Чтоб услыхал хоть один человек - Акутагава Рюноскэ - Страница 8

Вопрос. Не существует ли, когда речь идёт об искусстве, различия между произведениями, отдающими приоритет действию и отдающими приоритет душевному состоянию?

Ответ. Думаю, различие между произведениями, в которых описывается главным образом событие, и произведениями, в которых описывается главным образом душевное состояние, существует.

Вопрос. Можно ли тогда сказать, что произведения, отдающие приоритет событию, отражают западную традицию, а отдающие приоритет душевному состоянию – восточную?

Ответ. И «Речные заводи», и пьеса Тикамацу «Копьеносец Гондза» отдают приоритет событию. Но тем не менее они опираются на восточную традицию. А такое произведение, как «Песнь странника» Гёте, отдаёт приоритет душевному состоянию. Но всё равно оно принадлежит к западной традиции. Я думаю, исходя из приоритета, отданного душевному состоянию или событию, разделить произведения, опирающиеся на восточную и западную традиции, можно лишь в самых общих чертах. Это целиком зависит от автора.

Вопрос. Каким будет японское искусство в будущем? Будет ли оно тяготеть к Западу? Будет ли тяготеть к Востоку?

Ответ. Каким оно будет, трудно сказать. Это абсолютно точно. Но если в будущем европейцы начнут высоко ценить японскую литературу, то высоко оценят и восточную литературу в целом. Возьмём, например, такое образное выражение: «Женщина, надменная как павлин» – оно заставило японцев испытать новые чувства, а вот на европейцев никакого нового впечатления оно не произвело. И наоборот, образное выражение: «Женщина, с лицом, как семечко дыни» – японцами не воспринимается как диковинное, европейцы же считают его диковинным. Говорить о том или ином образном выражении – значит говорить о произведении в целом.

[11]

Я не считаю, что самым лучшим является произведение, лишённое «повествования»[12]. И поэтому я не говорю: пишите только произведения, лишённые «повествования». Прежде всего, в моих произведениях в той или иной мере «повествование» есть. Как немыслимо без эскиза создать картину, так и прозаическое произведение в основе своей требует «повествования». (Я употребляю слово «повествование» не просто в значении «повесть».) Строго говоря, создать произведение без «повествования» вообще невозможно. И поэтому я отношусь с почтением к тем произведениям, где оно есть. Разве может кто-либо пренебрегать «повествованием», если, ещё начиная с «Дафниса и Хлои», все прозаические произведения и эпические поэмы строились на нём? Содержит его и «Мадам Бовари», содержит его и «Война и мир», содержит его и «Красное и чёрное».

Однако, оценивая то или иное произведение, ни в коем случае нельзя основываться только лишь на достоинствах и недостатках «повествования». Тем более на его оригинальности или неоригинальности. (Дзюнъитиро Танидзаки, как всем известно, – автор множества произведений, построенных на оригинальном «повествовании». Некоторые из этих его произведений, не исключено, останутся в веках. Но это совсем не означает, что их жизнь будет зависеть от того, насколько оригинально в них «повествование».) И если вдуматься, само наличие или отсутствие «повествования» не имеет к этой проблеме никакого отношения. Как я уже говорил, я не считаю, что самым лучшим является произведение, вообще лишённое «повествования». Но я думаю, подобные произведения также имеют право на существование. К ним могут относиться не только произведения, изображающие поступки человека. Хотя из всех прозаических произведений именно они ближе всего к стихам. Но в то же время они гораздо ближе к прозе, чем так называемые стихи в прозе. Я повторяю третий раз: я не считаю, что лишённое «повествования» произведение лучше всех остальных. И всё же с точки зрения «чистоты», то есть отсутствия вульгарной занимательности, это – художественное произведение в наиболее чистом виде. Можно снова прибегнуть к примеру из живописи – без эскиза немыслимо создать картину. (Я не касаюсь полотен Кандинского, названных «Импровизация».) Но тем не менее полная жизни картина появляется не столько благодаря эскизу, сколько благодаря краскам. Этот факт прекрасно подтверждают несколько полотен Сезанна, к счастью дошедших до Японии. И в литературе меня интересуют произведения, близкие этим картинам.

Но существуют ли в действительности такие произведения? Их начали создавать ранние немецкие натуралисты. В более позднее время из писателей, принадлежавших к этому направлению, можно назвать лишь Жюля Ренара. Насколько мне известно, «Жизнь семьи Филиппа» Ренара многим на первый взгляд кажется незавершённой. Но это те произведения, которые способны завершить лишь «наблюдательные глаза» и «чувствительное сердце». Приведу ещё один пример из Сезанна: он оставил нам, потомкам, множество незавершённых картин. Так же как Микеланджело оставил незавершённые скульптуры. Но возникает некоторое сомнение – действительно ли не завершены картины Сезанна, которые принято считать незавершёнными. Вспомним, что Родену скульптуры Микеланджело такими не казались!.. Однако, вне сомнения, произведения Ренара, скульптуры Микеланджело, так же как некоторые картины Сезанна, не могут быть названы незавершёнными. К несчастью, мне из-за недостатка знаний неизвестно, как оценивается Ренар французами. Но, видимо, не получила достаточного признания оригинальность его творческой манеры.

Способны ли писать подобные произведения одни лишь рыжеволосые[13]? Если говорить о японцах, я думаю, можно назвать рассказы Сиги Наоя, написанные им после «Костра».

Я сказал, что такого рода произведения «лишены вульгарной занимательности». Вульгарной занимательностью я называю интерес к происшествию как таковому. Сегодня я стоял на улице и наблюдал ссору шофёра и рикши. Более того, я испытывал к происходящему определённый интерес. Но каким был этот интерес? Я много думал об этом, и мне не представляется, что он сколько-нибудь отличался от интереса, с каким я смотрю ссору на сцене театра. Разница лишь в том, что ссора, которую я вижу на сцене, ничем мне не угрожает, а ссора на улице может оказаться для меня опасной. Я не собираюсь перечёркивать литературу, вызывающую такого рода интерес. Но я уверен, что существует и другой, более высокий интерес. Если попытаться ответить на вопрос, что представляет собой этот интерес (в первую очередь я хотел бы ответить на него Танидзаки Дзюнъитиро), то в качестве прекрасного примера можно привести несколько начальных страниц «Жирафа». Произведение, лишённое «повествования», почти полностью лишено вульгарной занимательности. (Вопрос лишь в том, как толковать слово «вульгарный».) Изображенный Ренаром Филипп – Филипп, прошедший через глаза и сердце поэта, – вызывает наш интерес главным образом потому, что он близкий нам обыкновенный человек. Видимо, назвать это вульгарной занимательностью было бы несправедливо. (Мне, естественно, не хотелось бы делать упор в своих рассуждениях на словах «обыкновенный человек». Я хочу выделить слова «прошедший через глаза и сердце поэта обыкновенный человек».) Я знаю множество людей, любящих литературу именно из-за такой занимательности. Мы не устаём восхищаться жирафом в зоопарке – это совершенно естественно. Но в то же время мы питаем привязанность и к кошке, живущей в нашем доме.

Если вслед за неким критиком назвать Сезанна разрушителем живописи, то в этом случае Ренар также разрушитель «повествования». И так же как пропитанный ароматом кадильницы Жид, так же как источающий запах улицы Филипп, он идёт по пустынной дороге, полной ловушек и опасностей. Я испытываю интерес к работе таких писателей, – писателей, появившихся после Анатоля Франса и Барреса. Какие произведения имею я в виду, называя их лишёнными «повествования», почему, далее, я испытываю интерес именно к ним – это можно понять из того, что я написал выше.