Очерки по истории русской церковной смуты - Краснов-Левитин Анатолий Эммануилович - Страница 76

А прот. Красницкий, обращаясь к аудитории, несколько раз начинал со слова: «беспартийный»; беспартийных, кстати, на этом съезде было довольно много. В кулуарах, т. е. на ступеньках церковной лестницы и во дворе, можно было слышать густые, по-семинарски тяжеловесные слова:

— Объединение нужно, отцы, объединение.

— Необходимо, братья, согласовать все наши программы. Объединения и согласованности, кажется, все же не получилось. Перед началом одного из заседаний у входа в ВЦУ выступил мирянин, взлохмаченный, нервный и порывистый, напоминающий сектанта из Мельникова-Печерского: купальский огонек в сумасшедших фанатических глазах:

— Нельзя подвергать перемене то, что узаконено веками. В толпе зашумели. Сельские попики (широкополая шляпа, ветхий, бобриковый, цвета вороного крыла, подрясник и мешочек с хлебом в руке) смущенно переглядывались. Некоторые одобрили:

— Правильно.

Когда успокоились, мирянин продолжал:

— Согласовать церковь с социальной революцией можно постольку, поскольку революция не противоречит христианским началам.

Опять зашумели в толпе. Один из попиков, дососав ароматную трубку, сплюнул:

— Глумной он какой-то.

Другие отошли в сторону, занялись хозяйственными разговорами. Третьи, только что пришедшие, оглядывались, целовались, сердечком вытянув губы, со знакомыми, прислушивались. Оратор, наконец, успокоился. выступил новый — из священников. Его прервал вышедший на крыльцо представитель мандатной комиссии, покрутил усики, улыбнулся и широко развел руками.

— Отцы и братия, пожалуйте, пожалуйте, не задерживайте… Но «отцы и братия» расшумелись. Выкрикивали предложения. Прерывали оратора. Получилось что-то вроде многоголосной декламации, причем главная роль принадлежала отцам, а «братиям» (мирянам) много говорить не приходилось. Если «брат» приехал из деревни, он, в большинстве случаев, одет в нищую сермягу, но у него упитанное лицо и пышная борода. Если же «брат» печется о благосостоянии городского храма, он обычно носит старомодное, с бархатным воротником, пальто, сияющие калоши.

Пришлось мне поговорить с деревенским попиком. Сначала смущался, потом застенчиво потупился: «Мы все хотим нового… Только вот миряне больно жмут на нас. Взять, к примеру, проповедь. Читай так, как они хотят. То же и во всем прочем…»

Заседания происходили в смежной с приемной ВЦУ церкви. Попики, входя, истово крестились, прикладывались к кипарисово-смуглому кресту, группировались согласно убеждениям и наклонностям. В церкви встречались уже иные «миряне»: тихие «мальчики», прозрачные синие глаза, похоронные морщинки у губ, бледнолицые «сестрицы» в скромных косыночках, несколько монашествующих, горсточка сектантского облика крестьян. Деловую часть заседания открыл митрополит Антонин — дряхлый, темнолицый, в белом библейском клобуке, с кряжистым новгородским выговором. Смысл речи: старая церковь умерла — нужна церковь новая. Ее можно создать единственным путем — революционным путем. На такой путь и встало обновленческое движение. Стоящий невдалеке от меня «брат» (угрюмые глаза и суровое лицо) крепко сжал губы и потом поморщился.

— Мда-а-а…

— Ведь и Христос, — продолжал Антонин, — действовал революционным путем, иначе Он не был бы распят.

— Договорился до дела, — поперхнулся мирянин и, поворотясь к иконе, быстро перекрестился.

— Экое богохульство, Господи…

Когда же Антонин, заканчивая, обратился к заседанию:

— Все мы должны стать друзьями Советской власти, — мирянин с несколькими друзьями направился к выходу.

Прот. Красницкий выступил с речью о текущем моменте. Он недурной, очень гладкий, очень спокойный оратор. Часть съезда встретила его возгласами: «Вы бы надели красную ризу!» Но сразу смолкли. Слушали внимательно. Попики, поглаживая волосы, перешептывались. Ну и говорун! Красницкий — безоговорочный революционер церкви. Он сказал в своей речи: «Наш живоцерковный голубь уже перелетел за Черное море». Выступивший вслед за ним священник Боголюбов, искусно прикрывшийи тихоновские «заповеди» «сафьяновым переплетом» канонических правил, внес маленькую поправочку:

— Только этому голубю надо бы привязать записочку. В записочке, как объяснил Боголюбов, следовало бы написать о некотором «нестроении» в церкви, т. е. о нарушении «канонической преемственности» и просьбу к современным корсунским «святителям»: «Благословите (на предмет правомочности) Поместный Собор». Но это в скобках.

Вернемся к Красницкому. Речь Красницкого пересыпана незнакомыми на амвоне словами: революция, Советская власть, иностранный капитал.

— Мы должны служить Советской власти. Мы — народная церковь, должны поддерживать народную власть.

В резолюции, предложенной Красницким, находится пункт, признающий Тихона контрреволюционером. Резолюция в целом вызвала массу выступлений. Многоголосная декламация повторилась в более широком размере.

— Наш съезд, — поднялся на амвон пепельно-седой, снятый с суриковского полотна священник, — не имеет права судить Тихона. Судить его будут в другом месте…

В толпе задрожала фосфорическая зыбь. Некоторые подвинулись ближе, священник взмахнул руками, трубно прогудел:

— Ведь если он будет осужден, кровь его будет на нас и на детях наших.

Зыбь перелилась волной. Волна зашумела. Плеснулась исступленно-истерическим «Хри-сто-с воскре-е-се-е!»

(Известия, 1923, 29 апреля, № 94, с. 4.)

В результате всех этих речей, выступлений, возражений о. Красницкому удалось, после ухода «беспартийных», навязать съезду следующую резолюцию:

«1. Предстоящий Поместный Собор должен ясно и определенно окончить двухсотлетний период подчинения церкви дворянскому самодержавию и положить начало действительной церковной свободе в условиях революционной Советской России.

2. В течение двухсот лет дворянского самодержавия религиозное чувство русского народа систематически эксплуатировалось прежним синодским и консисторским строем в определенных политических целях, и пятилетнее управление церковью патриарха Тихона имело определенную цель сохранить в церкви старый синодальный и консисторский быт в надежде восстановления павшего самодержавия.

А потому Московский епархиальный съезд духовенства и мирян постановил признать контрреволюционную политику патриарха Тихона вредной и разрушительной для церкви, повлекшей за собой великое множество жертв и со стороны духовенства, и со стороны мирян».

(Известия, 1923, 26 апреля, № 91, с. 5.)

Членами Поместного Собора от Московской епархии были избраны: от духовенства — профессор протоиерей Попов, магистр богословия Добронравов, профессор богословия С.В.Богословский, протодиакон С.Доб-ров, протоиереи С.Орлов, Лебедев и Цветков и псаломщик Радонежский. Из мирян В.Н.Львов, Н. К. Опарников, А.М.Коновалов, Н.С.Жемахов. Кандидатами к ним: Торопов и Мамонтов. Все избранные Москвой делегаты были членами «Живой Церкви».

Петроград избрал содацевцев. Здесь царила полная неразбериха. С января 1923 г. Петроградской епархией правил епископ Артемий, заявивший при вступлении в должность, что он намерен организовать комиссию для объединения петроградской церкви. В комиссии должен был участвовать и епископ Николай Ярушевич. Епископ Николай, однако, не пошел в комиссию, и ничего из этой затеи не вышло.

За несколько месяцев до этого, 24 ноября 1922 г. живоцерковники попытались взять реванш. В этот день в Петроград прибыл из Москвы протоиерей В.Д.Красницкий. Выступив в Князь-Владимирском соборе с широковещательной речью, он затем развил бешеную энергию для того, чтобы восстановить в Петрограде живоцерковную организацию. Поставив дело «на широкую ногу», он вовлек в кампанию влиятельных «друзей» с Гороховой улицы. В результате многие священники, отошедшие в сентябре от «Живой Церкви», вернулись вновь в ее лоно. Боярский с трудом отбивал яростные атаки.

Эта смутная беспокойная зима 1922/23 годов ознаменовалась также появлением на исторической авансцене известного Н.Ф.Платонова, который затем на протяжении десятков лет был главным обновленческим лидером в Петрограде.