Внушение и его роль в общественной жизни - Бехтерев Владимир Михайлович - Страница 53

О предрасположении к подражанию говорит и Sullу. Но вопрос, в чем заключается сущность предрасположения, остается невыясненным.

Тард, а за ним и целый ряд других авторов, сводят общественную заразу на явления гипнотического внушения.

Говоря о воздействии одной личности на другую, лежащем в основе социальной жизни и обусловливающем подражание, что было известно еще Эспинасу и даже С a b a n i s'y. Тард очень много распространяется на счет гипнотического влияния и целым рядом примеров и сопоставлений пытается убедить читателя, что это воздействие вообще ничем по существу не отличается от воздействия гипнотического и уподобляется состоянию сомнамбулизма вследствие гипноза. «Представите себе сомнамбулу, простирающую подражание своему медиуму до такой степени, что сам он становится медиумом для третьего, подражающего в свою очередь ему и т. д… Не в этом ли состоит социальная жизнь? Такой каскад последовательных, сцепляющихся взаимно магнети-заций есть общее правило, а взаимная магнетизация, о которой я сейчас говорил, — только исключение. Обыкновенно какой-нибудь обаятельной действующий человек дает импульс, отражающийся тотчас же на тысячах людей, копирующих его во всем и заимствующих у него его обаятельность, благодаря которой они сами действуют на миллионы дальше стоящих людей. И только тогда, когда это действие, направленное сверху вниз, истощится, можно будет заметить — в демократические времена — возникновение нового действия: миллионы людей начинают обморачивать своих старых медиумов, заставляя их слушаться. Вовсе не страх, не насилие победителя, а удивление, блеск ощущаемого властного превосходства производит социальный сомнамбулизм». Общество — это подражание, а подражание — род гипнотизма, так окончательно выражает свои мысли автор.

Если бы дело шло о фигуральном сравнении, то можно было бы не возражать против этого. Но если принять во внимание, что внушение в бодрствованном состоянии есть явление более распространенное и более широкое, нежели гипнотическое, нужно ли доказывать, что воздействие одного человека на другого в обществе не может быть равносильным гипнотическому воздействию. Можно ли согласиться с тем, что «социальный человек есть настоящий сомнамбул» и что «социальное состояние как состояние гипнотическое есть не что иное, как сон, сон по приказу и сон в деятельном состоянии»? В этом мы видим лишь дань увлечению, свойственному вообще этому писателю, проявлявшему вообще немало увлечения и при обосновании его «законов подражания». Однако за Тардоми Сиддис признает, что «я» толпы образуется из подбодрствующих, то есть подсознательных «я», чем и объясняется повышенная внушаемость толпы. Еще ранее того и другого автора говорит о том же предмете и в том же духе наш Михайловский, которому без сомнения принадлежит первенство этой гипотезы.

Вслед за упомянутыми авторами и целый ряд других трактует этот вопрос с чисто субъективной точки зрения, признавая основным условием внушаемости в толпе наряду с ограничением произвольных движений, суждение сознания и моноидеизм или заполнение сознания одной идеей. Мы не последуем за субъективистами и попробуем выяснить объективные условия внушаемости в толпе. Условия эти сводятся к трем основным: продолжительное пребывание в одном и том же положении, что помимо ограничения активных движений приводит к физическому утомлению; продолжительное же сосредоточение на одном и том же предмете (обычно на самом вожаке и его речи) приводит к утомлению сосредоточения. С другой стороны, подготовка, обусловленная демагогическими приемами вожака, сопровождаясь соответствующими жестами и мимикой, обусловливает однородный характер настроения, что, в свою очередь, определяет направление активного отношения толпы, ибо подъем настроения обязательно сопряжен с готовностью к действованию. Как известно, при таких условиях бывает достаточно одного слова или даже жеста, действующего наподобие приказа, чтобы толпа совершила известное деяние. Наоборот, упадок настроения есть благоприятная почва для паники, которая наступает иногда в одно мгновение под влиянием какого-либо, иногда даже вздорного, заявления или крика.

Не следует, однако, забывать, что подражание наблюдается и не в толпе только, а везде, где имеется то или иное общение людей, где о гипнозе не может быть и речи. И так как мы знаем, что внушение действует и в бодрственном состоянии, то это обстоятельство, без сомнения, должно быть здесь принято во внимание, вследствие чего гипнотическая теория должна быть признана по меньшей мере односторонней. См.: Бехтерев В. М. Внушение и его роль в общественной жизни. Но нельзя упускать из вида, что и словесное внушение не может объяснять явлений подражательности полностью, ибо во многих случаях о словесном внушении не может быть и речи. Да и у животных примеры подражательности общеизвестны.

Еще Эспинас пришел к выводу, что, если стерегут и оберегают подходы к гнезду и в случае опасности предупреждают о том других, то это происходит единственно вследствие вида разъяренного индивида, ибо существует «общий закон в области интеллектуальной жизни, что вид возбужденного состояния вызывает проявление того же самого состояния у его свидетеля». Этот закон однако не новый. Указания на него можно найти у Сabanis'a, а, по Сигеле, он известен был даже Горацию.

Здесь дело идет, таким образом, о непосредственном подражании или о заразе в настоящем смысле слова, о котором говорят также Жукелье иВигурув сочинении под заглавием «Le contagion mentalee».

По теории Rambasson'a, подражание основывается на том, что каждому «психическому» явлению соответствует движение мозгового характера, выражающееся внешним образом в изменении физиономии, в жестах и осанке.

Это движение распространяется и в пространстве, передаваясь другому лицу, и возбуждает в нем те же движения. В силу этого распространения движения через расстояние осуществляется смех, зевота, печаль и другие явления как простые, так и более сложные. См.: Стеле С. Преступная толпа. И здесь дело идет, таким образом, ни о чем ином, как о непосредственной заразе, но ее причина все же остается невыясненной.

Первоисточник подражания, с нашей точки зрения, в филогенетическом процессе развития лежит в соперничестве и борьбе в социальных условиях жизни. Когда найден источник питания каким-либо одним из ряда совместно живущих животных и оно бросается на пищу, все другие бросаются к тому же источнику пищи, воспроизводя тот же поступательный рефлекс, животные же, не выработавшие этого рефлекса непосредственного подражания, проигрывают в питании и борьбе и должны по закону естественного отбора вымирать. В данном случае дело идет, таким образом, о подражательном рефлексе наступательного характера. В других случаях животное, встречаясь со своим естественным врагом, отвечает на нападение с его стороны аналогичным ему актом нападения или же актом пассивной и активной обороны опять-таки потому, что всякое животное, не проделывающее этого акта, погибло бы, вследствие чего акт оборонительного подражания является для всякого живого существа в условиях соперничества и борьбы жизненно необходимым. Таково же происхождение и других оборонительных подражательных реакций в животном царстве, ибо, когда средства нападения истощены и остается только опасаться бегством, всякое животное, отстающее в этом от своих соседей, неизбежно погибает. Что это так, показывают и примеры миметизма низших животных, где подражательный акт производится по отношению к неодушевленным предметам. Здесь, в свою очередь, выявляется жизненная необходимость подражательной реакции вообще.

Сверх того, должно быть принято во внимание то обстоятельство, что всякий подражательный акт облегчается тем, что он по существу воспроизводящий акт и потому сравнительно легко осуществим, как всякая копия легче осуществима, нежели самый творческий акт. При этом лишь с помощью подражания оказывается возможным коллективное действие, всегда требующее известной согласованности, а следовательно, коллективный опыт без подражания были бы вообще невозможен. Отсюда также становится ясным биологическое значение способности подражать.