Концерт для скрипки со смертью - Хэррод-Иглз Синтия - Страница 18

• Предыдущая
• 18/74
• Следующая

И близко, и далеко от себя он услышал ее вздох – «Ах!». А потом они уплывали вместе, погрузившись в темные воды, чистые и законченные, как новорожденные. Спустя долгое время она поцеловала его в щеку и уткнула лицо в его шею, и тогда он соскользнул на спину и обхватил ее руками, положив ее голову на свое плечо, и это было очень хорошо. Он хотел сказать, что любит ее, но не мог говорить: все было слишком ярким, чувства были обострены, будто обнажились кончики его нервов, и разница между наслаждением и болью была невелика. Он нуждался на какое-то время в молчании, чтобы открыть для себя, сможет ли он переносить это новое и полное риска существование.

Пробуждение было мягким, с тем рождественским ощущением, словно произошло что-то очень приятное, о чем он позабыл, пока спал. Он слегка пошевелился и ощутил рядом ответное движение, и понял, что он не в своей кровати и не один, и тут все вернулось к нему как единое целое. Он открыл глаза. В свете, шедшем от окна, он смотрел на нее, свернувшуюся на боку в спокойном сне. Простыни с нее соскользнули, и она выглядела одним сплошным изгибом, круто устремлявшимся к талии и пышно округлявшимся на груди и в бедрах. Волосы казались мягкими и тяжелыми, будто отлитыми из золота, слишком густыми, чтобы завиваться, каждая прядь их лежала отдельно, как лепестки бронзовой хризантемы.

Он протянул руку, чтобы убрать волосы с ее лица, и она улыбнулась и подставила лицо его руке. Он погладил ее брови и уголки улыбающегося рта и ощутил гибкость и текучесть под пальцами, как будто он мог лепить ее лицо, как скульптор. Он почувствовал мощь. Внешний мир был темен и сыр, как нечто только что созданное, и он весь принадлежал ему. Она вдруг задрожала, и он подтянул ее к себе и накрыл простыней. Она благодарно потянулась, согревшись, и ее рука коснулась его пениса, который тут же вырос ей навстречу.

– Х-м-м? – мягко вопросила она со все еще закрытыми глазами.

– Х-м-м? – ответил он, проведя ладонями по ее плечам и бедрам. Она развернулась и раскрылась как цветок, и он вошел в нее без усилий. На этот раз они не торопили время, мягко ища наслаждения, целуясь и касаясь друг друга, и это было невообразимо хорошо и не похоже ни на что из того, что он испытывал когда-либо раньше. Он был счастлив и изумлен.

– Я люблю тебя, – сказал он потом, приподнявшись на локтях и глядя на нее в ожидании реакции.

– А ты не думаешь, что еще немножко рано, чтобы говорить это? – изумленно спросила она.

– Рано? Я не знаю. У меня не было ничего, с чем бы я мог сравнивать. У меня так никогда не было, ты знаешь.

– В таком случае, я очень польщена.

– Хотел бы я, чтобы мы встретились много лет назад, – сказал он то, что многие люди говорят в такие минуты.

– Но, может быть, тогда я бы тебе не понравилась, – утешающе ответила Джоанна.

– Наверняка понравилась бы. Ты должна была... – Зеленый люминесцирующий циферблат радиочасов рядом с ней притянул его взгляд. Он слегка повернул к нему голову и похолодел от ужаса. – Иисусе, это же двадцать минут седьмого!

– В самом деле? – Непохоже было, чтобы она была встревожена этой новостью.

– Но этого же не может быть! Мы не могли проспать всю ночь напролет!

– Ну, не скажу, что это была вся ночь, – промурлыкала она, а затем, видя, что он действительно растерян, спросила уже серьезней: – В чем дело?

Но он уже откатился от нее к краю кровати и, свесив ноги, шарил руками по полу в поисках своей одежды. Она поняла, что было не так, и углы ее рта кисло изогнулись книзу.

– Господи Христе, – бормотал он, – как же так получилось? Что мне теперь, к черту, делать? Иисусе!

Она подвинулась вперед, чтобы видеть его.

– Ты не можешь сейчас ехать домой, – сказала она рассудительно. – Тебя не было там всю ночь, вот и все. Иди обратно в постель хоть ненадолго. Семь часов – это слишком рано для того, чтобы начинать выдумывать извинения.

Но это не помогло: мир накатился на него, как рухнувшая скала. Вся эта чистая радость была заблуждением, его всемогущество улетучилось. Дома наверняка ждал скандал, и он должен был обдумать ту ложь, которую расскажет. Вероятно, Айрин не поверит; ему становилось все хуже, независимо от того, поверит она или нет.

– Боже, – бормотал он, – Иисусе.

– Отнесись к этому полегче, – протестующим тоном сказала Джоанна.

Он покачал головой, ссутулив плечи и отодвигаясь.

– Мне необходимо сделать несколько звонков, – с жалким видом проговорил он. – Извини, пожалуйста.

Она посмотрела на него более долгим взглядом, затем тихо встала с противоположной стороны постели и завернулась в кусок хлопчатобумажной ткани, скрывая под ней свою сияющую наготу.

– Телефон рядом с тобой. Я пойду приготовлю чаю.

Она вышла, и он понял, что она не желала слышать, как он лжет, и это, пожалуй, было для него хуже всего. Он потянулся к телефону. Атертон долго не снимал трубку.

– Я был в душе. Что случилось? Вы рано встали.

– На самом деле я еще и не был в постели.

– Что?

– Не был в своей собственной постели. Меня не было дома всю ночь.

Короткое и ужасающее молчание на той стороне. Потом:

– Я, наверное, плохо расслышал. Пожалуйста, скажите мне, что вы не имели в виду того, о чем я подумал.

По тону его голоса Слайдер понял, что Атертон и в самом деле не думает, что все так и есть, как это можно понять из его слов, и это произвело на него еще более подавляющее действие.

– Я был с Джоанной Маршалл. Я и сейчас у нее.

Еще одна, еще худшая пауза.

– Иисусе, шеф, вы же не хотите сказать...

– Я пригласил ее на ужин, а потом... – Не было никакого приемлемого способа закончить эту фразу. Слайдер ощутил растущее чувство раздражения и вины. – Ох, ради Бога, не должен же я изобразить для тебя все в картинках, а? Можешь воспользоваться своим воображением. Ты сам частенько этим занимаешься.

– Да, но я...

– Проблема в том, что я должен что-то сказать Айрин. Могу я сказать, что был у тебя?

– О, это просто великолепно! – голос Атертона стал жестким. – Она будет просто обожать меня после этого.

– Ну, я не думаю, что ты ей здорово нравился в любом случае. Так что никакой разницы уже не будет. Ну, пожалуйста. Я позвоню ей и скажу, что мы работали допоздна у тебя дома, потом немножко выпили, а ехать домой было уже поздно.

– А почему вы не позвонили ей от меня?

– О Боже! Было уже поздно, и я подумал, что она уже спит и не хотел будить ее.

– Иисусе! И это – лучшее, на что вы способны?

– А какого еще черта я могу ей сказать? Ну давай же, ради Бога, прикрой меня.

– Ладно, – отрезал Атертон. – Но мне это не нравится. Это на вас не похоже. И что это на вас накатило?

– К каждому псу приходит его день, – тускло ответил Слайдер.

– Я хочу сказать, путаться со свидетельницей...

– Она несущественная свидетельница. Ради Бога, какое это имеет значение? Достаточно паршиво будет увидеть лицо Айрин, так не добавляй еще и ты мне неприятных минут.

– Ладно, ладно, не надо меня кусать! Я скажу все, что захотите. Я только беспокоюсь за вас, вот и все.

– Спасибо. Прости меня.

– Ладно, не обращайте внимания. – В голосе его ясно послышалась озабоченность. – Вы собираетесь сейчас звонить Айрин? Поедете домой?

От такой идеи Слайдер содрогнулся.

– Думаю, лучше не ехать. Я съезжу и поговорю с ближайшей родственницей Анн-Мари – теткой в Костволдсе. Сделаешь за меня бумажную работу? Ты получил мое сообщение прошлым вечером?

– Да. Ладно. Я приглашу старую Матушку Гостин сегодня утром и проверю насчет Джона Брауна. И еще я думал взять скрипку и отнести ее в «Сотби».

– Хорошо. И еще посмотри, может, поймаешь бывшего дружка Анн-Мари, этого типа Саймона Томпсона.

– О'кей. Увидимся позже?

– В зависимости, как пойдут дела. В любом случае я тебе позвоню.

– Хорошо. – Пауза. – Возьмете ее с собой?

• Предыдущая
• 18/74
• Следующая