Воспоминания - Романов Александр Михайлович - Страница 25

Фальшь официального христианства в особенности поразила меня на Дальнем Востоке, где невежественные миссионеры имели смелость обличать священные видения, которые составляют сущность верования буддистов. Какое право мы, христиане, испытывающие животный страх перед смертью и в отчаянии рыдающие над гробом умерших близких, имели смущать душевное равновесие людей, чья безграничная вера в загробную жизнь трогательно выражается в тех чашечках с рисом, которые поставлены на могилу усопших? Каждый последний из китайцев, японцев и индусов горел огнем той веры, которая покинула христианство в день крестной смерти Спасителя и которая заставила Гёте написать его самое глубокое четверостишие:

Народы западной цивилизации именно и являются печальными пришельцами, но там, на «нецивилизованном» Востоке, никто еще не утратил надежду на лучшую жизнь за гробом…

Весной 1889 года «Рында» возвратилась в Европу через Суэцкий канал и Египет. После непродолжительной остановки в Греции, где я, к моей большой радости, имел свидание с моей кузиной великой княгиней Ольгой Константиновной – королевой эллинов, – затем в Монте-Карло, где я видел моих родителей, брата Георгия и сестру Анастасию, мы взяли курс к берегам Великобритании. Здесь мне пришлось быть вторично представителем государя императора, который возложил на меня обязанность передать привет королеве Английской Виктории.

Так как отношения между Россией и Англией были далеко не дружественные, то я не слишком радовался возложенному на меня высокому поручению. Я уже имел случай много слышать о холодности королевы Виктории и приготовился к худшему.

Полученное из дворца приглашение с лаконической припиской «к завтраку» только увеличило мои опасения. Личная аудиенция была тем хороша, что должна была быть непродолжительной, но перспектива участвовать в продолжительной церемонии высочайшего завтрака с монархиней, известной своим недоброжелательством к России, не предвещала ничего хорошего. Я прибыл во дворец до назначенного мне времени, и меня ввели в полутемную гостиную. В течение нескольких минут я сидел в одиночестве и ждал выхода королевы.

Наконец на пороге появились два высоких индуса; они низко мне поклонились и открыли двухстворчатую дверь, которая вела во внутренние покои. На пороге стояла маленькая полная женщина. Я поцеловал ей руку, и мы начали беседовать. Меня поразила простота и сердечность ее манер. Сначала мне показалось, не означает ли эта задушевность коренную перемену политики Великобритании в отношении России. Но объяснение этому было другое.

– Я слышала о вас много хорошего, – сказала королева с улыбкой. – Я должна вас поблагодарить за ваше доброе отношение к одному из моих друзей.

Я удивился, так как не мог вспомнить никого из встречавшихся мне лиц, которое могло бы похвастаться дружбой с ее величеством королевой Английской.

– Неужели вы уже забыли его, – спросила королева, – Мунчи, моего учителя индусского языка?

Теперь я понял причину ее теплого приема, хотя индус Мунчи никогда не говорил мне, что был учителем королевы Английской Виктории. Я познакомился с ним в Агре, когда я осматривал Тадж-Махал. Он высказывал очень много глубоких мыслей относительно религиозных верований индусов, и я был очень обрадован, когда Мунчи пригласил меня к обеду.

Я никогда не предполагал, что то, что я отведал хлеба-соли у Мунчи, очень поднимет авторитет этого индуса в глазах высокомерных индусских раджей и что он напишет пространное письмо королеве Виктории, в котором восхвалял мою поразительную «доброту».

Королева позвонила. Дверь открылась, и на пороге появился мой друг Мунчи собственной персоной. Мы поздоровались очень сердечно, а королева радостно наблюдала за нашей беседой.

К моменту, когда завтрак был уже подан, я чувствовал себя уже совершенно свободно и был в состоянии ответить на все вопросы о политическом положении в Южной Америке, Японии и Китае.

Британский народ имел полное основание гордиться этой необычайной женщиной. Сидя за письменным столом в Лондоне, королева внимательно наблюдала за изменчивой картиной жизни в далеких странах, и ее меткие замечания свидетельствовали о ее остром, разборчивом уме и тонком понимании действительности.

За столом присутствовали лишь ближайшие родственники королевской семьи, и между ними принц Уэльский с супругой (будущий король Эдуард VII и королева Александра). Принцесса горячо любила свою сестру, государыню императрицу Марию Федоровну, и ее присутствие и личное обаяние действовали на меня ободряюще. Она была глуховата, и я должен был повышать голос, отвечая на ее вопросы относительно императрицы, племянников и племянниц.

Я взглянул в сторону королевы, чтобы убедиться, не мешаю ли я ей своим громким голосом. Но она ободряющее кивнула мне: все делали точно так же, когда, разговаривали с красивой принцессой Уэльской, и громче всех кричал при этом ее собственный супруг Эдуард. Если бы кто-либо посторонний вошел в столовую, в которой происходил высочайший завтрак, он мог бы подумать, что происходила пренеприятная семейная сцена.

Два дня спустя меня опять пригласили на семейный обед. С каждым днем королева оказывала мне все более и более внимания. (Я встречался с королевой Викторией и потом, но встречи наши происходили в отеле Симье в Ницце, где королева проводила обычно каждую весну.)

Для «морского волка», проведшего почти три года в дальнем плавании, светские обязанности, выпавшие на мою долю в Лондоне, были, пожалуй, чересчур сложными.

Приветствие государя императора должно было быть передано мною всем членам английской королевской семьи, что влекло за собою участие в целом ряде завтраков, чаепитий и обедов. Я возобновил мое знакомство с герцогом Эдинбургским-Саксен-Кобург-Готским, которого встретил в Москве на коронации 1883 года. Он был женат на моей двоюродной сестре великой княгине Марии Александровне, дочери императора Александра II. Хоть их четыре дочери и были еще очень молоды, все они выказывали признаки их поразительной будущей красоты.

Самый строгий судья женской красоты затруднился бы, отдать ли пальму первенства Мисси – позже вдовствующей королеве Румынской Марии, Дакки – великой княгине Виктории Федоровне, супруге великого князя Кирилла Владимировича, Сандре – принцессе Александре Гогенлоэ-Лангенбург, или же Бэби – инфанте Испанской Беатрисе.

В Лондоне я познакомился с мистером Б., одним из последних представителей исчезнувшей теперь породы эксцентричных американских миллионеров. Он жил на борту собственной океанской яхты «Леди Торфрида», которая стояла на якоре невдалеке от Лондона.

Эта яхта была действительно его постоянным местожительством, так как он не покидал ее уже в течение пятнадцати лет, проводя в одной и той же гавани от трех до пяти лет подряд. Он никогда не сходил на берег и почти никого не принимал. Русский морской агент в Лондоне сомневался, удастся ли мне столковаться с мистером Б. Он полагал, что мое намерение приобрести «Леди Торфриду» приведет американца в такую ярость, что он ответит мне отборной руганью. Однако я решил попытать счастья и попросил мистера Б., чтобы он меня принял.

Я нашел Б. на юте яхты в обществе значительного количества всевозможных бутылок. Он был раздражен и ворчал. Мое намерение приобрести его яхту не вызывало в нем никакого сочувствия. Я объяснил ему, что хотел бы еще раз посетить наиболее привлекательные места на Востоке, путешествуя совершенно свободно, то есть не будучи связан расписанием пароходных рейсов. Но ввиду того, что я собираюсь отправиться в путешествие уже следующей весной, не имею времени заказать себе яхту.

– Что же вы хотите, чтобы я делал, пока вы будете дьявольски хорошо проводить ваше время? – раздраженно воскликнул он. – Уж не думаете ли вы, что я буду спать на набережной? Или же, быть может, вы прикажете мне залезть в вонючий отель, полный людской рухляди и отвратительного шума?