Собачьи радости - Альтов Семен Теодорович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/99
• Следующая

Пара добровольцев-моржей объявилась. Сказали: «Мы в проруби свободное время проводим — пошлите нас на крышу». А на крыше у них просто гнездышко получилось. Летом вообще рай! В квартирах жара, мухи, а у них ветерок, аисты из рук кушают. Не только из рук — все поклевали. Ручная птица, куда от нее денешься? Зимой, оно, конечно, прохладней, даже когда листовым железом укроешься. Зато ни в одной эпидемии не участвовали. На этажах грипп, температура под сорок, а у них всегда нормальная. Плюс десять в тени под мышкой. Организовали на крыше группу здоровья. Детей с детства приучали босыми по снегу, внезапное обливание ледяной водой такие орлы вымахали, ничего не страшно, в любом доме жить смогут!

Ну, тут разные разговоры пошли, мол, одни в подвале ютятся, а другие себе весь чердак отхватили, кур разводят, тараканьи бега… А остальные не люди, что ли?! И придумали, что не будет в доме как бы одного блуждающего этажа. То есть в январе не будет как бы первого, в феврале — как бы второго, и так далее. А в июле всем домом в отпуск. На год очень удобный график получился, очень. А кто, значит, в таком-то месяце оказался безэтажный, — пожалуйста, заходи в любую квартиру, живи себе. Это все рыжий жилец придумал, с третьего этажа. Если вверх подниматься. А если сверху спускаться, то, он значит… с четвертого? Ну неважно! Важно то, что каждый месяц жильцы как бы обмен совершали, вверх-вниз по дому ездили. Так что претензий ни к кому никаких.

Опять-таки лифт. Пропадала площадь? Пропадала. А там, если кто в лифте был, знает: светло, тепло, зеркало висит. Что еще надо, когда люди любят друг друга?

Одна женщина в лифт вошла — ах! Целуются! Она в крик: «Прекратите хулиганить! Дома не можете?» Они ей отвечают: «Вы, наверно, не местная, в гости к кому-то пришли? Дома не можем. У нас там живут Никитины до марта месяца. А мы только поженились, еще целоваться хочется. Вот правление и выделило на медовый месяц отдельную жилплощадь. А вам нехорошо! Что же вы к посторонним людям в лифт без стука врываетесь?» И написали на лифте: «Васильевым стучать три раза!» Здорово устроились, правда? Свадебное путешествие: лифт вверх-вниз! А молодым что еще надо? Ну и, конечно, мальчик у них родился. Крупный. Четыре пятьсот! Лифтером назвали. В честь мастера по ремонту лифтов, он к ним заглядывал.

Опять же воспитательная работа наладилась. Слесарь один жил — попивал, жену побивал. В нормальных условиях бил бы ее до последней капли крови, так ведь? А в этом доме жену его в пятьдесят вторую переселили, к врачу. А к нему на пятнадцать суток вселили одну милую женщину, ядрометательницу. Он по привычке замахнулся — ну, она и метнула его. Где он приземлился, неизвестно. Через три дня вернулся — другой человек: в жене души не чает, пить бросил, только заикается вежливо.

Официантка одинокая, можно сказать, счастье свое нашла. Ну, принесет в дом с работы остатки, а есть-то самой надо. А одной все не съесть. Продукты выбрасывала, тосковала. А к ней как-то сосед с собачкой на запах зашел. Уже есть веселей! Другой на звон ножей, вилок забрел, тот, что на заводе шампанских вин работает. Ясно, зашел не с пустыми руками. И потянулся народ, кто с чем. А все где-то работают. Кто с конфетами, кто с лекарствами, кто шпингалеты на окна тащит, кто бенгальские огни! И когда вместе сложились — праздник вышел. И все тихо, мирно, потому что и милиционер где-то свой проживает. Никого вызывать не надо. Словом, хочешь не хочешь — одной семьей зажили. Все общее стало: и радость и горе. А когда все поровну, то на каждого горя приходится меньше, а радости больше.

Бунькин совершал обычную вечернюю прогулку. Неспешно вышагивал свои семь кругов вдоль ограды садика, старательно вдыхал свежий воздух, любовался желтыми листьями и голубым небом. Внезапно что-то попало Бунькину в глаз. Вениамин Петрович старательно моргал, тер веки кулаком — ничего не помогало. А к ночи глаз покраснел и стал как у кролика.

Сделав примочку со спитым чаем, Бунькин лег спать. Утром он первым делом подошел к зеркалу, снял повязку и обнаружил в глазу странное пятнышко.

— Уж не бельмо ли? — испугался Вениамин Петрович. — Сегодня же пойду к врачу.

На работе его так загоняли с отчетом, что он забыл про бельмо, а когда вечером вспомнил, не хватило сил подняться с дивана. К тому же болевых ощущений не было. «К врачу завтра схожу», — думал Бунькин, разглядывая глаз в зеркальце. Пятнышко стало больше и красивее.

— Когда в ракушку попадает песчинка, вокруг нее образуется жемчужина. А вдруг у меня то же самое? Вот был бы номер! — хмыкнул он.

— Жемчуг или бельмо? Эх, мне бы чуточку жемчуга, — бормотал Вениамин Петрович, укладываясь в постель.

Снились ему ракушки. Они раскрывались, как кошельки, и ночь напролет из них сыпались золотые монетки.

Утром Бунькин увидел в зеркальце, что пятно округлилось. На свету оно нежно переливалось всеми цветами радуги.

«Неужели жемчужина? — всерьез подумал Вениамин Петрович и присвистнул: — Что же делать? Пойдешь к врачу — удалят. Дудки! Грабить себя никому не позволю!»

После работы Бунькин пошел не к врачу, а в ювелирную мастерскую. Старенький мастер прищурил в глазу свое стеклышко и долго вертел в руках голову Бунькина.

— Странный случай, — прошамкал ювелир. — Или я ничего не понимаю в драгоценностях, но — даю голову на отсечение — это не подделка, а настоящий жемчуг! Это…

— А сколько за него дадут? — перебил Вениамин Петрович.

— Трудно сказать. Ведь это не речной жемчуг. И не морской. Но рублей пятьсот за такой глаз я бы дал не глядя…

Дома Бунькин долго разглядывал через лупу свое сокровище, щедро увеличенное и отраженное в зеркале. Потом сел за стол.

— Так. Значит, пятьсот рублей у нас есть. — Вениамин Петрович взял бумагу. — Пятьсот за три дня. Но она же еще расти будет. Вот это зарплата! — Бунькин начал складывать столбиком.

— Только бы под трамвай не попасть, — заволновался он. — А то еще хулиганы по глупости в глаз заедут. Такую вещь испортят, вандалы! Надо припрятать добро.

Бунькин смастерил черную бархатную повязку и элегантно перевязал голову.

— Вот так спокойнее, — улыбнулся он, глядя на бандитское отражение в зеркале.

На вопрос сослуживцев: «Что случилось?» — Вениамин Петрович кокетливо отвечал: «Да ерунда, конъюнктивит».

Жемчужина росла медленно, но верно. Скоро она заполнила полглаза, так что видеть ее Вениамин Петрович мог только вторым глазом, сильно скосив его.

Бунькин закупил литературу о жемчуге. О его добыче, росте в естественных и искусственных условиях.

Во время летнего отпуска он поехал на юг, к морю. Вениамин Петрович до посинения качался на волнах, вымачивая левый глаз в соленой воде. Морские ванны пошли на пользу, потому что вскоре, к большой радости Бунькина, почти весь левый глаз заполнила прекрасная жемчужина.

На работу Вениамин Петрович возвратился другим человеком. Несмотря на повязку, укрывшую глаз, вид у него стал независимый, гордый. Достоинство переполняло Бунькина, лилось через край. Чуть кто толкнет или скажет бестактность — Бунькин вспыхивал, как принц голубых кровей, и требовал удовлетворения немедленно. Виновный тут же просил прощения.

И тем трогательнее выглядела постоянная тревога Вениамина Петровича за судьбу сослуживцев, их близких, родных. Если, не дай бог, кто-то умирал, он непременно являлся на похороны. В газетах первым делом искал некрологи и, отпросившись с работы, спешил на панихиды совершенно незнакомых людей, где убивался и рыдал так, что его принимали за близкого родственника покойного. И никто не знал, что чужое горе оборачивалось для него жгучей радостью. Ведь после каждого промывания соленой слезой жемчужина делалась больше и свет испускала ярче.

Когда левый глаз практически перестал видеть, Вениамин Петрович решил — пора. Он пришел к ювелиру, развязал глаз и царственно опустил голову на стол: «Сколько дадите?» Старенький ювелир долго причмокивал и наконец сказал:

• Предыдущая
• 4/99
• Следующая