Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года - Булдаков Владимир - Страница 31

Положение изменилось в связи с активизацией военных. 4 марта младшие офицеры из числа этнических украинцев выступили на студенческом «вече» с идеей формирования особого украинского войска. Предложение было принято с энтузиазмом. 6 марта участники военного вече (211 человек) в приветствии Временному правительству просили объявить о восстановлении Переяславского договора 1654 года (по их понятиям, это стало бы подтверждением автономии Украины). 8 марта состоялось Большое вече, на котором присутствовали 6 генералов и 22 штаб-офицера; председателем был выбран полковник Глинский, секретарем – поручик Михновский.

Российские политические элиты не замечали, что украинские деятели в годы войны сошлись на идее территориальной автономии, подчеркивая при этом связь автономизма и демократизма. Неудивительно, что 7 марта в Москве украинские организации выступили с совместной декларацией, в которой, помимо требования об искоренении национального угнетения, говорилось о необходимости возвращения на родину украинского населения приграничных районов и освобождения сосланных галицийцев.

9 марта петроградские украинцы выпустили воззвание, призывающее соплеменников к объединению «под знаменем автономии Украины, федерации всех народов России». 17 марта они нанесли визит премьеру Г. Е. Львову. Их требования касались «украинизации просвещения, администрации, суда, церкви в губерниях с украинским населением». Для содействия этим начинаниям был образован специальный совет, руководящую роль в котором заняли умеренные автономисты. Однако среди украинских деятелей уже тогда стали заметны и немногие убежденные самостийники. Правда, их уверенно одергивали свои же социалистические интернационалисты в лице местных социал-демократов и эсеров. На последних, в свою очередь, давили низы. 12 марта в Петрограде прошла 20-тысячная украинская демонстрация в Петрограде, 19 марта – 100-тысячная манифестация в Киеве. Украинизация стала частью массовой экзальтации того времени.

Российские политики поначалу не верили в возможность массового украинского движения, воспринимая его с некоторым недоверием. Основания для этого были. Премьер Г. Е. Львов как-то с изумлением обратился к прогрессисту Славинскому (со временем превратившемуся в социал-федералиста): «Михаил Антонович, голубчик, тридцать лет знаком с вами, и не знал, что вы – украинец». «Украинцами», как и «социалистами», становились под влиянием эмоций. Тем не менее понятие «украинцы» постепенно стало расхожим, хотя и не особенно понятным. Врач-психиатр привел характерный пример: через месяц после начала революции «священник из Борисполя, настоящий хохол, говоривший на местном наречии», обратился к нему с вопросом: «Мыколай Васильевич, скажить мени, пожалуйста, шо цэ такэ укринци?»

Украинство стало модой. Позднее украинский большевик В. П. Затонский весьма ядовито высказался по поводу «декоративной украинизации»: «В Киеве можно было встретить культурного человека с чубом на голове». Однако российские элиты не хотели замечать, что за украинским политическим движением стоит довольно мощная, хотя и расплывчатая культурная традиция. В итоге все заметные украинские политики выступили под знаменами «своих» социалистических партий. Со временем украинские социалисты своей демагогией разбудили этнофобские настроения. Особенно активно это проявило себя в армии, главным образом в тыловых гарнизонах, среди солдат которых распространилась идея украинизации армии. За этим устремлением таились разнородные эмоции: кто-то хотел быть поближе к «своим», кто-то просто пытался оттянуть время отправки на фронт. Так идеалисты украинского движения вызвали к жизни силы, с которыми им самим было трудно справиться. С другой стороны, они стимулировали активизацию этнофобских настроений.

5 мая 1917 года в Киеве открылся 1‑й Украинский войсковой съезд, на котором присутствовали около 700 солдат и матросов со всех фронтов и флотов. События на съезде развивались по стандартному сценарию того времени. Наблюдатели отмечали «ультрареволюционизм и демагогию», «трескучую идеалистическую характеристику» украинского движения, массу «проклятий прошлому» и «приветствий будущему» при игнорировании реальных проблем. Идейно господствовали украинские эсеры и социал-демократы. Самостийники насчитывали не более двух десятков, но их лидер – поручик Н. И. Михновский – попытался захватить руководство съездом. Самостийникам возобладать не удалось, однако толчок процессу был дан: 6 мая съезд высказался за создание украинской национальной армии, предложив немедленно начать выделение украинских частей в тылу, а на фронте осуществлять это постепенно. Движение за украинизацию сопровождалась обвинениями в адрес Временного правительства, русской интеллигенции и киевского («русского») Совета. Тем не менее на выборах Украинского войскового генерального комитета руководящие позиции заняли не военные, а социал-демократы В. К. Винниченко и С. В. Петлюра. В кулуарах съезда делегаты заявляли, что на фронт не пойдут, а будут освобождать Киев от «москалей». При этом в некоторых полках «украинизация» не удавалась: старые солдаты считали, что ее посулами начальство заманивало их на фронт.

Далеко не все офицеры и генералы из числа этнических украинцев поддерживали происходящее. Особенно яростно сопротивлялся генерал С. А. Батог, главный полевой прокурор фронта: «…Бросьте вы свое мазепинство, не то совсем запутаетесь в этой австрийской паутине».

Тем не менее процесс украинизации развертывался стремительно. В Киеве 1‑й Украинский полк имени Б. Хмельницкого, в который интенсивно вливались солдаты-отпускники, дезертиры и добровольцы (большинство из них надеялись, что полк останется в городе для защиты Центральной рады), было решено считать сформированным из 3400 человек. Так идея украинизации, а затем и тотальной национализации армии (то есть перестройки ее по национальному – этническому – принципу) овладела солдатскими массами. Сам С. В. Петлюра, как социал-демократ, выступал пока за создание всенародной милиции, а не формирование полков «имени гетманов». По-видимому, к этому времени уже сформировался так называемый Украинский войсковой генеральный комитет из 38 человек, который занимался украинизацией армии.

На съезде был избран Украинский войсковой генеральный секретариат (министерство), куда помимо социал-демократов пришлось включить ярого сепаратиста Н. И. Михновского, человека неуравновешенного, и нескольких высших офицеров. В Ставке Юго-Западного фронта под председательством податливого А. А. Брусилова украинизация армии была признана целесообразной. Была разрешена украинизация трех армейских корпусов. Соответственно активизировалась Украинская Центральная рада. 9–10 мая 1917 года на ее заседании было решено направить в Петроград делегацию для переговоров об украинской автономии. Трудно сказать, на что рассчитывали ее члены. Вероятно, одни надеялись донести до общероссийской власти нужды народа; другие – поднять свой политический вес; третьи – спровоцировать громогласный отказ, который накалил бы обстановку. В центре все это понималось однозначно: как угроза сепаратизма.

Для среднего российского интеллигента украинцев как таковых словно не существовало. Были лишь «малороссы», говорящие на забавном, но благозвучном диалекте и считающие себя «руськими». Естественно, признание за ними какой-либо автономии казалось чем-то странным. Из взаимного непонимания вырос вязкий и длительный конфликт.

В случае с Украиной аграрный вопрос приобретал националистическую подпитку: украинские эсеры не стеснялись внушать крестьянам, что «москали» зарятся на их «самые плодородные» земли. Как бы то ни было, 21–22 мая предложения украинцев обсуждались в правительственных структурах. Вердикт был однозначен: поскольку Центральная рада не избиралась всенародным голосованием, она не может быть признана выразительницей воли украинского народа, а вопрос об автономии правомочно решать только Всероссийское Учредительное собрание. Петроградский Совет от обсуждения этого вопроса уклонился, чем скоро воспользовались большевики, нападавшие не только на империалистов и великодержавников, но и на их социалистических пособников.