Конец Желтого Дива - Тухтабаев Худайберды Тухтабаевич - Страница 45

• Предыдущая
• 45/59
• Следующая

— Народ — это значит масса разных людей; как им можно доверять?! Враги, конечно, постараются воспользоваться возможностью очернить нас с помощью нашей же анкеты. А иные подонки постараются влезть в наши ряды под видом помощников и развалить работу. Милиция — это святая святых, не каждый имеет право входить в нее.

Халиков хотел налить себе воды, но графин оказался пуст. Тогда майор махнул рукой, сошел с трибуны и направился к своему месту, размахивая графином, который прихватил с собой по рассеянности.

— Надо кончать с бесконечными собраниями, всякими там анкетами и переходить к практическим делам! — выкрикнул он по пути.

 На трибуну вышел начальник пожарной команды Самад-ака Кадыров. Не зная, с чего начать, он вынул из кармана огромный носовой платок, вытер толстую шею, красное добродушное лицо. Потом покачал головой, широко улыбнулся.

— Друзья, — начал он наконец, — вот вы меня знаете: вид у меня, точно вчера приехал с курорта. Я здоров, в меру упитан, как говорит герой одного мультфильма, весел, бодр. И все почему? Потому, что я и мои ребята почти ничего не делаем. (Смех в зале.) Верно, верно, пока мы примчимся на пожар, народ, глядишь, уже потушил его. Ибо что ни махалля, что ни дом — везде нами организованы добровольные пожарные дружины. Вот что значит — народ. А кто с народом, тот всегда бодр, весел и здоров. Да-а, братцы, великая это сила — народ, он может и поджечь, и потушить. Нельзя не направлять, не пользоваться этой силой, товарищи, это просто грешно… Вот тогда, товарищ Халиков, быть может, и ты бы малость поправился, на человека стал похож. Ты погляди на себя: бледно-желтый, как цветок, выросший в горшке. Поменьше яда, разгладь складки на лбу, постарайся опереться на людей! Вот тогда и плова будешь уничтожать целые блюда, и для шахмат время найдется. (Аплодисменты.)… Товарищи, вот мое предложение: эту анкету следует как можно быстрее распространить среди населения. И еще одно я хочу сказать. Это уже моя жалоба, так сказать. Недавно мы проводили состязания среди добровольных пожарных дружин района. Товарищ Хашимова, где обещанные вами призы победителям? Или прикажете мне раздарить вместо них наши пожарные машины?!

Не ошибусь, если скажу, что на этом собрании все аплодисменты достались Самаду-ака. Сходя с трибуны, он раскланялся, точно артист эстрады, потом крикнул Халикову:

— Послушай, дружище, разгладь морщины и улыбнись малость, ведь никто тут не украл у тебя сноп клевера!

Собрание длилось до трех часов дня. Докладчики один за другим поднимались на трибуну, и каждый второй опровергал первого, в общем, бой был — аж перья летели. Когда осушили семь графинов воды, решили ставить вопрос на голосование. За распространение анкеты проголосовали девятнадцать человек, против — семь. Халиков стал сине-зеленым, как помидор после первых заморозков.

Таким образом, дело закипело вовсю. На тридцать тысяч анкет мы получили четырнадцать тысяч ответов и письма продолжают поступать по триста-четыреста штук в день. Читать их, раскладывать по содержанию в разные ящики поручили шести учителям, изъявившим желание помогать нам. Специально изготовили тринадцать ящиков с надписями: «Предложения», «Критика», «Благодарности», «Жалобы» и так далее.

Поступили письма от продавцов и работников общепита с благодарностями милиции. Некий директор склада стройматериалов прислал любовное стихотворение, посвященное начальнику милиции и завотделом БХСС; правда, в конце он сделал приписку, в которой просил сократить число проверок и ревизий. Все продавцы двадцать четвертого мясного магазина поклялись записаться в дружинники. В конце письма они предлагали ввести в торговлю мясом новшество: не делить говядину и баранину на сорта, а продавать гуртом. Видать, они это «рацпредложение» давно внедрили и хотели, чтобы мы выдали патент на это их «изобретение». Еще они просили провести среди покупателей разъяснительную работу, убедить, что мясо в этом году уродилось очень костистое и жилистое. Воспитательница детского сада предложила упечь в тюрьму каждого выпивающего мужчину. Один гражданин клятвенно обещал никогда не нарушать общественного порядка, если мы сумеем немножко укоротить язык его жене.

Среди таких нелепых корреспонденции попадалось и много деловых, очень даже серьезных. Например, рабочие вагоноремонтного депо писали: «Мы совершенно недовольны методами борьбы с пьянством и алкоголизмом. Какой толк в том, что вы привозите пьянгчугу, валяющегося в грязи, подобно свинье, в вытрезвитель, отмываете под душем, укладываете в чистую постель, как дорогого гостя?! Да мы и сами виноваты — у себя на работе не прищемляем их как следует. Таких людей надо сажать на осла задом наперед, обвешать пустыми бутылками и, пригнав на самую многолюдную городскую площадь, позорить всенародно…» Работницы шелкоткацкой артели предложили избирать дружинников на общих собраниях предприятий, в махаллинских советах на определенный срок и регулярно заслушивать их отчеты.

Поток таких хороших и подобных им писем не убывал, а увеличивался. Зря я, кажется, беспокоился, что Салимджан-ака стареет, сдает понемногу. Силам и энергии его мог позавидовать любой молодой человек. Бывало, он работал по пятнадцать-шестнадцать часов в сутки. Целыми днями знакомился с почтой, распределял корреспонденции по отделам, выспрашивал мнения сотрудников, а Лиляхон заставил вести в особой книге запись самых ценных предложений. Дней десять вообще не являлся домой, спал на диване в своем кабинете, ужинал и завтракал с дежурными, массу дел провернул. Например, при шести отделах управления было создано двадцать четыре общественных отдела; кандидатуры их руководителей утвердил райисполком. Начали работать группы активистов по борьбе с нарушителями порядка в общественных местах, автоинспекции, группы по выявлению малолетних правонарушителей и воспитанию подростков, ломающих телефоны-автоматы, автоматы газированной воды…

Лиляхон поймала меня в коридоре и сказала, что Салимджан-ака просил зайти к нему. Я поспешил в кабинет. Полковник по-прежнему сидел за письмами, кое-какие строки подчеркивал красным карандашом.

— А, Хашимджан, заходи, заходи. Как твои дела? — поднял он голову.

— Плохи дела, — отозвался я, садясь на диван.

— Плохи? Чем же они плохи?

Я был обижен на полковника за вчерашнее. Он забраковал учетный листок Муслима-бобо, которого я решил назначить внештатным завотделом БХСС, велел переделать его.

— Плохи потому, что вы не утвердили завотделом человека, которого я считаю вполне достойным.

Салимджан-ака откинулся на спинку кресла, поглядел на меня прищуренными глазами.

— Старик этот, несомненно, честный и замечательный. Но ведь не только в этом дело. Внештатный руководитель ОБХСС прежде всего должен иметь знания, быть юристом. А Муслим-бобо — человек, как ты понимаешь, далекий от юриспруденции… Лучше ознакомься вот с этим письмом, чем без толку дуться на меня.

Это оказалась анкета, заполненная неким Мамаразыком Мамараимовым, желающим помогать работе ОБХСС. Он сообщал, что ему пятьдесят восемь лет, участник Великой Отечественной войны, лишился обеих ног в боях под самым Берлином, затем проработал в областном управлении милиции двадцать восемь лет, ныне находится на пенсии. Салимджан-ака хорошо знал его. Как начал расхваливать, так не мог остановиться. По его словам, этот человек в свое время окончил Московский юридический институт с отличием, может вести судебные заседания на пяти языках, частенько участвовал в разных совещаниях и симпозиумах, удивляя красноречием и логикой прославленнейших юристов и криминалистов. Если я поработаю с ним год или два, — о лучшей школе и мечтать нечего.

— Иди возьми машину и привези сюда этого человека, — приказал полковник.

Я послушно вытянулся, но все же попытался возразить :

— Однако жалко, что он безногий… А если нам придется с заданием куда выезжать, прикажете на руках его нести?

• Предыдущая
• 45/59
• Следующая