Путь в тысячу пиал - Шаталова Валерия - Страница 7

«Или он опять имел в виду что-то другое?! Ракшас его задери, почему нельзя нормально открыть рот и сказать нормальные человеческие слова?!»

По двору разнеслось протяжное гудение металлических дунгченов. Духовые трубы, установленные на одной из стен монастыря, возвещали, что лунный день сменился солнечным. Процессия двинулась в путь.

От гомпа шли в строгом порядке и торжественном молчании. Первыми выступали монахи-воины, за ними следовали кушог Нгян и лама Таньшу, затем гуськом шагали двое учеников астролога и Джэу. Замыкал цепочку Рэннё, и она постоянно чувствовала, как свербило между лопатками от его взгляда. К сожалению, Лобсанга среди участников шествия не было, но Джэу немного знала того из учеников, что шел прямо перед ней.

«Может хоть с Тобгялом удастся перекинуться парой слов… Иначе день обещает быть нескончаемо долгим», – тоскливо думала она, разглядывая окрестности.

Широко простирался горизонт, окаймленный острыми пиками горных вершин, вгрызавшимися в светлеющее небо. Где-то за ними, в Лао, Джэу могла бы наконец сбросить маску – без опаски, без оглядки, прекратив заниматься опостылевшим делом. Но день, когда это могло бы произойти, еще не наступил. Вздохнув о несбыточном, она уставилась под ноги, где стелилась неровная каменистая тропа, исхоженная бесчисленными паломниками. Одинокий куст лекарственной ромашки гнулся к земле, придавленный порывом ветра. Джэу нестерпимо захотелось горячего лаосского чаю – душистого, ароматного, ромашкового. Она вновь вздохнула.

У Икхо, города, расположенного вблизи монастыря и имеющего такое же название, никакого ограждения не имелось. В нем не было необходимости – хищники и ракшасы обходили крупные людские поселения стороной, предпочитая нападать на отдаленные деревни и одиноких путников. И лишь ряд старинных камней с высеченными молитвенными словами отмечал границу, отгоняя злых лха, духов бон и нечистые намерения.

Дома жались друг к другу в хаотичном порядке: песочно-желтые – пониже и попроще; светло-серые, укрытые сверху вязанками дров – побогаче. У крайнего строения их уже ожидали – молодой мужчина верхом на осле и два музыканта со своими инструментами. Всадник спешился и отвесил монахам поклон. Но не земной, а как равный равным. С его левого уха свисала длинная серьга почти до самого плеча – знак высокого положения. А длинные волосы были убраны в высокую замысловатую прическу, которая смотрелась особенно изысканно на фоне бритых затылков монахов и простой косы Джэу.

«Шакпори была права. Умерший и впрямь принадлежал к знатному роду».

– Уважаемые кушог Нгян, лама Таньшу, – незнакомец снова слегка склонил голову, – я лично прибыл, чтобы встретить вас и проводить в мой скромный дом, который постигло величайшее горе утраты.

– Это честь для нас, кушог Ра́мпа, – ответил астролог и добавил церемониальную фразу: – Мы готовы следовать за вами, чтобы провести пхову. Душа вашего сына, вернувшаяся в Бардо, не должна заплутать на дороге перерождений.

«Сына? Мы идем хоронить ребенка?» – промелькнула мысль у Джэу, но она не успела ее как следует обдумать, услышав, как один из учеников астролога еле слышно пробормотал себе под нос:

– Было бы чему возвращаться…

Осознание пришло яркой вспышкой:

«Вот же вымя ослиное! Так вот почему в этот раз меня допустили к обряду! Облагодетельствовал меня, как же! Старая вонючая обезьяна!» – Джэу стиснула кулаки и позволила себе бросить лишь один злобный взгляд в спину мерзкого старикашки Нгяна. – «Умерший. Ребенок. И у него не было души, которая могла бы вернуться в Бардо для перерождения… Бездушный!»

Очевидно, все прочие могильщики просто отказались. Хотя после смерти тела таких детей не несли никакой заразы, никто не хотел добровольно дотрагиваться до останков.

Пару лет назад Джэу впервые узнала о Бездушных детях от монаха, который раз в неделю вел занятия для работников монастыря. Младенцы эти внешне никак не отличались от обычных, но в течение нескольких месяцев после рождения Бездушные тихо угасали в своих колыбелях, редко доживая до полугода. И ничто не могло удержать их на этом свете или излечить. Монах-учитель тогда сказал, что смерть – это благо для Бездушных. Но Джэу была с ним не согласна: это было благом для их страдающих матерей и отцов.

Народ Тхибата шептался об очередном наказании, постигшем страну – сначала ракшасы, теперь Бездушные. Говорили и о нарушении привычного плавного хода колеса Сансары, бесконечного цикла перерождений душ. Но были и те, кто искал виновных среди живых. Среди тех, кто всегда относился к тхибатцам, народу пастухов и скотоводов, с пренебрежением и презрением – чужакам из соседнего Лао.

Отводя беду, Джэу интуитивно погладила подушечкой большого пальца перекрестье своего рэ-ти, нащупывая на нем полустертую гравировку головы Кирти-Мукхи. Меч был старый, явно старше самой Джэу – нынче на перекрестьях больше не изображали стражей, охраняющих врата Бардо и не выпускающих ракшасов в мир людей. Всем было очевидно, что Кирти-Мукхи не справились со своей задачей, так зачем же продолжать их восхвалять?

Но уж лучше стискивать рукоять меча, чем цыплячью шею Цэти Нгяна, который оказал Джэу эту «великую милость», дав место в похоронной процессии. От злости она сильнее сжала пальцы.

Цэрин разжал ладонь. Маленькая светлая жемчужина переливалась нежным перламутром и слегка разгоняла тьму. Нет, светить, словно факелом, ей не выходило. Но она давала ровно столько тепла и блеска, чтобы окончательно не потерять разум в проклятых пещерах.

Что с открытыми, что с закрытыми глазами Цэрину постоянно мерещились вспышки, наподобие той, что произошла, когда он сдернул мешок с пленника. Уродливая демоническая морда тоже все еще стояла перед глазами. Порой даже казалось, протяни он руку – и коснется смрадной свалявшейся шерсти.

Зябко передернув плечами, Цэрин сунул свое маленькое сокровище в карман плаща, а затем потер ноющую скулу. Удар здоровяка-монаха – последнее, что он помнил перед тем, как все утонуло в белом свете. Теперь слезы уже не шли, но тогда… Яркая вспышка словно выжгла глаза. И, судя по крикам, не только ему. Совершенно ослепленный, Цэрин бросился прочь из страшного зала, пронизанного клыками дзонг-кэ. Помнил, как налетел на один из них, ударившись ребрами, потом ненароком пнул распростертое на земле тело и сам растянулся рядом, расшибив локти. Если он правильно оценил направление, то, скорее всего, это был пожилой учитель. Что с ним, Цэрин выяснять не стал – поднялся и побежал тэнгри ведают куда, лишь бы подальше.

И снова время сплелось с тьмой и холодом, обволакивая пространство. Цэрин невольно стал думать, что умер давным давно, а его душа застряла в Бардо и скитается в бескрайних лабиринтах, терпя лишения и муки.

«Но кто были те монахи?.. А может привиделось все?»

В моменты сомнения он запускал руку в карман и сдавливал пальцами жемчужину, убеждаясь – нет, все случилось на самом деле.

Он медленно шагал вперед, уже не чувствуя ног, понимая, что скоро остановится совсем. Навсегда. Даже голоса в его голове стихли, словно тоже истощили запас своих проклятий и просьб.

Шаг, другой, третий… Цэрин вдруг с удивлением отметил, что различает выступающие грани на каменных стенах. Мир вокруг неспешно приобретал форму и цвет – так медленно, как и светлело небо над головой. Сперва чуть-чуть желтоватое, с вкраплением размытых оранжевых всполохов, оно ширилось, впуская в мир солнечный день.