувопросил-полуконстатировал Королев и, не услышав возражений, резюмировал: — Пошли.

И вся компания, вытянувшись цепочкой, направилась к самолёту. Забравшись в него, все быстро устроились поудобнее в креслах пассажирского «Ил-четырнадцатого» с нескрываемым намерением «добрать» часика два-три, и я сразу после взлёта почувствовал себя уже как бы на пороге космодрома. Восход солнца встретили в воздухе…

Вот так — предельно буднично — улетали на космодром люди, которых впоследствии назвали пионерами космонавтики… Впрочем, и после того как их так назвали, они не стали обставлять каждый свой шаг какими-нибудь многозначительными ритуалами. И на космодром по-прежнему вылетали, собравшись для этого среди ночи у газетного киоска Внуковского аэропорта, благо никто из слонявшихся вокруг людей ни по именам, ни тем более в лицо их не знал…

Своё собственное прибытие на космодром я ознаменовал тем, что нарушил этикет.

Наверное, я в несколько большей степени, чем следовало, проникся демократической непарадностью всей обстановки нашего вылета. Во всяком случае, к тому времени, когда наш самолёт прошёл над перламутровыми водами Аральского моря (где эти воды сейчас?) и начал снижаться к жёлтому в белых снежных прожилках песку Кызыл-Кумов, у меня и в мыслях не было ничего, каким-либо образом относящегося к проблемам ритуала. А посему, когда самолёт приземлился на «девятой площадке» (так именовался аэродром вблизи посёлка Тюра-Там) и зарулил на стоянку, я, недолго думая, как сидел в одном из расположенных вблизи двери кресел пассажирского салона, так и вылез первым на поданный трап.

Впрочем, слово «вылез» в данном случае неточно описывает ситуацию. Я не просто вылез — я нарушил протокол!

Оказалось, что прилёт нашего самолёта на место назначения был обставлен куда более торжественно, чем вылет из Москвы.

На расстоянии полутора десятков метров от трапа плотной группой стояли встречающие: работники космодрома, сотрудники королёвского КБ и других космических «фирм» — всего человек двадцать пять — тридцать. Столь парадная встреча, естественно, предполагала и соответствующий — в порядке старшинства — выход прилетающих. Места для штатского демократизма тут явно не оставалось.

На свою беду, спросонья — в самолёте-то я в основном дремал — я оценил положение вещей не в проёме двери (откуда мог бы оперативно ретироваться назад, в салон), а только на площадке трапа. Пути назад не было. Оставалось одно: с деланно индифферентным видом бочком проскользнуть по трапу вниз и, едва ступив на землю аэродрома, незамедлительно податься в сторонку. Так я и поступил…

А дальше все пошло как положено: из самолётной двери показался Королев, за ним — Келдыш и другие руководители космической программы, встречающие взяли под козырёк, пошли рукопожатия, взаимные приветствия и так далее… В дальнейшем я установленный порядок полностью усвоил и, прилетая куда-либо в одном самолёте с начальством, следовал этому порядку неуклонно. В любом деле, оказывается, нужен опыт! А в данном случае у меня такому опыту взяться было просто неоткуда: в течение многих лет моё место в самолёте было за штурвалом, и, прилетая куда-то с пассажирами, я так или иначе вылезал из машины после всех, ведь работа лётчика в кабине с остановкой самолёта не заканчивается.

• Предыдущая
• 13/82
• Следующая