Дело вдовы Леруж - Габорио Эмиль - Страница 20
- Предыдущая
- 20/84
- Следующая
Однако Ноэль не подслушивал за дверью. Он выскочил на Провансальскую улицу, добрался до дому и вошел тем же путем, что и выходил, — через бывший каретный сарай. Не пробыл он у себя в кабинете и пяти минут, как в дверь постучали.
— Сударь, — послышался голос прислуги, — сударь, отзовитесь, во имя неба!
Ноэль открыл дверь и раздраженно воскликнул:
— Ну что там еще?
— Сударь, — проговорила служанка, заливаясь слезами, — я стучалась уже три раза, а вы все не отвечаете. Пойдемте, умоляю вас. Боюсь, госпожа умирает.
Адвокат поспешил вслед за служанкой в комнату г-жи Жерди. Больная так страшно переменилась, что он содрогнулся.
Накрытая одеялами, она тряслась в лихорадке, лицо ее сделалось таким бледным, словно в жилах у нее не осталось ни капли крови; глаза, горевшие мрачным огнем, казалось, подернулись тонкою пленкой. Распущенные волосы обрамляли лицо и спускались на плечи, отчего г-жа Жерди выглядела еще ужасней. Из груди у нее порой вырывался слабый стон, иногда она что-то неразборчиво бормотала. Временами при сильных приступах боли она вскрикивала: «Больно! Больно!» Ноэля она не узнала.
— Видите, сударь, — сказала служанка.
— Кто же мог предположить, что болезнь будет развиваться столь стремительно? Быстрее бегите к доктору Эрве: пусть встает и немедленно идет сюда. Скажите, я просил.
Распорядившись, Ноэль сел в кресло лицом к больной.
Доктор Эрве был старым другом Ноэля, его соучеником и товарищем по Латинскому кварталу. История доктора Эрве — это история одного из тех молодых людей, которые без денег, без связей, без протекции осмеливаются посвятить себя самой трудной, самой сомнительной профессии, какая существует в Париже. Увы, нередко случается, что молодые талантливые врачи ради пропитания вступают в сговор с самыми бесчестными аптекарями.
Человек поистине замечательный и знавший себе цену, Эрве, закончив учение, сказал себе: «Нет, я не стану прозябать в деревенской глуши, я останусь в Париже, стану знаменит, сделаюсь главным врачом больницы и кавалером ордена Почетного легиона».
Чтобы вступить на этот путь, в конце которого маячила ослепительная триумфальная арка, будущий академик залез в долги на двадцать тысяч франков. Нужно было снять и обставить помещение, а это стоит недешево.
Затем, вооружившись долготерпением и неукротимой волей, он стал бороться и ждать. Но кто может себе представить, что значит ждать в таких условиях? Чтобы понять, нужно пройти через все это. Умирать от голода — во фраке, свежевыбритым и с улыбкой на губах! Современная утонченная цивилизация придумала эту муку, и перед ней бледнеют самые жестокие пытки дикарей. Начинающий врач пользует бедняков, которым нечем платить. А больные — народ неблагодарный. Выздоравливая, они прижимают врача к груди и называют своим спасителем. Выздоровев, они смеются над медиками и с легкостью забывают о гонораре.
После семи лет героических усилий у Эрве образовалась, наконец, приличная практика. Все это время он платил чудовищные проценты по долгу, но тем не менее ему удалось приобрести известность. Несколько брошюр, премия, полученная без особых интриг, привлекли к нему внимание.
Увы, это был уже не тот жизнерадостный молодой человек, которого в день первого визита переполняли надежды и уверенность в будущем. Он еще хотел, и сильнее, чем когда бы то ни было, добиться своего, преуспеть, однако радости от преуспеяния уже не ждал. Слишком много он мечтал об успехе вечерами, когда ему не на что было пообедать. За свое будущее богатство, сколь бы оно ни оказалось велико, он уплатил с лихвой. Преуспеть для него теперь означало лишь взять реванш. В свои тридцать пять лет он познал столько разочарований и обманутых надежд, что ни во что не верил. Под его напускной доброжелательностью таилось безмерное презрение. Проницательность, обострившаяся за годы нужды, мешала ему, поскольку людей прозорливых обычно опасаются, и он старательно скрывал ее под маской добродушия и беспечности.
Вместе с тем он был добр и преданно любил друзей.
Одетый кое-как, он вошел в спальню г-жи Жерди и спросил:
— Что случилось?
Ноэль молча пожал ему руку и вместо ответа указал на постель. Доктор взял лампу, осмотрел больную и подошел к другу.
— Что с ней было? — отрывисто спросил он. — Мне необходимо знать.
Услышав вопрос, адвокат вздрогнул.
— Что знать? — пробормотал он.
— Все! — отвечал Эрве. — У нее воспаление головного мозга, сомнений тут нет. Болезнь эта встречается не так часто, хотя мозг есть у каждого человека и работает в течение всей его жизни. Ее причины? Нет, отнюдь не повреждение мозга, не травма черепа, но жестокие душевные потрясения, сильное огорчение, какая-нибудь внезапная катастрофа…
Ноэль жестом прервал приятеля и отвел к окну.
— Да, мой друг, — тихо заговорил он, — госпожа Жерди испытала недавно сильное потрясение, она в страшном отчаянии. Послушай, Эрве, я полагаюсь на твою честь и дружбу и хочу доверить тебе нашу тайну: госпожа Жерди мне не мать, ради своего сына она лишила меня состояния и имени. Три недели назад я открыл этот недостойный обман; она знает об этом, последствия привели ее в ужас, и с тех пор она медленно умирает.
Адвокат ожидал, что его друг вскрикнет от удивления, станет задавать вопросы. Однако врач принял это известие, не моргнув глазом, просто как сведения, необходимые ему для лечения.
— Три недели, — пробормотал он, — все ясно. У нее были какие-нибудь недомогания в это время?
— Она жаловалась на жестокие головные боли, головокружения, нестерпимую боль в ухе, но все это относила на счет мигрени. Не скрывай от меня ничего, Эрве, прошу тебя, скажи: это серьезно?
— Настолько серьезно, друг мой, настолько опасно, что медицине известны лишь единичные случаи выздоровления.
— Боже мой!
— Тебе ведь хотелось знать правду — ты ее услышал. Я решился сообщить ее только потому, что бедная женщина тебе не мать. Да, она погибла, если только не случится чуда. Но мы должны надеяться на чудо. И можем помочь ему совершиться. А теперь за работу!
Часы на вокзале Сен-Лазар пробили одиннадцать, когда папаша Табаре, распростившись с Ноэлем, вышел из дома, потрясенный всем услышанным. Вынужденный сдерживаться во время разговора, он наслаждался теперь свободой, с какой мог обдумать свои впечатления. Первые шаги по улице он проделал, шатаясь, точно пьяный, который вышел на свежий воздух из душной харчевни. Он сиял от радости, но вместе с тем был ошеломлен непредвиденной стремительностью событий, которые, как он надеялся, приближали его к установлению истины.
И хоть папаша Табаре спешил поскорее добраться до дома следователя, фиакр он брать не стал. Он чувствовал, что ему нужно пройтись, так как был из тех, кому движение проясняет ум. При ходьбе мысли у него укладывались на свои места, одна к другой, словно зерна пшеницы в кувшине, который хорошенько встряхнули.
Не торопясь, он добрался до улицы Шоссе-д'Антен, пересек бульвар, сияющий огнями кафе, и вышел на улицу Ришелье.
Он шагал, отрешившись от внешнего мира, спотыкался на выбоинах тротуара, подскальзывался на грязной мостовой. Правильную дорогу он выбирал только благодаря инстинкту, какой руководит животными. Мысленно он рассматривал возможные повороты дела, следуя сквозь мрак за таинственной нитью, незримый конец которой он ухватил в Ла-Жоншер.
Как все, кто испытывает сильное волнение, папаша Табаре не замечал, что говорит вслух, совершенно не заботясь о том, что его восклицания и обрывки фраз можно подслушать. В Париже на каждом шагу попадаются подобные люди, которых отделяет от толпы какое-либо сильное чувство, они выбалтывают во всеуслышание самые свои сокровенные тайны, подобно треснувшим вазам, из которых вытекает содержимое. Этих бормочущих себе под нос чудаков прохожие часто принимают за безумцев. Иногда за ними следуют зеваки, забавляющиеся их странными излияниями. Именно из-за болтливости такого рода стало известно о разорении богатейшего банкира Роскары. Так же выдал себя и Ламбрет, убийца с Венецианской улицы.
- Предыдущая
- 20/84
- Следующая
