Невестка слепого барона (СИ) - Ром Полина - Страница 29

— Отложи, – это прозвучало как приказ, хотя и вежливый. – И я был бы благодарен, если бы ты приготовила нам горячий взвар.

«Взвар нужен ему не для того, чтобы согреться», – быстро сообразила я. В комнате у барона было тепло, потому что я каждое утро приносила ему корзину с дровами. И сейчас небольшой огонек дружелюбно потрескивал в камине дровами, изредка рассыпая ворох искр. Но сделать взвар было совсем несложно, да и стирку я согласилась отложить с удовольствием.

Конечно, первые дни после того, как я «построила» свекровь и Агапу, я чистила, белила и отмывала дом, как бы утверждаясь в своих правах хозяйки. Но это было чисто внешнее проявление некой самостоятельности. На самом деле я прекрасно понимала, что и дом этот не принадлежит мне, и вся власть моя совсем ненадолго. Вспоминая о том, как книжные попаданки разворачивали бизнес, я прекрасно понимала, что за год каких-то серьезных денег заработать просто не успею. А ведь через год вернется баронет…

Боюсь я этого мира или нет, но решать проблему своего выживания нужно сейчас. Решать, как уходить и где взять документы. Решать, где жить потом и на что именно жить. Барон казался мне самым вменяемым членом семьи, хотя бы потому, что явно недолюбливал жену и сына. Так что предложение на разговор я приняла не просто с радостью, а еще и с тихой надеждой: вдруг узнаю что-то важное, что поможет мне выжить?

Беседа с господином бароном начиналась медленно и сложно, со многими паузами. У меня не было оснований слишком уж доверять ему и сообщать, что я собираюсь сбежать от его сына. Он же, похоже, пытался определить, что я за человек: задавал вопросы о моем детстве, просил поделиться самыми яркими воспоминаниями о родителях и прочее. Я просто вынуждена была сообщить ему, что упала в монастыре с лестницы и сильно ударилась головой.

— Поэтому, господин барон, ни на один вопрос я ответить не могу. Я даже родителей собственных с трудом в лицо узнала, а уж как там в детстве было, почти совсем ничего не помню.

Некоторое время мы оба молчали – беседа не клеилась. Мне казалось, что барон тоже опасается меня, хотя я совершенно не понимала, как бы я могла ему навредить. С моей точки зрения, именно я была самым бесправным существом в этом мире, и вся моя внешняя власть держалась исключительно на сиюминутном страхе Агапа и баронессы. Как только они получат возможность сопротивляться, жизнь моя превратится в ад, если до этого времени я не сбегу. Излишками милосердия не страдали ни та, ни другая.

Пауза становилась тягостной, да и взвар в кружках уже остыл. И потому я, чтобы разбить неловкое молчание, спросила:

— Господин барон, а что это такое интересное вы делаете из ниток?

— Это сеть, Клэр. Рыболовная сеть.

Вот оно что! Теперь я уже и сам поняла, что это обычная сетка, только новая и свитая в толстенный жгут. Скорее всего, в жгут он ее свивает, чтобы она не путалась.

— Вы что, умеете ловить рыбу, господин барон? – это казалось мне сомнительным. Видел он, как я уже поняла, довольно плохо.

Барон как-то странно вздохнул и заговорил:

— Я не умею ловить рыбу, девочка. По первому морозу мимо баронства будет проезжать купеческий обоз. Путь их лежит в Хагенбург. А там, как известно, есть небольшой морской порт. Многие жители Хагенбурга занимаются рыбной ловлей. Да и у самого герцога есть два баркаса, которые выходят на ловлю для его кухни. Так что рыболовные сети я продам купцам и на эти деньги смогу покупать себе дрова и все другое, что понадобится.

Я зацепилась в его речи за слово «себе». В смысле: “покупать себе дрова”?! А семья что, не давала ему дров зимой?!

— Вы говорите так, господин барон, как будто все вокруг, в том числе и дрова во дворе, не принадлежат вам.

После моей фразы барон замолчал и надолго. Я уже чувствовала некоторую неловкость и думала о том, как бы забрать посуду и тихонько уйти, однако он, видимо, что-то решив для себя, заговорил и говорил долго:

— Когда меня ранили, и я потерял глаз, то сразу отправился домой. Рудольфу тогда было двенадцать лет, и без меня землями управлял бурмистр. Это был старый еще отцовский слуга, и хозяйство более-менее было в порядке.

В дороге я сильно простыл и когда приехал, долгое время болел. Именно тогда и стал слепнуть на второй глаз. Так медленно, что даже заметил не сразу. Первой мое бельмо заметила Розалинда…

Барон замолчал, и я, не выдержав, спросила:

— А дальше? Что было дальше?

— Много всего, Клэр, очень много… Сперва, года через три, умер старый бурмистр. Как раз была очередная волна и бедняга не перенес болезнь. Как, впрочем, и многие другие, – барон перекрестился. – Сам я уже толком не мог объезжать земли и следить за порядком. Пробовал брать с собой Рудольфа и учить, – старик огорченно покачал головой и завершил фразу: – Только толку с того не было. Он не хотел понимать, что нельзя отбирать у смердов все. Что если отобрать больше, чем положено, семья вымрет. И в следующем году налог взять будет не с кого. Кроме того, ему тогда исполнилось семнадцать, и крестьяне были страшно недовольны, что он насилует женщин. Однажды его поймали и жестоко избили… – старик вздохнул и поморщился. Вспоминать все это ему явно было тяжело.

— Тогда дело дошло до бунта, и были вызваны герцогские войска, потому что сам я не справлялся. С войсками приезжал младший сын герцога, маркиз Бритон. Этот юнец понимал в хозяйстве еще меньше Рудольфа. Маркиз повесил почти полтора десятка крестьян. И люди стали уезжать с моих земель. Но уезжать стали потом. А сперва маркиз заставил меня подписать доверенность на управление землями на мою жену, с последующей передачей земель Рудольфу. Розалинда всегда защищала сына от любого наказания и даже в первый год, до достижения им совершеннолетия, он творил, что хотел. Конечно, баронство быстро стало приходить в упадок. Какой-то год выдался совсем уж голодным. Мы много скандалили тогда и договорились о следующем: мне берут слугу, который везде станет меня сопровождать и рассказывать, что видит. А я буду решать, сколько и чего можно взять, что сажать на наших личных участках и сколько из урожая можно продать. Рудольф был не слишком доволен таким решением и гневался и на меня, и на мать. Но Розалинда понимала, что иначе мы совсем разоримся. Это был единственный раз, когда она пошла против воли сына. Между ними с самых юных лет Рудольфа существовала особая привязанность. Когда я сердился на него и требовал наказания, Розалинда всегда ухитрялась сделать так, чтобы это наказание превратилось чуть ли не в награду. Никакие мои уговоры не действовали…

Барон снова помолчал, как будто вспоминая что-то, и дальше заговорил тихо и почти неохотно:

— Сын всегда был не слишком умным, но очень злопамятным. Вместо шустрого мальчишки он привел для меня десятилетнюю девочку – сироту. Да еще и насмехался, обещая матери скорую нищету. Только вот девочка оказалась умненькой и старательной…

Мне было очень жаль старика, который теперь, казалось, с трудом выговаривал слова каким-то совсем осипшим голосом.

— Я знаю про Верну, господин барон. Слышала.

Старик перекрестился, снова помолчал и тихо добавил:

— Тем лучше, Клэр. Тем лучше…

Разговор и сам по себе был очень тяжелый, но к концу беседы барон вовсе повел себя очень странно. Он как будто опасался чего-то и с мучительным затруднением подбирал слова. Я очень быстро поняла, что это затруднение не связано с погибшей девочкой, но совершенно не понимала, чего он опасается. Барон не отпускал меня из комнаты, но все не мог набраться храбрости и что-то спросить или сказать. Между тем время бежало, а мы все еще перебрасывались какими-то бессмысленными фразами и сведениями. Выглядело это примерно так:

— А Нина, значит, тебе понравилась?

— Да, господин барон. Она трудолюбивая и спокойная женщина.

— Это хорошо…

Потом следовала длинная пауза и новый вопрос:

— Значит, если бы Нина вернулась, тебе было бы легче? Или ты хочешь другую служанку?