Развод. Жизнь с чистого листа (СИ) - Зимняя Марина - Страница 19

Сева хохочет у меня на коленях. Даша без остановки носится по двору. Луи за ней. Инна раскладывает темную спелую вишню по трехлитровым баллонам.

Глядя на эту картину, вспоминается бабушка Шура. Она тоже делала много закаток на зиму. В моей семье такого не было. Свекровь не признавала никакой консервации. Все должно было быть исключительно свежим. Помню, как в первый год нашей совместной жизни я попыталась законсервировать огурчики. Тогда я еще наивно полагала, что смогу расположить ее к себе. Я очень старалась. Она тогда подняла такой хай по этому поводу, заявив, что Максим достаточно зарабатывает, чтобы круглый год покупать свежие овощи, а уксусом пусть травятся другие. И готовила я неправильно, и окна мыла не так. С годами я просто научилась пропускать мимо ушей ее придирки.

— Она когда-нибудь остановится?

— Спать крепче будет, — машет рукой Инна. — Ей просто некуда энергию девать. Учебный год начнется, будет засыпать на ходу.

У Инны в кармане звонит телефон. Обтерев мокрые руки полотенцем, отвечает на звонок, отойдя немного в сторону.

— У меня… Хорошо, — быстро отвечает и возвращается к столу.

Сева наскакался на моих коленях и заклевал носиком. Аккуратно перекладываю его в коляску. Инна жестом показывает Даше, чтобы та убавила звук.

Малыш сопит в коляске, сунув указательный и средний пальчики в рот, вместо соски. Инна качает головой.

— Перцем намажу, — бормочет себе под нос.

А я становлюсь напротив нее и начинаю перебирать ягоды. Отделяя веточки от сочных шариков.

— Нин, мне сейчас Паша звонил. Вообще, я не должна тебе об этом говорить. Но мне как-то неудобно перед тобой…

Удивленно вскинув брови, смотрю на нее.

— Он сейчас немного хозяйничает у тебя дома. Ты, когда вернешься, слишком сильно не ругайся. Хорошо? — сведя брови к переносице произносит она.

— И что же он там делает?

— Увидишь…

— Инна!?

— Ничего такого, что тебе может не понравиться. Ты не нервничай. Он просто позаботиться о тебе хочет. Нин… Ему очень сложно заводить отношения. Я конечно получу от Сережи, если он узнает, что я треплюсь о Пашке. Но мне кажется, что тебе нужно знать, о нем больше, чем он сам готов тебе рассказать.

Взглядом показываю, что готова ее слушать. Она оборачивается в сторону Даши.

— Дашунь, полей зелень, пожалуйста.

— Я утром поливала!

— Еще раз полей…

Даша больше не возмущаясь, убегает на противоположную сторону участка. Луи несется вслед за ней.

— Только ты меня не сдавай, пожалуйста, — все также сведя брови домиком говорит она.

— Я тебя слушаю.

На самом деле меня давно гложет любопытство, почему он не женат или хотя бы не в отношениях.

— Паша был женат дважды… Я сама знакома с ним буквально пару лет. Все это мне рассказывал Сережа. Он вообще, когда выпьет, с него можно любую информацию тянуть. Всех заложит и всех сдаст. Я краем застала ту трагедию. Помню, как Серега его из запоя вытаскивал.

— Из запоя?

— Ну да… Нет, ты не подумай ничего такого. Он просто бы не справился иначе…

Сглатываю ком подкативший к горлу. Мне одновременно и хочется, и не хочется узнавать подробности его жизни.

— С первой женой они разбежались спустя год совместной жизни. Он же хирург-травматолог. Она тоже медик. В общем он был женат на работе, а она замужем за ней же. Пожили и разбежались. По-моему, даже общаются нормально до сих пор. А вот вторая…

Инна делает паузу. Словно раздумывает рассказывать дальше или нет.

— По словам Сережи, Пашка ее очень любил. Но там была гигантская проблема. Теща называется. Оля во всем ее слушалась. Там просто было такое давление со стороны матери, что она уже будучи замужем, продолжала отчитываться ей о каждом своем шаге.

— Это Паша ему рассказывал?

— Сергей сам это видел. Нин, мы соседи… На одной лестничной клетке живем. Они дружат с детства, даже квартиры купили рядом. Наши отношения тогда только начинались, Олю я видела лишь один раз и то мельком.

— Инн, не тяни уже…

— Не торопи меня… — Инна понимает, что насыпала слишком много вишни в банку. Начинает отсыпать ягоды в другую. — Несколько лет она не могла родить. Когда долгожданная беременность наступила. Оля стала зависима от матери еще больше. Ее мать акушерка. Поэтому, кто будет вести ее беременность, было понятно сразу. Оля стала на учет в поликлинике, где работала мама, и полностью ей доверилась. Паша, скрипя зубами, терпел эту ситуацию. Ей было показано кесарево. Ребенок не перевернулся, сидел попой. Паша был в отъезде. Какое-то очередное повышение квалификации, — машет рукой. — У Сергея тоже эти обучения, повышения не заканчиваются… К сроку должен был вернуться. Но роды начались раньше. Несостоявшаяся бабушка решила пустить ее в естественные роды. Плод был маленький. Она решила, что Оля родит сама. Ребенок погиб. Оля ушла в депрессию. Паша винил ее… Ругались постоянно. Маме к ним, понятное дело, дорога стала закрыта. Паша стал больше работать, соответственно, меньше находиться дома. А в один вечер вернулся и нашел ее мертвой…

— Ты зачем мне это рассказала? — ком стоит в горле, не могу проглотить его. Прикасаюсь рукой к шее.

— Нин… Он рядом с тобой на человека стал похож. Он же как робот был. Не отталкивай его. Я не знаю, что у вас произошло. Вижу, что тебе тоже очень плохо.

— Инна, не надо мне больше ничего рассказывать…

Я привык видеть боль. Более того, я привык эту боль причинять. И давно научился не пропускать человеческие страдания через себя. Если врач не очерствеет, он просто сломается. Выбирая эту профессию, я понимал, что смогу. Смогу сохранить холодную голову и быть выше эмоций. Как оказалось, эта установка работает ровно до того момента, пока больно не становится близкому.

Когда Нина успела стать мне настолько близкой? Что не только ее физическая боль, но и боль душевная стала рвать мне сердце. А может, просто ошибки, совершенные в прошлом, заставили меня смотреть не эту женщину другими глазами. Не только видеть, но и чувствовать, пропускать через себя и стремиться уберечь.

Почему я не уберег Олю? Наверное, потому, что только ее уход заставил меня осознать, что выхода нет только из могилы. Сказал человек, который привык видеть смерть… Странно, что осознание этой простой истинны пришло ко мне так поздно.

— Тут работы на полдня, не меньше, — почесав затылок, произносит монтажник. — Я же предупреждал, на заказ нужно делать.

— Некогда мне. Ставьте эту!

— Высоту проема увеличивать придется.

— Увеличивайте.

— Плюс три тысячи. А вообще нужно посмотреть, что там за материал. Если бетон армированный, то пятерка сверху.

— Ты издеваешься надо мной? Посмотри на этот дом. Его построили, когда о бетоне и армировке еще в помине известно не было.

— Еще хуже! Я начну стену долбить, а она рушиться начнет.

— Так! Дергай отсюда!

Чтобы я еще хоть раз нанял кого-нибудь по объявлению.

— Да ладно, ладно, — парень приступает к демонтажу старой двери.

И кто догадался поставить это на вход? Типичная фанера. Ее кулаком пробить можно.

Через десять минут старая дверь и обломки дверной коробки лежат около крыльца. Да… аккуратным этого товарища не назовешь.

— Ну что, сильно стену повредить придется?

Монтажник меряет рулеткой дверной проем.

— Нет, пару сантиметров буквально. Болгаркой подтешу. Металлическая коробка все закроет, даже видно почти не будет, — недовольно вздохнув произносит рабочий. Сожалеет, что доплата за дополнительную работу сорвалась.

В сотый раз задаю себе вопрос: «Зачем я это делаю?». Она ясно дала мне понять, что не желает продолжения. Что там за отношения такие? Большая половина жизни позади, а я так и не понял женщин. А может, просто не пытался их понять?

Принимать судьбоносные решения за операционным столом в тысячу раз легче, чем понять женскую сущность. Когда ты видишь, что конечность уже не спасти, что необратимые последствия уже наступили и ампутация неизбежна. Ты просто делаешь это и тем самым спасаешь человеческую жизнь. Почему в повседневной жизни, женщины так стремятся сохранить то, что умерло. То, что сожрала коварная гангрена. То, чего уже не вернуть.