Улица Райских Дев - Вуд Барбара - Страница 15

• Предыдущая
• 15/101
• Следующая

– Я не нахожу слов, мистер Скаурас, это так неожиданно. Я огорчена вашим отъездом, но счастлива за вас, восхищена вашей энергией и молю Бога, чтобы вы преуспели. Но скажите мне, пожалуйста, – приняли бы вы такое решение, если бы я согласилась стать вашей женой?

– Мы не были предназначены друг другу, саида, – улыбнулся он печально. – Моя надежда была ложной, ваше место – в вашем доме, с вашей семьей. Я желал вас как эгоист, но потом понял, что мое предложение внесло в вашу душу больше смятения, чем радости. Но я буду вечно хранить ваш образ в своем сердце, Амира, и никогда не забуду вас.

– Войдите, пожалуйста, – сказала она, едва сдерживая рыдания. – Будьте еще раз гостем моего дома.

Он посмотрел на высокие резные двери, ведущие в большую гостиную, откуда доносились звуки музыки.

– Я боюсь, саида, что, если я войду, я уже не смогу покинуть ваш дом. Да пребудут с вами мир и благословение Бога.

Он достал коробочку с кольцом и протянул ей.

– Носите его в память о нашей дружбе, Амира. Оно будет напоминать вам обо мне. – Голос Скаураса был спокоен.

Она проводила его взглядом, уже не удерживая слез; вынула кольцо с халцедоном, оно скользнуло на палец – но Амира тотчас сняла его. Она подумала, что не вправе носить кольцо Андреаса, если она не может считать его только другом. Когда он вернется и станет ее возлюбленным, она наденет кольцо с листом тутовника.

Когда она вернулась в большую гостиную с золотой коробочкой в кармане, в вестибюле послышался мужской голос:

– Йа, Алла! Йа, Алла! – традиционное предупреждение мужчины, входящего на женскую половину дома.

«Неужели Ибрахим?» – подумала Амира и увидела знакомую мужскую фигуру в дверях. Она закричала и кинулась к сыну. Он крепко обнял ее и горячо прошептал со слезами на глазах:

– Как мне недоставало тебя, мама!

В гостиной к брату подбежала Нефисса, потом тетки, дети. Гостьи вокруг повторяли:

– Доктор Рашид приехал! Счастливое событие! Ибрахим радостно обнял Марьям Мисрахи – хотя она не была его кровной родственницей, а мусульманин не должен касаться женщины чужой семьи. Но он с детства считал «тетю Марьям» второй матерью, рое с ее детьми, праздновал бар мицва[3] ее сыновей и участвовал в субботних трапезах в доме Мисрахи.

– Мама, – сказал Ибрахим, глядя в лицо Амиры, – я хочу тебе кого-то представить.

Он отступил в сторону от дверей, и в комнату быстрым шагом вошла стройная, высокая молодая женщина с сияющей улыбкой, одетая в элегантный дорожный костюм, с кожаной сумочкой через плечо, в широкополой шляпе. Из-под шляпы свисали до плеч уложенные в прическу «паж» светлые волосы.

– Я представляю тебя моей семье, – сказал ей Ибрахим по-английски и потом, по-арабски, матери: – Мама, это Элис, моя жена.

Когда Элис протянула руку и сказала по-английски: «Как поживаете, миссис Рашид? Я так хотела увидеть вас!» – по гостиной пронесся общий вздох изумления:

– Англичанка!

Амира посмотрела на протянутую руку, потом взяла ее в свои ладони и сказала по-английски:

– Приветствую тебя в нашем доме, моя новая дочь. Хвала Богу за то, что ты входишь в нашу семью.

Обняв молодую женщину, Амира заметила, что та беременна.

– Элис твоя ровесница, ей двадцать лет, – сказал Ибрахим, подводя жену к Нефиссе. Молодые женщины обнялись. Гостьи толпились вокруг, раздавался нестройный хор восклицаний:

– Что за красавица!

– Как же ты нас не предупредил, Ибрахим! – сказала Нефисса, беря Элис под руку. – Мы бы устроили настоящий праздник!

Амира снова обняла сына, поглядела в его лицо сквозь слезы радости и тихо спросила:

– Ты счастлив, сын моего сердца?

– Как никогда в жизни, мама, – ответил он. Амира раскрыла объятия и сказала:

– Приди ко мне, доченька! Привет тебе в твоем новом доме! – а про себя подумала: «Хвала Всевышнему, мой сын снова со мной…»

И она подивилась Божьему милосердию и справедливости: Бог отнял у нее человека, который должен был стать ее мужем, но вернул ей сына.

Захра просила милостыню на ступенях роскошного отеля «Континенталь-Савой», когда у нее начались схватки. Ей надо было собрать еще немного денег, чтобы не разъярилась мадам Наджиба, – у нее была бы уже нужная сумма, если бы она утром, испытывая нестерпимый голод, не купила бы у уличного продавца лепешку. Может быть, это желудочная колика? Но она поела несколько часов назад. Когда вторая схватка отозвалась в низу живота, она поняла, что это роды.

– Когда зачат ребенок? – сухо спросила мадам Наджиба, когда принимала Захру в свой отряд побирушек, ежедневно приносивших ей дань, за что она предоставляла им право ночевать в грязных клетушках и едва кормила, чтобы они сохраняли истощенный вид. Захра и ответить не могла – она не знала, сколько ужасных дней провела в Каире, безуспешно разыскивая Абду. Но потом она вспомнила, что в день, когда они с Абду занимались любовью, поле хлопка было покрыто желтыми цветами, а колосья пшеницы уже налились зерном. Мадам Наджиба посчитала на грязных пальцах и сообщила:

– Ребенок родится в конце февраля, может быть, в марте, когда хамсин задует. Ладно, оставайся здесь. Может быть, ты думаешь, что беременным больше подают? Вовсе нет—думают, что ты дыню привязала под платье. Это старый трюк. Вот если ребенок на руках – подают, особенно при такой хорошенькой мордашке, как у тебя…

После скитаний по городу Захра была счастлива, найдя пристанище у мадам Наджибы. Некоторые из женщин, которые ютились рядом с ней на грязных циновках, относились к ней дружелюбно. Но ей не нравились здоровые парни, которые добровольно калечили себя, чтобы им больше подавали, и женщины, торгующие своим телом.

Когда прошла третья схватка, Захра выскользнула из толпы и попыталась определить, высоко ли солнце. В деревне это легко было сделать, но в городе за большими домами, куполами и минаретами солнце не всегда было видно. Наконец, она увидела, как покраснело небо над крышей клуба «Любителей скачек», и поняла, что родит холодной январской ночью.

Захра уже не успела бы дойти до трущоб старого портового города, где ютились питомцы мадам Наджибы. Она выбралась из толпы и двинулась по направлению к Нилу – надо было покинуть богатые кварталы. Когда она дошла до реки, солнце уже опустилось за линию горизонта. Схватки становились все чаще и чаще. Захра дрожала, ей стало холодно. В деревне она укрылась бы в маленьком хлеву и прижалась к теплому боку буйволицы. А в глиняной мазанке отца в холодные ночи всегда была натоплена печь!

Захра не представляла, что случилось в деревне после ее ухода. Был ли сердит шейх Хамид, потерявший невесту? Кинулись ли за ней в погоню отец и дядья? Наверное, они избили мать, заподозрив, что она помогала Захре. А может быть, все уже позабыто и история Захры уже кажется одним из старых деревенских преданий.

Какие ужасные дни провела она в Каире в поисках Абду! Город оказался таким огромным, таким многолюдным. Ее толкали прохожие; оглушительно гудели машины; на нее кричали привратники, когда она ночевала на ступенях перед дверьми; уличные торговцы гнали ее от своих лотков; полисмен пригрозил арестовать ее, а сам запер у себя в комнате и три ночи насиловал, пока ей не удалось убежать. Потом она оказалась на мосту, где было странное скопище калек и нищих, и просила милостыню, пока на нее не накинулась женщина-бедуинка с синей татуировкой на подбородке, которая гнала ее, крича, что это их мост и, чтобы на нем работать, надо получить разрешение от мадам Наджибы. И Захра стала работать на великаншу Наджибу, имя которой означало «умная», и отдавать ей половину собранных монеток, но Захра не умела просить, так что иной день она не могла купить даже луковицу для супа. Мадам Наджиба уже хотела прогнать ее, но тогда красавица из большого розового дома, которой она принесла записку, дала ей шерстяное одеяло, денег и еды, и мадам Наджиба разрешила Захре остаться до родов – а там уж будут больше подавать.

• Предыдущая
• 15/101
• Следующая