Тигр снегов. Неприкосновенная Канченджанга - Эванс Чарлз - Страница 21

— Ом мани падмэ хум, — твердил он. — Колбаски! Колбаски!

А первый принялся прыгать, словно одержимый тысячью дьяволов.

— Пусть хоть вся свинья видна! — завопил он вдруг. — Мне всю голову сожгло!

Я не склонен давать ламам колбаски, чтобы они прятали их под свои шапки. Совсем недавно, после штурма Эвереста, меня просили пожертвовать деньги в один монастырь близ Дарджилинга, однако, подумав, я отказался. Я предпочел отдать деньги на постройку приюта для бедных, нежели кучке монахов, которые истратили бы их только на самих себя.

И все же я повторяю, что я верующий человек. Мне хотелось бы думать, что это заключается прежде всего в том, что меня заботит искренность моей веры, а не ее внешние проявления и всяческое ханжество. На вершине Эвереста я склонил голову и подумал о боге. И во время путешествия по Тибету я тоже думал о нем, я думал о своих родителях и о своей покойной теще, вера которой была так сильна, и знал, что путешествую также и от их имени.

Ом мани падмэ хум… Ом мани падмэ хум…

Мы проходили мимо стен мани так, чтобы они всегда были от нас по левую руку. Мы проходили длинные ряды чортенов, хранилищ душ умерших. Мы проходили мимо развевающихся молитвенных флажков и вращающихся молитвенных колес и древних монастырей на вершинах скал великого плато.

Путь из Гангтока занял около двадцати дней. Когда мы двигались, то двигались очень быстро, во всяком случае для этого края, потому что профессор Туччи был нетерпелив и неутомим. Но часто мы останавливались около монастырей в поисках интересных вещей. Прежде всего профессора занимали старые книги, рукописи и предметы искусства. Но он вел себя не как турист на базаре — он отлично знал, чего хочет, а чего не хочет, и часто ламы поражались тому, что профессору известно об их сокровищах больше, чем им самим. По вечерам он сидел допоздна в палатке, изучая свои приобретения и делая записи, и страшно сердился, если кто-нибудь мешал ему. В полночь или еще позже он мог вдруг выскочить из палатки и объявить: «Ол райт, я готов. Двигаемся дальше!» И нам приходилось всем подниматься и отправляться в путь.

Наконец настал великий день. Однажды утром мы увидели перед собой не пыльную степь с уединенными монастырями, а широкую долину между гор и в ней большой город. Мы увидели улицы и площади, храмы и базары, множество людей и животных, а надо всем этим возвышался на краю города большой дворец Потала, где живет Далай-лама. Мы остановились, я вспомнил свои молитвы. Затем мы въехали в Лхасу.

Профессора Туччи здесь хорошо знали по предыдущим посещениям; нас сердечно приветствовали и предоставили нам просторный дом. Затем последовали приемы, устраиваемые правительством и частными лицами, причем некоторые проходили верхом на лошадях на открытом месте за городом — я никогда еще не видел ничего подобного.

Сначала люди никак не могли раскусить меня. Лицом я очень похож на тибетца, но одеждой и всем поведением отличался от них, и они очень удивились, обнаружив, что я говорю на их языке. Услышав, что я шерпа, они стали расспрашивать меня про горы и восхождения; на одном приеме я беседовал с высокопоставленными чиновниками и показывал им фотографии из экспедиции со швейцарцами в Гархвал. Однако больше всего их интересовал Эверест. О других горах, которые я называл, они никогда и не слышали, зато все знали Джомолунгму.

— Как вы думаете, удастся кому-нибудь взять ее? — спросили они.

Я ответил:

— Нет ничего невозможного для человека. Если он будет стараться, то рано или поздно добьется.

Тогда они сказали:

— А вы не боитесь подниматься на нее? Ведь там обитают боги и демоны?

На это я возразил:

— Я не боюсь смерти. Когда ходишь по улицам, легко может произойти несчастный случай. Так чего же я буду бояться на горе?

Самое замечательное из происшедшего в Лхасе была встреча с Далай-ламой. Мы видели его даже не один, а два раза. В Потала нас проводили по множеству помещений и переходов в личные покои Далай-ламы, и, хотя он тогда был всего лишь пятнадцатилетним мальчиком, держался он очень приветливо и с большим достоинством. Обычно на него не разрешается смотреть, в его присутствии полагается сидеть, наклонив голову. Однако профессор Туччи в качестве старого друга не только был освобожден от этого правила, но подолгу беседовал с Далай-ламой, и на мою долю выпало счастье стоять рядом и смотреть и слушать их беседу. В конце каждой встречи Далай-лама благословлял нас. Я выходил из Потала, думая о своих родителях и о матери Анг Ламу, и сердце мое было переполнено.

Раз уж я упомянул титул Далай-ламы, то следует разъяснить кое-что известное о нем лишь очень немногим на Западе. Ни один тибетец не называет так главу своей церкви, они величают его Гьялва Римпоче. «Гьялва» означает «победивший» или «одолевший», иначе говоря, божество или Будда. «Римпоче» значит «драгоценный» или «святой». Иногда это второе имя применяется также в отношении других видных лам, но Гьялва употребляется только для самого высшего — воплощенного божества. Незнакомый с внешним миром тибетец не знает даже, что такое Далай-лама. Для него его вождь имеет лишь один титул — Гьялва Римпоче, драгоценный или священный Будда.

В Лхасе мы встретили также двух интересных чужестранцев, Генриха Xappepa и Петера Ауфшнайтера. Они входили в состав немецкой альпинистской экспедиции на Нанга Парбат в 1939 году, но были захвачены в плен в Индии англичанами в начале войны и интернированы. После ряда попыток им удалось бежать. Они совершили труднейший переход через Гималаи и получили разрешение остаться в Лхасе. Обо всем этом Xappep рассказал позднее, в своей известной книге «Семь лет в Тибете». Когда я их увидел, они уже пробыли там большую часть этого времени, и, хотя полюбили Тибет и были готовы остаться там, им, естественно, хотелось услышать о внешнем мире. Xappep особенно интересовался альпинистскими новостями; я поделился с ним тем, что знал. Он заметил:

— Вы счастливый человек, Тенцинг. Вы можете ходить куда хотите — в горы, в замечательные экспедиции. А я был военнопленным, да и теперь остаюсь вроде пленника. Мне, наверное, уже больше никогда не придется совершить восхождение.

Вдруг он улыбнулся:

— А что, если нам с вами пойти в горы — прямо сейчас? Что вы скажете на это?

Мы даже обсудили этот вопрос почти всерьез, но было, разумеется, слишком много препятствий и затруднений.

Вскоре я оставил Лхасу. А несколько лет спустя я увидел Xappepa в Дарджилинге. Когда в Тибет вошли коммунисты, он покинул столицу вместе с Далай-ламой, который собирался бежать в Индию. Однако в пограничном городе Ятунг молодой владыка передумал, и Xappepy пришлось продолжать путь одному. За семь лет пребывания в Тибете он сильно привязался к этой стране, и ему больно было думать, что он, возможно, уже не вернется туда.

Я пробыл в Лхасе с профессором Туччи месяц. Затем мы снова двинулись в путь и проехали за семь месяцев по всему Тибету. Профессор надеялся доехать до китайской границы на востоке и потом двинуться вдоль нее, но это оказалось невозможным, потому что коммунисты уже готовились вступить в страну, а Туччи, хотя и не боялся ничего, избегал осложнений. Поэтому мы путешествовали по другим частям Тибета. Мы посетили больше городов, монастырей и мест паломничества, чем я предполагал найти во всей Центральной Азии. Для меня это было замечательное путешествие: ведь я увидел так много в священной стране буддистов. Притом я был не обычным туристом: мой спутник мог мне объяснять все, что я видел. Думаю, что даже среди очень образованных людей найдешь немного таких, которые на протяжении ряда месяцев имели личным учителем столь знаменитого профессора.

Туччи был страшно нетерпелив в денежных вопросах и не любил заниматься ими; он все больше поручал их мне. Иногда, будучи занят, он посылал меня одного в монастырь с письмом на тибетском языке, где было сказано, чего он хочет; если я находил нужный предмет, то должен был купить его и доставить профессору. Ламы стали меня называть «профессорский ньеба ла», что значит «агент» или «управляющий». Я узнал так много, что мог бы написать путеводитель по монастырям Тибета. Мало-помалу наши ящики и корзины стали заполняться коллекциями профессора. Впрочем, и моими тоже, хотя и не в таком объеме. Дело в том, что я всегда увлекался редкими интересными вещами, а тут представился такой исключительный случай. В моем доме в Дарджилинге множество сувениров: маски, сабли, шейные платки и головные уборы, чаши и молитвенные колеса; все это я привез из путешествия по Тибету.