Путь в тысячу пиал - Шаталова Валерия - Страница 2

Джэу сделала шаг назад, придирчиво рассматривая результат своих усилий, и кивнув, передвинулась правее. Колокол уже дважды созывал монахов к молитве, а у нее до сих пор не получилось полностью обойти огромный котел по кругу.

– От моей каша́и, – она брезгливо одернула одежду, заново утягивая ткань поясом на талии, – несет как от ракшаса, искупавшегося в моче яка.

– Всего лишь? – тут же откликнулся Лобсанг. Его насмешливый голос звучал приглушенно через металлическую стенку. – Кажется, кто-то старался недостаточно усердно.

– Да ты вообще только пришел! – возмутилась она. – Прохлаждался во время медитации, пока я тут работала, не разгибая спины!

– Думаешь, это так просто – сидеть, не шелохнувшись, и наблюдать, пока солнечный луч не переползет положенную отметину! А на кухне и вовсе никто не делает различий между послушниками и работниками. Гоняют одинаково! Твоя кашая всего лишь воняет, а у меня в подоле появилась очередная дыра. Кажется, прожег, пока подбрасывал топливо. – Он замолчал, возмущенно пыхтя. – Меня до сих пор мутит от этого запаха горящих ячьих «лепешек». Я не понимаю, зачем вообще кипятить столько чая?

Джэу фыркнула:

– А основу для цампы ты чем будешь разводить? Собственной слюной?

Впрочем, возражала она больше из чувства противоречия, а на самом деле была согласна с приятелем, хоть и находилась с ним по разные стороны не только котла, но монастырской жизни в целом. Хоть Лобсангу, как и прочим послушникам, и вменялось в обязанность участвовать в хозяйстве наравне с наемными работниками, такими как Джэу, но судьбы их ожидали разные. В начале пути они вместе выполняли всю грязную работу, чтобы никого не постиг грех гордыни. Но послушники также посещали учебные занятия и при должном усердии могли однажды стать монахами.

А Лобсанг, ко всему прочему, был не просто послушником. Ему не так давно исполнилось шестнадцать, а его уже взял в ученики кушо́г[1] Цэ́ти Нгян – старший астролог монастыря И́кхо. Это являлось великой честью и в то же время служило поводом для завистливых взглядов других, менее удачливых послушников. В отличии от юного Лобсанга, смотрящего на мир наивными глазами, Джэу частенько подмечала такие взгляды в его сторону.

«Конечно! Его-то не заставляют до изнурения отрабатывать всевозможные способы сражения с ракшасами, как монахов-воинов».

То, что Лобсанг не чурался разговоров с ней, также не добавляло ему уважения среди прочих послушников. Хотя общение между обитателями монастыря-гомпа не было запрещено, Джэу сторонились. Ее саму, впрочем, это более чем устраивало. Она нанялась сюда прислуживать не для того, чтобы завести друзей. Так что много лет усердно создавала себе образ куфии – змеи в человеческом обличии, плюющей ядом даже в ответ на доброе отношение. Лишь Лобсанг смог каким-то образом проникнуть под защитную чешую ее сердца и прочно там обосноваться.

Когда котел, наконец, был начищен до блеска и Лобсанг убежал отчитываться, Джэу со стоном растянулась прямо на земле, в спасительной тени стены. Хотелось хоть немного отдохнуть перед тем, как ей выдадут очередное поручение.

«Вот переведу дух и пойду умою лицо, чтобы надеть маску…»

Перед работой на кухне маску приходилось снимать, как бы не противилось этому все ее существо. Ничего не поделать: от жары и пота тонко выделанная кожа яка дубела. Так что Джэу была вынуждена терпеть липкие любопытные взгляды, то и дело ощупывающие левую половину лица – там, где ее уродовал давний шрам, стягивающий кожу, как на верхушке пельменя-момо.

«Неприятно, зато даром: не придется тратиться на новую маску. А деньги мне нужны для другого, не зря же я столько лет терпела суровую дисциплину И́кхо и ненавистных монахов».

Словно воплощение мыслей Джэу, во внутренний двор вошла группа монахов-воинов. Поджарые, голые по пояс, обритые парни в одинаковых запыленных штанах бурого цвета только что выдержали очередную жесткую тренировку и направлялись в зал медитаций. Жаркие лучи солнца золотили кожу на их разгоряченных широких спинах, ярче подчеркивая извивающегося черного дракона – знак принадлежности к ордену. Рисунок этот наносился монахам на кожу не сразу. Приходилось работать над собой до изнурения, оттачивать боевое мастерство, переходить с одной ступени обучения на другую – только после этого нанесенные в ранней юности контуры татуировки постепенно дополнялись и обретали форму и цвет, подстраиваясь под телосложение.

Монастырь Икхо, что означало «Путь дракона», был самым влиятельным го́мпа во всем Тхибате. Пожертвования от благодарных жителей лились рекой, и крыши его сверкали золотом. Настоятель Икхо по имени Бермиа́г-ту́лку пользовался всеобщей любовью и почетом. Уже второе телесное воплощение подряд он стоял во главе монастыря, посвящая свое служение укреплению духа и тела сынов дракона. Именно он ввел суровые порядки, вынуждая послушников до изнеможения оттачивать смертоносное боевое искусство. Нападения ракшасов по-прежнему случались, но хорошо натренированные монахи-воины научились справляться с этой напастью.

Другие девушки, что прислуживали в го́мпа, млели от одного взгляда на фигуры воинов, но только не Джэу.

Она стиснула зубы, но все же поспешно вскочила на ноги и согнулась в поклоне, так, чтобы вошедшим была видна лишь ее макушка, а не лицо.

«Хоть бы обошлось…»

Увы, ее хитрость не сработала.

– Кто это у нас здесь?

Ссориться с воинами было неразумно, хоть от одного их вида злость внутри Джэу клокотала, как лава в горе Ундзэн. Так что она выпрямилась и спокойно прижала руки к груди.

– И тебе светлого утра, кушо́г Намга́н, – не поднимая взгляда, произнесла она, но не отказала себе в удовольствии добавить мысленно: «Чтоб ты сдох, грязный чурбак».

– Оно перестало быть светлым, как только я увидел твою жуткую физиономию, сморщенную, как подмышка обезьяны.

Раздались негромкие смешки, и, бросив быстрый взгляд перед собой, Джэу увидела, что несколько монахов-воинов из группы остановились, чтобы послушать намечающуюся перепалку.

– Похоже ты немало знаешь об обезьянах, уважаемый. Их случайно не было у тебя в роду?

По стоящим воинам вновь прокатилась волна приглушенных смешков.

– Ах ты… – Лицо Намгана, и до того раскрасневшееся после тренировки, побагровело. – Кусай воздух сколько угодно, безродная псина.

– Ты уж определись: собака или обезьяна? Тебя послушать, так я вылитая пэн-хо́у – дух тысячелетнего ка́мфорного дерева.

Намган осклабился, и Джэу поняла, что допустила ошибку.

– Пэн-хоу? Уродец из легенд Ла́о с телом собаки и лицом человека? Ну надо же, какие удивительные у тебя познания. Н-е-ет, в твоем случае все совсем наоборот: тело-то человека, а вот лицо… – Он сделал многозначительную паузу, а парни позади него, посмеиваясь, стали предлагать свои варианты, один другого противнее. Расплывшись в довольной ухмылке, Намган добил: – Вместо того, чтобы слушать тупые сказочки тупых варваров Лао, лучше б потрудилась выучить тхибатский алфавит, дуреха.

Теперь уже щеки Джэу вспыхнули от злости – на тхибатском она и правда до сих пор читала с трудом. Да и когда бы ей было практиковаться? Между оттиранием присохшего жира от котлов и дроблением жареных ячменных зерен?! Мерзавец Намган знал ее уязвимые места.

Створки ворот лязгнули, и во внутренний двор гомпа вошел еще один человек, при виде которого Джэу напряглась сильнее. Задержавшийся монах-воин, на полголовы выше прочих – кушог Рэннё. Он никогда не задирал ее, как Намган и другие, но от него всегда исходили такие ледяные волны презрения, что Джэу словно ощущала их физически. Вот и теперь, несмотря на жару, по спине пробежал холодок.

– А Рэннё, вот и ты! Опаздываешь на представление! – хохотнул один из парней. – Что, старик заставил тебя накинуть лишний круг по тропе?

Рэннё едва заметно кивнул на заданный вопрос и окинул взглядом внутренний двор, отмечая, где стоит каждый из присутствующих, и лишь Джэу удостоил привычным безразличием, словно она пустое место.