КОМ 2 (СИ) - Войлошников Владимир - Страница 2

Вот тебе и ответ! И не знаешь, взаправду, что лучше — сказать беременной или не сказать? И худо не станет ли ребёночку?

Что за, интересно, ироды белобрысые? Уж не тех ли насильников сродственники, за кровной местью явились? Один, помнится, сильно блондинистый был…

Аннушка нахмурилась и принялась проверять пульс, лоб тряпочкой мокрой промакивать и руками светить:

— Илья Алексеевич! Ну-ка прекратите волноваться, вон как у вас сердцебиение усилилось!

— Да как не волноваться-то⁈ Дома экие страсти происходят.

— С супругой вашей хорошо всё, она под опекой родственников. Да и недоброжелателей ваших поймали.

— А коли другие явятся? — впрочем, я тут же себе и возразил. — Места у нас малолюдные, всякого чужого за версту видать. А теперь казачки ещё и предупреждены.

— Вот видите! — обрадовалась Аннушка. — И всё же, давайте-ка мы вас в лечебный сон отправим…

— Только письма под подушку положите.

— Всенепременно!

И почти двое суток я спал. Проснулся — опять лежу, ничего не делаю. Третий день, почитай! Уже на стену от безделья лезть охота. И тут ко мне посещения разрешили.

Первым пришел хорунжий Соколов. Весь при параде, медали-ордена солнечные зайчики пускают, чуб завит — красавец. Поставил под кровать сумку с чем-то звякнувшим.

— Это, — говорит, — тебе. Потом посмотришь, как доктора скажут, что можно…

А потом ошарашил известием, что продавил начальство, чтоб подали прошение — на меня, на очередную медаль. Вбил он, видите ли, себе в голову, что я его телом от попадания закрыл! И главное — не верит, что случайно, обижается:

— Я, — говорит, — к своей тушке знаешь, как привязан? Она мне дорога, как память! Так что не выпендривайся! И на «ты» теперь меня зови, не чинись. Иван Соколов я. Наши все пилоты, кто в бою был, подписались под петицией. А ты ещё потом раненый в бой вернулся! Все же видели, как в «Саранчу» прилетело. Главное, ты проскакиваешь — бабах! — из твоего МЛШ-а сноп искр! Мой «Святогор» от удара качнуло — ну, всё, думаю, отлетался Коршунов… Так мы лягушатникам на злобе́за тебя таких люлей вломили, мало не показалось!

— Соколов, я действительно по дурости подставился…

— Молчи, казак! Случайно вышло или нет, для меня, — он ткнул себя в грудь, и иконостас на груди, блеснув, качнулся (кстати, ни хрена у него орденов!), — это вообще рояля не играет. Ты — Коршунов, я — Соколов, целый, ёрш твою клёш, курятник организуем! И ещё скажу: мне техники вмятину в бронеплите «Святогора» показали. Не прикрыл бы — прям в бак бы влетело. Сгорел бы мой СБШ, и я вместе с ним… А тут ты — ну и часть удара на себя принял. Понял, как дело было?

— Ну-у не знаю…

— Вот и не нукай! Я твой командир, мне виднее. Лежи, выздоравливай! Кстати, видел, какие тут медсестрички? Ух! А ты теперь весь геройский казак, — он осёкся, помолчал, — но ты, это, своей, которая к тебе приставлена, глазки не строй, это я тебе по-братски советую.

— Да не собирался, Иван, меня же жена ждёт.

Он недоверчиво покачал головой:

— Моё дело предупредить, — и уже на выходе, обернулся и сказал: — Кстати, дойч твой — маладца!

И ушёл. Я так и не успел спросить: чего дойч маладца?

После слов хорунжего присмотрелся я к своей сестричке. Надо ж так: и не было никакого интереса, а как сказали — ай-яй-яй, нельзя! — так сразу и любопытно стало.

И чего, интересно, глазки строить ей не советуют? Невеста чья-то? Или тайная супруга?

А поглазеть-то потихоньку можно?

Что сказать…

Ну симпатичная, конечно. Глазки блестят, и руки у неё такие, знаете, профессионально ласковые. Вот есть у человека дар повязки там менять или уколы ставить — короче, всё лекарское дело. Вот это про Аню. А в остальном — ну моя-то Симочка сильно для меня лучшее. Так что баловство это. Может, и хороша Маша — ну или как здесь, не Маша, а Аня — да и слава Богу, что не наша. Так как-то.

ЗА ХРАБРОСТЬ!

Прошли две недели, и меня выписали. Обошлось это дело без помпы вообще. Пришёл утром доктор, погладил руками рану поверх повязки, посмотрел в глаза — и всё, говорит:

— Ну, что же, герой, пора вам в часть возвращаться. И чтоб не видел вас тут больше, уж будьте так ласковы.

— Постараюсь, господин доктор, но тут уж такое наше дело, казацкое, никогда не угадаешь, где каким боком фортуна повернётся.

— А вы, голубчик, всё же поберегитесь. Нужно ещё неделю не напрягать организм, чтобы он в полную норму пришёл. Вот, голубчик бумага для вашего командира с предписанием. Вам ясно?

— Так точно!

— Ну, вот и славно.

Забрал с госпитального склада свои вещички. Кстати, в Соколовской холщовой сумке лежало пять бутылок аж Шустовского коньяка. Кудряво хорунжие живут! Тоже так хочу. Пришёл в расположение, доложился есаулу, а он мне и говорит:

— Ну что, вахмистр, давай, товарищам проставляйся! «За храбрость» тебе вот уже и документы пришли! На днях при всех на построении вручат.

— Служу царю и Отечеству!

— Ты мне-то тут не тянись — не я тебе медаль вручать буду. Говорят, один из Великих князей прилетает, вот перед ним и будешь сапогами щёлкать, — но видно же: улыбается. Знать, приятно старому. Ну, ему приятно, а мне не жалко.

Дошёл до своей палатки. Так, а вот это уже интересно. На месте моей (личной, аккуратной, небольшой) палаточки стоял здоровенный… э-э-э… шатёр? Короче, большая такая палатка. У нас в таких обер-офицеры спят. Так я-то чином помладше буду.

Подошёл… а как стучаться?

— Есть дома кто?

— Да-да, заходите, — раздался знакомый голос.

Чего? Откинул полог и вошёл. На кровати (кровати!) лежал дойч и меланхолично курил трубку. Увидев меня, он вскочил, положил трубку на столик (столик, мать твою!) и доложил:

— Господин Коршунов, во время вашего пребывания в госпитале особых происшествий не случилось.

Ага, а не особые, значит, случались… Так-так.

— Первое. Где моя палатка? Второе. Что это за хрень стоит на моем месте? Третье. Что ты, мать твою, тут делаешь? Это место моё!

— Герр Коршунов, докладываю по пунктам. Ваша палатка лежит в походном сундуке, — что, раскудрить твою через коромысло⁈ Какой сундук? — Второе. На её месте стоит ваше новое жильё, согласно пункту восемнадцатому, главы три, устава гарнизонной службы, в случае нахождения…

— Стоп, это пропустить! Дальше.

— Я нахожусь рядом с вами согласно правилам международной конве…

— Это ты мне уже говорил, а я тебе в ответ, что эти ваши конвенции меня ваще не колыхают.

— Извольте ознакомиться с приказом вашего командира, — он протянул мне сложенный вчетверо листочек, — папирен.

«Папирен» оказался приказом походного атамана о зачислении Хагена фор Ярроу на должность механика-пилота, внезапно МЛШ «Саранча». А «Саранча» у нас в РЭК одна — моя. Подстава, пень горелый.

— А это всё, — я обвёл рукой окружение, — что вообще?

— Согласно уставу, который я имел честь прочитать, пока лежал в госпитале, большой офицерский шатёр, положен вам, как пилоту собственного, а не выданного государством, шагохода. Я имел длительную беседу с каптенармусом, и он предоставил нам положенное.

Да Семёныч за гайку лишнюю удавится! Чувствую, этот эпический «разговор» тянет на подвиг почище любого боевого. Так… Я ещё раз огляделся. Бухнул сумку на столик.

— А это тоже положено? Ну, там — кровати и это вот всё?

— Да, — дойч кивнул. — Мебель входит в стандартную комплектацию шатра. Каптенармус имел иное мнение, мне пришлось ознакомить его со списком стандартной комплектации.

Дойч в моих глазах рос всё сильнее. Это ж надо!

О! Это надо отметить. За знакомство, и заодно шатёр обмыть. Достал бутылку. Кинул её фону.

— На, разливай, — а вдруг у него и бокалы есть?

Бокалы нашлись, чему я уже не удивлялся. И даже лимончик подсохший, по причине жары сирийской, но это я уже придираюсь. Короче, усугубили мы с Хагеном фор Ярроу. И засиделись заполночь. И поговорили по душам. Нормальный боец оказался, да и человек неплохой.