Экспансия (СИ) - Гуров Валерий Александрович - Страница 14

Спиридон долго и обстоятельно пересказывал воеводе все то, что я ему говорил не так давно. Настоятель храма лишь немного добавил в рассказ выдержек из церковных текстов. Вот так и подводил Спирка к тому, что украшенная ель теперь — самый главный Рождественский атрибут, только чтобы звезда на ней была обязательно, Вифлеемская.

— Что, сын, любо тебе такое? — спросил воевода-князь своего сына Ростислава Ивановича.

— Любо, отец, дозволь мне больше оставаться во Владово! — поспешил воспользоваться случаем Ростислав и попросился побыть у меня.

Еще раньше были такие разговоры и я приглашал княжича погостить. Были мысли о том, что Иван Ростиславович не вечный, всякое может быть. Ну а главой Братства лучше ставить хоть кого, но Рюриковича, иначе могут быть некоторые проблемы в общении с князьями, как и в целом в политике Братства. Некоторые просто не станут, к примеру, со мной говорить, какими бы боярскими званиями меня не обвешали. Самый великий из всех великих бояр все равно ниже по статусу, чем захудалый, но князек. А вот говорить со мной, как с представителем Рюриковича, вполне.

Вон, Степан Кучка, на что уже был силен и богат, но не смог сделаться выше, не пошли за ним другие люди, не смог заручиться честными союзниками из князей.

Так что я видел именно в Ростиславе Ивановиче будущего воеводу. Не нужно нам, чтобы прислали какого «варяга», никого чужого не надо. Ну а для того, чтобы все идеи Братства, как ныне существующие, так и те, которым предстоит родиться на свет в будущем, были приняты, необходимо «воспитывать» своего воеводу уже сейчас. Жаль, что я уезжаю в Киев, можно было бы серьезно промыть мозги княжичу.

— Все! Все! Уймись, верю я, что сие богоугодно! — взмолился воевода.

Да, Спиридон умеет быть дотошным и нудным. Увлекается часто пространными рассуждениями и любит нравоучать. Хорошо, что хоть куцую, но бороду отращивает, а так ребенком казался и не воспринимался всерьез никак.

— Ну, что воевода-брат скажешь? Забираешь Улиту Степановну? — в очередной раз задал я вопрос, от ответа на который Иван Ростиславович постоянно уходил.

Теперь же я так неожиданно спросил, специально выгодал момент, что князь-воевода растерялся и не смог уйти от ответа.

— Да, нет же… Для меня она не столь важна. Три деревни? Что за ней еще? — отвечал князь, явно рассердившись, что я такой вот назойливый. — Да и девица мала годами сильно…

— Еще за ней пять сотен гривен, пятьдесят добрых коней… — начал я перечислять приданное Улиты, понимая, что, действительно, сильно все это мелко для воеводы, численность воинов у которого со всеми последними пополнениями составляет более шести сотен бойцов.

Ивану Ростиславовичу впору венчаться на дочери какого великого князя, пусть и самого Изяслава Мстиславовича Киевского, но не на сироте. Мне ее забирать?

— Воевода-брат, нужно ее пристроить, — сказал я, поняв к чему ведет Иван Ростиславович.

— Ну так женись, девка же ладная, сыны будут здоровыми, — усмехнулся воевода.

И что? Признаться Ивану Ростиславовичу, что девка такая строптивая и склочная, что не хочу ее в жены? С другой стороны… Ну а почему бы и нет. Пусть родит мне, запру ее в тереме, если что, а так… Три деревни, что выторговал воевода в качестве приданного Улите — это немало, пусть и я рассчитываю в скором времени иметь сильно больше. Между тем, это чуть меньше четырех сотен людей, нормальные земли, лес, отличная река…

Вот так говорить о Москва-реке как-то не привычно, но да, тут и стерлядь и в притоках форель водится. А чистота воды какая!.. Людям из будущего не понять.

— Что? Венчаем? — усмехнулся воевода. — Ну а кому? Геркул — женат, Никифор — тоже, Боромир женат. Отдавать Улиту Степановну кому из новоприбывших сотников не следует. Отдавать ее на сторону, нельзя, земел лишимся добрых. Да и девка хороша, может согреть меня сегодня ночью. Я же у тебя останусь, завтра поеду к себе.

Я не сразу ответил. Все же зависит от того, как к ситуации подходить. Если Улита для меня жена, то усмирить ее должно. И никто мне и слова не скажет, если и плетьми отхожу. Надеюсь, этой курве, порка розгами не принесет удовольствия. Что же до предложения князя предоставить Улиту ему для согрева, то я просто промолчал, иному бы и в морду дал.

— Решится это после дел в Киеве, — сказал я, подспудно подумав, что не сильно буду горевать, если Улита к моменту моего возвращения помрет.

Да! Можно же и убить ее, если что. Ну или подставить. Пусть с кем переспит, подстроить это не сложно, даже если опоив, ну и тогда Спиридон даст мне разрешение на повторное венчание с какой-нибудь иной дамой. Ну а земли останутся у меня, а Улита в монастырь отправится. Как по мне, так отличный план. И попользовать девку и взять земли и в итоге остаться завидным женихом.

Пир был богатым и обильным. Несмотря на то, что погода стояла явно не теплая, но как для конца декабря, вполне себе комфортная и по-снежному красивая, пиршество происходило в почти что неотапливаемом помещении. Новая, но пока еще с приставкой «будущая», конюшня согревалась внутри открытыми кострами, большим количеством факелов, ну а больше, наверное, телами людей и горячительными напитками.

Все равно приглашенные сидели в шубах, а во внутрь то и дело, при порывах ветра, засыпало снег. Нельзя же при открытых кострах и чадящих факелах находиться в закрытом помещении — это был бы такой изуверский способ массового суицида.

Но дискомфорт компенсировался весельем. Воевода привез из Ростова скомороха, который на дудке насвистывал, а еще похабные частушки выкрикивал. Правда не долго, пока Спиридон не встал и не засобирался на выход, демонстрируя, как именно он относится к такому виду непотребства. Так что скоморох умерился и стал более скромно шутить, без всяких там…

И всем было так весело, такие счастливые лица были у людей! Казалось, что даже при пустых столах, все равно, радость в этой конюшне, а пока банкетном зале, царила бы абсолютная. Как дети, право слово! Не искушенные в развлечениях, люди принимали любую, даже глупую шутку и от души веселились с кривляний скомороха.

— Так что? Дашь Улиту согреть меня? Поди в твоем тереме не так и тепло? — спрашивал меня воевода.

— Брат-воевода, ты желаешь ревность во мне вызвать? Если сама Улита возжелает с тобой пойти, так идите, но ты ее после ночи отсюда увезешь, а еще и выплатишь за девку мне отступное, — сказал я.

— Распознал, вот же плут, разгадал нашу задумку, — веселился князь-воевода, ударяя в панибратской манере Боромира, сидящего по левую руку от Ивана Ростиславовича. — Я и наказываю тебе жениться. Она самое то для тебя.

— Воевода, я уезжаю в Киев, так нужно, — сменил я тему разговора.

— Знаю, что к половцам пойдешь. Обычно они не бьют послов и тех, кто выкуп везет, но будь осторожен. Я прибуду в Киев еще по снегу, нам все равно нужно будет присутствовать на посевной, так что с началом весны, нужно хоть и по грязи, но ехать обратно. При том все порешать и со всеми встретиться, — будто и не пил, трезвым голосом говорил Иван Ростиславович.

— Сколько людей с собой забираешь? — спросил уже Боромир, так же резко протрезвевший.

— Полторы сотни, — сказал я.

— Зачем так много? Разбойников боишься? Так полсотни за глаза хватит отбиться будь от кого. Не по степи же пойдешь, а на половецкой земле с письмом о выкупе каждый пропустит, — говорил воевода.

— Силу нашего Братства показывать буду. Что увидят киевляне, рассмотрит великий князь? Это будут полторы сотни хорошо вооруженных воинов, с заводными конями и богатым обозом. И такое сопровождение только лишь у тысяцкого? А как тогда передвигается младший воевода? — я улыбнулся Боромиру. — Три сотни воинов имеет? А воевода? Шесть сотен?

— Не испугаются ли такой силы князья, да бояре киевские? Убоятся, перестанут помогать, — размышлял Боромир.

— Не перестанут, — одернул младшего воеводу Иван Ростиславович. — Увидят силу, что Братство существует и оно сильное, так задружиться быстро захотят. Тут только бы не перестараться.