Ставка на проигрыш - Френсис Дик - Страница 27

• Предыдущая
• 27/49
• Следующая

— Вот держи, — сказал он мне. — Желаю удачи со страховкой. Она тебе пригодится.

Я прочитал, что было написано на листке. «Роллс» под этим номером был приписан к конторе под названием «Машины Лукулла напрокат».

Из «Блейз» я выбрался через крышу. «Тэлли», коробка с пирогом и больные ребра несколько осложняли задачу, но зато после кругосветного путешествия через вентиляционные шахты и перекрытия я спокойно вышел через пожарный выход в редакционное помещение соседней с нами газеты.

Никто не поинтересовался, что я здесь делаю. Я спустился на лифте в подвальный этаж и оказался в просторном гараже, где стояли ряды желтых фургонов, готовые доставить сырые, только что отпечатанные кипы газет к поездам и самолетам. Одного из шоферов я немного знал и попросил подвезти меня.

— Ладно, если вам в сторону Паддингтона.

— Как раз туда. — Мне любое направление годилось.

— Тогда полезайте.

Я влез, он загрузился и быстро выехал из гаража. У Паддингтона мы распрощались, и я поехал домой на метро, уверенный, что уж теперь никто не идет за мной следом.

У миссис Вудворд я отыграл две минуты, не чувствуя, впрочем, особого вкуса к игре. С половины седьмого до семи я, глядя на Элизабет, просидел в кресле со стаканом виски, стараясь унять беспокойство.

— Что-то случилось, Тай? — спросила она со свойственной ей обостренной чуткостью.

— Нет, милая.

Стрелки мчались по циферблату галопом. Ровно в семь я сидел абсолютно неподвижно, не делая ровным счетом ничего. В пять минут восьмого я поймал себя на том, что зубы мои стиснуты так крепко, что того гляди сотрутся в порошок. Я представил будку телефона-автомата на «Пикадилли», в которой стоит Черная Шляпа, человек в плаще или их шофер, ожидая моего звонка. Что значит Тиддли Пом по сравнению с душевным покоем Элизабет?! Но трубку я так и не снял. После семи стрелки едва ползли по циферблату.

В половине восьмого Элизабет с явно различимым в голосе страхом сказала:

— Тай, я знаю, что-то случилось. Ты никогда не был таким... таким мрачным.

Мне стоило невероятных усилий улыбнуться в ответ, но это ее не убедило. Я опустил глаза и проговорил с отчаянием и болью в голосе:

— Милая, ты очень огорчилась бы, если в узнала, что я... ну, в общем, взял и... переспал с одной девушкой?

Ответа не было. После невыносимо долгой паузы я заставил себя поднять глаза. По ее щекам текли слезы. Она делала судорожные глотательные движения, стараясь заговорить, и не могла.

По давным-давно сложившейся привычке я достал из коробки бумажную салфетку и вытер ей глаза — сама она не могла этого сделать.

— Прости меня, — бессмысленно повторял я — прости меня.

— Тай... — Ей никогда не хватало дыхания для плача. Рот широко открыт, глотает воздух.

— Милая, не плачь. Не плачь. Забудь, что я сказал. Ты же знаешь, как я люблю тебя, я никогда тебя не брошу. Элизабет, милая, дорогая Элизабет, не плачь!

Я снова вытер ей глаза, проклиная случай, что привел меня к Хантерсонам. Можно было обойтись и без Гейл. И вообще без кого бы то ни было. И по большей части прекрасно обходился все эти одиннадцать лет.

— Тай... — Слез больше не было. Лицо не такое искаженное. Она вздохнула, набрала побольше воздуху. — Я не могу даже думать об этом.

Я стоял рядом, сжимая салфетку в руке.

— Мы никогда не говорили с тобой о сексе... — «Спирашелл» ритмично вздымал и опускал ее грудь. — Мне ничего этого не надо... ты ведь знаешь... но иногда я вспоминаю... — Из глаз вновь выкатились две слезинки, я смахнул их салфеткой. — Я никогда не расспрашивала тебя о женщинах... почему-то не могла.

— Да, — медленно произнес я.

— Иногда мне казалось, что... у тебя есть кто-то... но на самом деле я никогда не хотела этого знать... Я решила, что никогда не спрошу тебя об этом. Я знаю, я эгоистична... Мне всегда говорили, что мужчины устроены по-другому, им обязательно нужна женщина... Это правда?

— Элизабет... — беспомощно проговорил я.

— Я не ожидала, что после всех этих лет... услышу такое... Да, я бы очень огорчилась, если б узнала... Что я могу поделать... А почему ты спросил?

— Я бы никогда не заговорил об этом, — с горечью в голосе произнес я. — Меня пытаются шантажировать.

— Так это было?

— Да, к сожалению...

Она закрыла глаза.

— Понимаю.

Я ждал, ненавидя себя изо всех сил. Слез больше не было. Она никогда не плакала долго — физически не могла. Другие жены могли кричать и швырять вещи. Ярость Элизабет была страшна беспомощностью. Очевидно, этот приступ прошел незаметно, потому что, когда она наконец заговорила, голос у нее был низкий, хриплый и мертвенно-спокойный.

— Ты, конечно, не мог позволить, чтобы тебя шантажировали.

Я кивнул.

— Я теперь понимаю, что была не права. Очевидно, любому мужчине, живущему с парализованной женой, нужно иметь хоть кого-то... Многие в таких случаях собирают вещи и сбегают... Я знаю, ты скажешь, что с нами этого никогда не произойдет, и, действительно, почти верю тебе, но я понимаю, насколько я тебе в тягость...

— Это, — искренне сказал я, — не так.

— Нет, это так. Но не рассказывай мне об этой девушке.

— Если не я, то они расскажут.

— Ну хорошо...

Я быстро рассказал все. Не вдаваясь в подробности. Презирая себя, но зная, что Черная Шляпа не остановится ни перед чем, чтобы узнать местонахождение Тиддли Пома. Шантажисты никогда ни перед чем не останавливаются.

«Не продавай свою душу, — сказал мне Берт Чехов. — Не продавай свою колонку». Вместо всего этого пожертвуй спокойствием своей жены!

— Ты собираешься встречаться с ней и дальше? — спросила она.

— Нет.

— А с кем-нибудь еще?

— Нет.

— Мне кажется, что будешь. Только тогда... не рассказывай мне ничего, если, конечно, кто-нибудь не начнет тебя шантажировать снова.

Горечь в ее голосе заставила мое сердце сжаться. Рассудком она, возможно, и понимала, что требовать от меня пожизненного и полного воздержания было бы чересчур, но эмоции почти не зависят от рассудка. И чувства, которые испытывает каждая жена, узнав о неверности мужа, не атрофируются вместе с мышцами. Что мог требовать я от нее? Надо родиться святой или стать абсолютно циничной, чтобы спокойно снести измены, а она не была ни той, ни другой, она была обычным человеческим существом, зажатым в тиски страшной болезни. «Интересно, — подумал я, — насколько подозрительными ей будут казаться теперь самые невинные мои отлучки, насколько мучительной станет отныне каждая минута моего отсутствия...»

Весь вечер она была тиха и подавленна. Не стала ужинать, отказалась от яблочного пирога. Я умывал ее, растирал, проделывал прочие интимные процедуры и почти физически ощущал, что она думает в это время о другом теле, которого касались мои руки. Она была бледна, напряжена и, наверное, впервые за все время стеснялась. Еще раз, вкладывая в слова всю душу, я сказал:

— Прости меня, милая!

— Да, конечно. — Она закрыла глаза. — Жизнь довольно подлая штука, правда?

Ощущение неловкости и отчуждения сохранялось и утром. Я был не в силах больше вымаливать прощение. В девять я сказал, что еду по делам, и впервые в жизни увидел, какие нечеловеческие усилия ей понадобились, чтобы не спросить куда.

Вывеска «Машины Лукулла напрокат» помещалась над входом в небольшую, обитую плюшем контору на Страттон-стрит, недалеко от Пикадилли. Темно-синий уилтонский ковер, официозного вида внушительный полированный стол, элегантные гравюры с изображением старинных автомобилей.

У стены стояла широкая, обитая золотой драпировкой скамья для столь же широкозадых, подбитых золотом клиентов.

За столом сидел учтивый молодой джентльмен с глазками Урии Хипа.[4]

Ради него я на время позаимствовал томный голос и манеры Черной Шляпы.

— Дело в том, — объяснил я, — что в одной из машин этой фирмы я случайно оставил кое-какие вещи, и теперь, надеюсь, мне помогут их вернуть.

• Предыдущая
• 27/49
• Следующая