Нет никакой Москвы - Горбунова Алла - Страница 3

Дни за днями, время течет медленно, все дни похожи. Сколько уже рабочие облицовывают дом? Пять дней? Неделю? Десять дней? Игнат выбегает из дома и видит Рустама. Рустам машет ему: «Привет, Красавчик!» Игнат несется к Рустаму и кричит на весь участок: «Моя мама все время пукает!» Мама сидит в шезлонге, слышит про себя эту новость, краснеет, хохочет. Вечером гроза, небо почернело, раскаты грома идут один за другим, сверкают молнии. Появились первые крупные дождевые капли. Игнат сидит с рабочими, мама пытается утащить его домой, он отказывается, говорит, что никуда не пойдет. Дождь все сильнее, небо громыхает. Мама тащит Игната насильно, на ходу шлепает по попе, Игнат орет, вырывается, бьет маму по щекам, дерет за волосы. Мама затаскивает его в дом, из дома еще минут десять слышен истошный детский крик. Гроза усиливается, рабочие прячутся в сарайчике. Порывы ветра качают деревянные леса, приставленные к дому, кажется, они вот-вот упадут. В доме тушат свет, выключают телевизор, боятся привлечь молнию. В доме бабушка, она рассказывает, как когда-то в юности повстречалась с шаровой молнией. Игнат ее перебивает: «Дай мне сказать! Я хочу сказать важное! Это я когда-то повстречался с шаровой молнией!»

Утром после грозы Игнат идет проверять, всё ли в порядке: на месте ли леса, в каком состоянии работы по дому. Рустам говорит ему: «Видишь, почти все сделано. Сегодня закончим». «Следующий дом я тоже с вами буду делать», – сообщает ему Игнат. «Чего ты вчера маму не слушался?» – спрашивает его Рустам. «Я маме оторву голову, а тело брошу в реку, – сообщает Игнат, – а у тебя мама есть?» «Есть, в Таджикистане, ее зовут Истад – это значит „пусть останется жива“, – говорит Рустам, – у нее кроме меня еще есть сын и дочь, пятеро внуков». Тем временем мама Игната садится на свое местечко поодаль, зовет сына к себе. Игнат подбегает, мама его целует, он ее тоже, прячет лицо у нее на груди, она зажимает ребенка коленями, гладит целиком. Игнат поворачивается, смотрит на Рустама, Рустам смеется, показывает ему большой палец. Приезжает прораб, принимает работу, бригада готовится к отъезду. Одновременно приезжают родственники, десятилетняя девочка, двоюродная сестра Игната, бежит прыгать на батут. Рустам кричит Игнату на прощание: «Пока, Красавчик!» «Пока-пока», – на миг обернувшись и сделав неопределенный жест рукой, кричит ему Игнат и с хохотом бежит за сестрой.

Поехали на Новый год Маша и Даня в деревню на недельку – пожить там до Рождества. Деревня та на Истринском водохранилище в Московской области, в Солнечногорском районе. Сняли там маленький домик: на первом этаже – большая комната и кухня, на втором – еще одна комната. На втором этаже было холодно, туда вела лестница с горизонтальной дверью в потолке/полу, как часто раньше делали в сельских домах, Маша и Даня туда не ходили, чтобы не выстуживать комнату внизу.

Сама деревня – довольно старая, входила в «Список населенных мест» 1862 года. В ней есть школа, детский сад, аптека и три продовольственных магазина. Помимо сельских домиков и новых коттеджей в центре находятся несколько трехэтажных домов городского типа. Есть даже местное такси.

В домике все было по-простому: еще советские обои и мебель, ковер, старая электрическая плита. Но главное, что было тепло и уютно – отопление, бойлер в ванной. Вокруг домика – маленький участок. Хозяйка, отдавая Маше ключи, рассказала, что под снегом у нее огород, есть и несколько яблонь позади дома.

В новогоднюю ночь Даня и Маша немного погуляли по деревне: видели огромный овраг, потом прогулялись по улице вдоль здания школы, вышли к белой церкви и оказались в самом сердце поселка. Там же были деревенский клуб, библиотека и горела огнями наряженная елка. Тишина, скрипел снег, людей нигде не было, только на одной из улиц вдали вдруг показалась идущая в их сторону компания из восьми мужских силуэтов. Маша, увидев их еще издалека, попросила Даню: «Давай свернем». Даня рассмеялся: «Всего ты боишься, почему такая тревожная?» «Ну мы же в девяностые росли, всякое бывало, особенно с девочками», – улыбнулась Маша. Поравнявшись с ребятами, незнакомцы в темноте на миг застыли, повернули к ним головы, один из них плюнул в снег, и они пошли дальше.

За пару дней до Рождества Маша и Даня поехали на местном такси погулять в лесу рядом с Истрой, зашли на территорию одной базы отдыха. Водитель такси, которого звали Сергей, сказал им, что вся территория у воды теперь частная. Для жителей местных деревень нет нормальных входов в лес и выходов к Истре, только через частные базы отдыха. Сергей позвонил своему знакомому – сотруднику охраны этой базы – и договорился, чтобы пару пустили погулять.

Высаживая ребят, Сергей сказал: «Только налево не ходите. Направо – база, спуск к воде, я договорился, вам туда можно. А налево нельзя, там охраняемая территория, туда не пускают».

Маша и Даня пошли направо, на базу. Высоченные заснеженные ели и сосны, замерзшая гладь воды внизу в обрамлении леса. На берегу Истры стояла большая деревянная горка, под ней – ватрушка, ее можно было взять, ребята покатались. Походили по льду. Потом любовались, как рядом с одним из домиков, украшенным золотыми новогодними гирляндами, клубился удивительный розовый дым, такой яркий на фоне белого снега и белого неба. Что-то такое особенное там жгли. Маша сфотографировала этот розовый дым рядом с домиком – и получился очень удачный кадр.

Нагулялись, чуть отошли от базы в лес, вышли на ту дорогу налево, куда таксист сказал не ходить. Непонятно было, почему туда не пускают: лес как лес. Прошли немного, вышли на опушку. Там сидел дед. Маша сразу поняла, кто это, а Даня не понял, решил, что это обычный мужик. От него жутко пахло перегаром и дешевым табаком, одет был как бомж, лет на вид 70–80. Попросил у молодых людей покурить и денег. Дали сигарету и мятую бумажку 50 рублей. Маша спросила: «А почему эту часть леса охраняют, не разрешают сюда ходить?» Дед ответил: «Это мы с хозяином базы кое-чего не поделили. Он пришел на мою территорию без спроса, а я в этой части леса давно живу. Ну, мои теперь на базу его по ночам нападают. Он хочет выжить меня отсюда, весь мой лес купить, а я ему не дам. Вот они поставили охранников своих, мужиков с ружьями, с собаками: боятся моих, что мои накажут воров. Воры они, воры, хапуги, всё хотят у людей отнять, лес, воду, хотят заборы свои поставить и бабло грести. Все у них продается и покупается. Вы идите отсюда лучше, вы, я вижу, ребята хорошие. Тут ходят эти с собаками, вам проблем не надо. Я-то им пыль в глаза пущу, заморочу, а вам объясняться с ними придется, это как минимум. Мои-то всегда по справедливости накажут, а эти вообще по беспределу всё делают…»

Приехали ребята обратно в дом, Маша прилегла отдохнуть на кровать, стала рассеянным взглядом смотреть на старые советские обои – и увидела, как узор на них складывается в гнусные, глумливые рожи чертей. Весь Ад был на этих обоях – и такие бесы, и сякие, на любой вкус. А на потолке тоже рельеф какой-то: там черточки складывались в лица людей, незнакомых и, скорее всего, мертвых. Маша спросила Даню: «Видишь чертей на обоях?» «Нет», – устало сказал Даня. «А лица мертвых на потолке?» Даня пожал плечами.

Провели еще пару дней в этой деревне, встретили Рождество. Ели, пили, трахались, сидели каждый в своем телефоне, ссорились и ругались, гуляли, нашли за той улицей, где они жили, если спуститься с горки в сторону леса, часовенку-купальню у святого источника. Был там крест, росла елочка, вдали стеной стоял лес, и над ним тянулись в небе бледно-золотистые полосы заката. И до самого леса от часовенки простиралось долгое снежное поле, неровное, с торчащими из него сухими палками и островками топорщащихся кустов. Маша там много ходила одна и фотографировала, хотела сделать серию сельских пейзажей. А Даня потихоньку работал над научной статьей по социологии для иностранного журнала. За высокими заборами, когда Маша с Даней шли по деревне вечером, лаяли собаки. В центральной части, где стояли трехэтажные домики городского типа, Даня заприметил очень толстые и длинные сосульки, нависающие с крыши одного из таких домов: длиной своей они превосходили окна верхнего этажа, и, наверное, это было очень интересно – смотреть с той стороны окна, изнутри, и видеть, что ты живешь как бы за решеткой из огромных сосулек. Еще ходили в баньку, общую на несколько участков, парились веничком. Там всем этим пахло – настоящим, банным. Холодная вода была в бочке с огромной, наполовину растаявшей глыбой льда, горячая – текла из краника. Много-много циклов парилки и обливаний. Счастье.