Ради острых ощущений - Френсис Дик - Страница 44

• Предыдущая
• 44/58
• Следующая

Я остановился и поднес к глазам бинокль. Конюхи сбивались с ног, и я порадовался, что меня уже нет с ними. Пожалуй, Хамбер выждет немного, прежде чем приняться за Кандерстега, как бы они с Эдамсом ни торопились: ведь они не были уверены, что я уберусь до обеда или даже вообще сегодня, и теперь им нужно какое-то время на подготовку. С другой стороны, ни в коем случае нельзя их упустить. Мне не хотелось покидать свой наблюдательный пункт даже для того, чтобы проехать две мили до Поссета и позвонить Беккету – за это время вполне можно успеть погрузить и увезти Кандерстега. Микки – Старлэмп уехал и вернулся днем, и очень может быть, что Хамбер не перевозит лошадей в темноте. Но уверен я не был. В нерешительности я грыз конец ручки, и в конце концов, приняв решение не звонить, добавил к отчету постскриптум.

Я поставил время, число и свою подпись. Затем вложил письмо в конверт и адресовал его полковнику Беккету.

Дорога до ближайшего почтового ящика в Поссете и обратно заняла у меня шесть минут. Мне повезло, и на пути я не встретил ни одной машины. Затормозив на вершине холма, я с беспокойством посмотрел вниз, но там, похоже, ничего не изменилось. Тогда я спустился с дороги на свое место и хорошенько осмотрел двор в бинокль.

Начало смеркаться, и почти во всех стойлах горел свет. Мрачный темный силуэт дома Хамбера, расположенного ближе ко мне, закрывал кирпичное здание конторы и часть двора, но мне были видны сбоку закрытые двери гаража, где стоял фургон, и дальний ряд стойл, в одном из которых – четвертом слева – находился Кандерстег. Он был на месте, я различал его тень в окне конюшни – видно, он ходил туда-сюда, пока Берт ворошил его соломенную подстилку. Облегченно вздохнув, я продолжил свое бдение.

Обычная вечерняя работа шла своим чередом. Я увидел Хамбера, который медленно обходил конюшню, опираясь на трость, и рассеянно потер полученные от него утром синяки. Одна за другой двери запирались, и окна гасли, пока не осталось только одно горящее желтым светом окно – крайнее в правом ряду стойл, окно кухни. Я опустил бинокль и встал, чтобы размять ноги.

Воздух, как и всегда на вересковой равнине, не был совершенно спокоен. Это не был в полном смысле этого слова ветер или даже ветерок – скорее, холодный поток, обтекающий любой встречающийся на пути предмет. Чтобы защитить спину от его леденящего прикосновения, я соорудил заслон из мотоцикла и веток кустарника. Завернувшись в одеяло, я сидел на сумке с подветренной стороны этого импровизированного заграждения, и мне было достаточно тепло и удобно.

Я посмотрел на часы – почти восемь. Ночь была чудесная, ясная, небо сияло белыми звездами. Из созвездий Северного полушария я знал только Большую Медведицу, а из звезд – Полярную и мерцающую на востоке-юго-востоке Венеру. Жаль, не догадался купить карту звездного неба, чтобы скоротать время.

Внизу открылась дверь кухни, отбросив на землю прямоугольник света. Темный силуэт Сесила несколько секунд постоял в освещенном проеме, потом шагнул во двор и захлопнул за собой дверь. В темноте я не мог его видеть, но не сомневался, что он отправился к своей бутылке.

Я съел кусок пирога, а немного погодя – плитку шоколада. Время шло, ничего не происходило. Иногда по дороге за моей спиной проезжали машины, но ни одна не останавливалась. Перевалило за девять вечера. Полковник Беккет, должно быть, ужинает в своем клубе, и я преспокойно мог бы поехать и позвонить ему. А впрочем, утром он все равно получит мое письмо.

Дверь кухни снова отворилась, вышли два или три конюха, освещая фонариком путь к уборной. Наверху в незаклеенной части окна появился свет – наступило время ложиться спать. Откуда-то выполз Сесил и ухватился за дверной косяк, чтобы не упасть. Потом окна погасли.

Спустилась ночь. Час проходил за часом, поднялась и ярко засияла луна. Я созерцал первозданные вересковые равнины, и в голове у меня мелькали довольно неоригинальные мысли – например, как прекрасна земля и как отвратительны ее человекоподобные обитатели. Жадный, злой, жестокий, властный хомо сапиенс! А ведь «сапиенс», как это ни смешно, значит мудрый, разумный, рассудительный… Такая замечательная планета могла бы дать жизнь более доброму и умному человеческому роду. Едва ли создание Эдамса или Хамбера можно назвать шумным успехом.

В четыре часа я съел еще шоколада, запил его водой и представил себе свою ферму, купающуюся в лучах горячего полуденного солнца за двенадцать тысяч миль отсюда. Когда я покончу с ночным сидением на ветреных склонах холмов, меня ждет нормальная размеренная жизнь.

Мало-помалу холод проникал через одеяло, но мне было не намного хуже, чем в ледяной спальне хамберовской конюшни. Я зевнул, потер глаза и стал высчитывать, сколько секунд осталось до рассвета. Если солнце, как ему положено, встанет без десяти семь, это будет сто тридцать раз по шестьдесят секунд – шесть тысяч семьсот восемьдесят мгновений – до наступления четверга. А сколько до пятницы? Я сдался и бросил это занятие. Скорее всего в пятницу я все еще буду сидеть здесь, если повезет – не один, а с человеком Беккета, который сможет разбудить меня, когда появится фургон.

В шесть пятнадцать в конюшне зажегся свет, конюхи поднимались и начинали работу. Через полчаса первые шесть лошадей выехали цепочкой из ворот и двинулись по дороге в, Поссет. В четверг тренировок на площадке не было – только езда по дороге.

Не успели они скрыться из виду, как во двор въехал Джад Уилсон на своем солидном «форде» и поставил его возле гаража для фургона. К нему подошел Касс, и они несколько минут стояли и разговаривали. Потом я увидел, как Джад Уилсон вернулся к гаражу и открыл тяжелые двойные двери, а Касс направился прямиком к стойлу Кандерстега, четвертому от угла.

Они собирались уезжать. Джад Уилсон вывел фургон на середину двора и опустил заднюю стенку. Касс завел лошадь в фургон и вышел, после чего стенка была поднята и закреплена. С минуту они стояли, выжидательно глядя на дом, из которого почти тут же появилась прихрамывающая фигура Хамбера.

Касс остался, а Хамбер и Джад Уилсон сели в фургон и поехали к воротам. Вся погрузка от начала до конца не заняла и пяти минут.

Я же тем временем отбросил одеяло и раскидал наваленные на мотоцикл ветки. Бинокль я повесил на шею и застегнул поверх него «молнию» кожаной куртки, надел шлем, перчатки и очки.

Хоть я и ожидал, что фургон поедет на север или запад, но все же обрадовался, когда так и случилось. Он свернул резко на запад и двинулся по дороге, пересекавшейся с той, возле которой расположился я.

Выкатив мотоцикл на дорогу, я завел его и, с удовольствием бросив сумку с надоевшей одеждой, рванул к перекрестку. Там я отъехал для безопасности на четверть мили и пронаблюдал, как фургон притормозил, повернул вправо, на север, и снова поехал быстрее.

Весь день я лежал в канаве и смотрел, как Эдамс, Хамбер и Джад Уилсон доводят Кандерстега до полного исступления.

Это было жестоко. Собственно, применяемый ими способ был так же прост, как и вся схема, и заключался главным образом в особой планировке маленького поля площадью в пару акров. Высокая тонкая живая изгородь, окружающая поле, была обтянута проволокой примерно до уровня плеч. Проволока была прочная, но не колючая. На расстоянии пятнадцати футов шла вторая, внутренняя изгородь, состоящая из крепких столбов и перекладин, от солнца и дождя приобретших приятный серо-коричневый цвет. На первый взгляд все это ничем не отличалось от обычного устройства племенных ферм, где жеребят защищают деревянным внутренним забором, чтобы они не поранились о проволоку. Только вот углы внутренней ограды были закруглены, так что в результате получилось нечто вроде беговой дорожки в миниатюре.

• Предыдущая
• 44/58
• Следующая