Московская Русь. От княжества до империи XV–XVII вв. - Михайлович Дмитрий Моисеевич - Страница 9

Просвещения юной России не хватало. Но вплоть до XVII столетия, когда ученых малороссов призвали на службу к подножию царского престола (бог весть, на добро ли), Русь Владимирская, а вслед за нею и Русь Московская умели дотягиваться до духовной сокровищницы Второго Рима самостоятельно. Иначе говоря, не через Киев, а напрямую. Андрей Боголюбский и Всеволод Большое Гнездо (сам проживший несколько лет в Константинопольской империи) умело пользовались правилами и традициями государственного устройства Византии. Ростки самодержавного устроения Руси, проявившиеся при этих двух государях на Северо-Востоке, корнями уходят не в Киев и не в Чернигов, а в Константинополь. В громадную, блистательную державу династии Комнинов, достигшую при Мануиле I пика своего могущества. Это был последний период высокого цветения империи ромеев перед сползанием в ничтожество с недолгой остановкой «Палеологовского ренессанса». И в ту пору – имеется в виду вторая половина XII столетия – у Константинополя было чему поучиться. Позднее, уже при главенстве Москвы, просвещение приносили на Северо-Восток Руси греческие (вернее сказать, принадлежащие византийскому миру) архиереи, священники, иноки. В том числе книжники столь высокого уровня, как митрополит Киприан. В 1382 году, когда Москва корчилась в огне пожара, зажженного Тохтамышевым воинством, рукописи лежали в храмах под самые своды… А двумя веками позднее, когда цари московские уже правили государством-громадой, они поддерживали постоянные сношения с православным Востоком и совершенно не нуждались при этом в какой-либо посреднической роли Южной Руси или Западной Руси (для XVI века все едино – Руси Литовской). Первое крупное регулярное учебное заведение в Москве среднего или повышенного типа – Типографская школа. Его создал иеромонах Тимофей, москвитин, ученик знаменитого греческого дидаскала Севаста Киминитиса. Первое высшее учебное заведение в Москве – Славяно-греко-латинская академия. Его поставили на ноги ученые греки Софроний и Иоанникий Лихуды.

Русский Север – Новгородская земля, Псков, Приладожье и Прионежье – в этом смысле сыграли особую роль. Отсюда вышла Русь, чтобы позднее укрепиться на Юге и еще позднее на Северо-Востоке. Но когда строилось единое Русское государство, Новгород и прочие северные области уже не могли стать новыми объединителями Руси. У Новгорода оставался выбор: либо идти под Вильно, либо идти под Москву, либо становиться второразрядным восточноевропейским государством – придатком Ганзы. И сломанная воля новгородская послужила доброму делу: Север слился с Северо-Востоком воедино. Думается, это и был наиболее органичный для него исторический маршрут. Новгород и низовская земля, то есть та же, как говаривали «мужи новгородчи», «Суздальская земля» в религиозном и культурно-историческом плане были в XV веке, когда и произошло срастание, гораздо более гомогенны, нежели Новгород и Великое княжество Литовское или Новгород и Ганза. Таким образом, Русский Север от Пскова до Прионежья стал для России строительным материалом – лучшим из возможных. Несомненно, он оказал глубокое культурное влияние на метрополию. Но главные источники России – все же Владимир и Константинополь.

Владимир, Владимирская Русь, владимирская эпоха, пролегшая между Андреем Боголюбским и Даниилом Московским, сыграли роль «Второго с половиной Рима» – ключевой станции на пути трансляции христианской империи из Константинополя в Москву.

Заголовок может поставить в тупик кого угодно. Поэтому лучше разъяснить сразу: никакой исторической связи между великороссами и лакедемонянами нет. Подавно ни на Руси, ни в России никогда не существовало сисситий (обязательных общественных трапез), агогэ (общественного воспитания мальчиков в военных лагерях), а также запрета на хранение золота и серебра (хотя, конечно, запрет на свободное хождение иноземной монеты из благородных металлов в Московском царстве был, притом соблюдался строго).

Дело тут в другом.

Константин Николаевич Леонтьев когда-то сравнил Россию как плод русской цивилизации с древним Македонским царством. Притом сравнил с некоторым сожалением. Он видел военную мощь империи и ее протяженность от Польши до Тихого океана. Есть сходство с Македонией? Определенно. В его сознании возникал справедливый вопрос: «И это все, что мы дали мировому историческому процессу?» Золотой и Серебряный века русской литературы Леонтьева впечатлить не могли: первый он ставил, как современник и «участник», не слишком высоко, до второго не дожил. Средневековая история и культура, то есть громада допетровского периода русской истории, были от Леонтьева бесконечно далеки. Черпать оттуда материал для сравнения русской цивилизации с иными «культурно-историческими типами» (как именовали цивилизации Н.Я. Данилевский и К.Н. Леонтьев) Константин Николаевич не умел, да и не испытывал особенного желания.

Но для современного образованного русского с консервативным складом ума и христианской душой Российская империя – со всей ее мощью, красотой, сложной культурой – всего лишь один из слоев русского пирога, всего лишь один из периодов нашей цивилизации, притом не самый блистательный и не самый длительный.

Россия от Ивана III до Петра I сравниваться должна со своей «родной кровью» – Константинопольской империей. В двух веках Московского государства сжато одиннадцать с лишним столетий Византии, повторившихся в ускоренном темпе.

А вот Московская Русь удельного периода, от святого князя-миротворца Даниила до Василия II Темного, – это скорее своего рода Спарта. Но не та историческая Спарта, которую раскапывают археологи с учеными степенями, изучают академические историки и подают специалистам научные издатели. Настоящая историческая Спарта – чрезвычайно тонкий, сложный, динамично развивавшийся общественный организм. Нет, речь идет о «большом мифе» Спарты. Иными словами, о ее обобщенном образе, вошедшем в коллективный разум людей, получивших гуманитарное образование европейского или российского типа. Имеется в виду миф историософский, порой снижающийся до уровня публицистики или же взлетающий до высоких образцов художественной литературы.

Спарта-миф скудна, чужда роскоши, в классическое ликурговское время не знает золотой и серебряной монеты, представляет собой государство – военный лагерь, постоянно воюющий с внешними врагами, из века в век испытывающий давление соседей или оказывающий давление на них. Поэтому Спарта воинственна, а немногочисленность свободных людей, которые составляли ее войско, заставляет приучать их к беспримерной стойкости, отваге, дисциплине, готовности выйти в поход в любое время и признавать над собой право царя-полководца в жизни и смерти. Наконец, эта классическая Спарта дрейфует от культа героев к культу службы, абсолютного выполнения воинского долга плечом к плечу с товарищами по фаланге, равными, вне какого бы то ни было личного молодечества. Спартанец – прежде всего воин. Однако он не рыцарь, не романтик, он ищет не славы для себя лично, а одной на всех чести для воинства, в составе которого он отправился воевать.

Именно с таким багажом удельная Русь пережила трансформацию из вотчины государей московских и коалиции удельных княжеств, сгрудившихся вокруг Москвы, в царство.

Прежде всего жизнь Северо-Востока Руси, ожерелья прекрасных городов залесских, в конце XIII – середине XV века чрезвычайно скудна. И скудна в очень многих отношениях. Дело тут не только в том, что Московская Русь сеет и пашет в условиях полосы рискованного земледелия и что климат ее садовому роскошеству не друг. Это всего лишь часть проблемы.

Скудость Московской Руси усиливается тремя факторами. Каждый из них мог бы убить цветущее государство. Приходится удивляться, как предки наши выдержали все три на своей хребтине и все же сумели в удобный час разогнуть спину!

Фактор первый – Орда. Много в русской исторической литературе сказано о том, сколько благодарности должен испытывать русский человек за политические и культурные «дары Орды» и как спасла Орда русские земли от покорения Западом. Откуда-то из сферы большой политики на почве скверно понятого интернационализма академическим историкам навязывается мнение, согласно которому вовсе не было никакого ордынского ига: существовала всего лишь «гибкая система зависимости». Оно конечно, можно и дракона назвать воробушком-переростком…