Московская Русь. От княжества до империи XV–XVII вв. - Михайлович Дмитрий Моисеевич - Страница 38

Средства на издание были собраны поклонниками Дмитрия Моисеевича, хорошо знавшими его по публичным лекциям, ценившими за колоссальный кругозор в сфере средневековой истории, а также за художественно-яркий язык изложения. Однако денег хватило лишь на тираж в 350 экземпляров. Книга разошлась мгновенно и сразу же стала библиографической редкостью. В настоящее время стоит вопрос о переиздании этой монографии Д.М. Михайловича.

Середина – вторая половина 90-х стала временем творческого расцвета историка. Его пригласила к сотрудничеству редакция фундаментального просветительского издания «Энциклопедия для детей», набиравшего миллионные тиражи. Для третьего тома ЭДД «География» Дмитрий Моисеевич написал десяток больших очерков по истории географических знаний у разных народов и цивилизаций древности. А для пятого, посвященного русской истории, он создал литературно отточенный, острый очерк «Михаил Николаевич Покровский». Текст вызвал полемику, поэтому, думается, стоит остановиться на нем подробнее.

В названной энциклопедической статье (довольно значительного объема) Михайлович не ограничился перечислением основных трудов Покровского и обсуждением его политической ангажированности; историка в гораздо большей степени интересовал творческий стиль и научный метод Покровского, то есть что такое Покровский вне политики. По словам Дмитрия Моисеевича, «благодаря политическим обстоятельствам на недосягаемую высоту поднят был историк блестящий, но отнюдь не из числа первостепенных. Сильными сторонами Покровского были прекрасное знание языков, солидная научная школа и способность к яркому, образному изложению своих идей. Его слабые стороны состояли в склонности к схематизму и суждениям остроумным, красивым, но ничем не подтверждаемым… Историкам будущих поколений еще предстоит до конца разобраться с этой противоречивой фигурой: что следует считать заслугами Покровского, что – ошибками, а что – преступлениями».

Что же касается широко известной идеи Покровского, что история – это «политика, опрокинутая в прошлое», то Дмитрий Моисеевич отозвался о ней критически: «Одна из главных идей Покровского состоит в том, что беспристрастной истории, истории вне политики быть не может. История, как он не раз подчеркивал, пишется не бесплотными существами, а людьми, защищающими собственные интересы и интересы своего слоя, группы, класса. Борьба классов, таким образом, отражается во всей исторической литературе. В книге „Борьба классов и русская историческая литература“ Покровский обрисовал политическую физиономию каждого крупного историка России. Временами он доходил до преувеличений, объясняя научные взгляды величайших исследователей тем, что один из них был, скажем, „тамбовским помещиком“, а другой – „сыном столичного протопопа“. Разумеется, политика во все времена влияла, влияет и будет влиять на ремесло историка в очень большой степени. Здесь Покровский был абсолютно прав. Но нельзя же из-за этого над каждым историком посадить по судье и прокурору: давайте-ка разберемся, сударь, что повлияло на ваши идеи – происхождение, размер дохода или принадлежность к какой-либо партии? Подобную операцию невозможно проделать по одной простой причине: нет такого класса или слоя, который был бы хранителем истин в последней инстанции, и, значит, некому назначать прокуроров». Иными словами, пафос обличения того или иного мыслителя-от-истории за его приверженность тем или иным общественным идеалам своего времени, с точки зрения Д.М. Михайловича, творчески бесплоден и нравственно сомнителен.

Позднее Дмитрий Моисеевич «отметился» большой статьей об архитектуре средневекового Новгорода в томе «Искусство» (1997) и тремя статьями о русских монетах в авантовском издании «Самые красивые и знаменитые деньги мира» (2006). Особенно же гордился Д.М. Михайлович небольшим очерком «Российская бюрократия» из тома ЭДД «Россия: физическая и экономическая география» (1999), справедливо полагая, что на относительно небольшом пространстве этой статьи сумел «уложить» суть явления. В частности, он писал: «Во второй половине XV – первой половине XVI в. Московское государство страдало скорее от недостатка бюрократии, чем от ее избытка… Чиновничество в Российской империи было одной из главных опор трона, а в советское время стало опорой правительства и партии. Однако, опираясь на чиновников, центральная власть понемногу отдавала им все большие полномочия и сама попадала в зависимость от высшего чиновничества. В середине XVI в. иностранцы, приезжавшие в Московское государство, не замечали признаков серьезного влияния бюрократии на государственные, судебные, да и чисто административные дела. Через триста лет, в эпоху царствования Николая I (1825—1855 гг.), чиновничество стало могущественной силой; от его мнения во многом зависела судьба любых серьезных преобразований, которые затевал двор».

Тогда же, в момент творческого расцвета историка, на излете 90-х, появилась небольшая экспериментальная книжица Дмитрия Моисеевича «Сага о конунге Рорике». Михайлович полагал, что варяжский элемент в древнерусской культуре недооценивается: так, по его мнению, в «Повести временных лет» можно вычленить фрагменты пересказанной летописцем скандинавской «королевской» саги. Именно эти элементы, рассыпанные в начальной части летописного текста, специалисты именуют то «дружинным эпосом», то «устными историческими сказаниями, передававшимися из поколение в поколение», но следует назвать вещи своими именами: в основе – сага, и, может быть, не одна. Дмитрий Моисеевич предпринял попытку вычленить детали названного пересказа, реконструировать на их основе сагу и придать ей литературное оформление в виде настоящей саги – как она могла сохраниться до наших дней. Эксперимент, что и говорить, рискованный, отзывы он получил смешанные, но сам автор был им доволен.

Годом позднее увидела свет его монография «Высшие законы в истории Московского государства». Сам автор не высказал удовлетворения ею: «Я поторопился. Текст слишком сырой» – вот его слова, которые я помню очень хорошо. Доработка книги заняла два с лишним десятилетия. В настоящем издании та, старая монография 1996 года использована как основа, чрезвычайно трансформированная добавлениями последующих лет. Подробнее об этом можно прочитать в послесловии Д.М. Володихина. Еще одним поводом для недовольства стал «академический» тираж издания: всего лишь 200 экземпляров, хотя и в красивом оформлении. Тут автора подвел издатель – изначально велись переговоры о совершенно другом тираже…

В 1998 году вышел сборник его статей «Вольные историософские этюды». Притом вышел достойным тиражом, а не как «Сакральная география» и «Высшие законы», с отличным предисловием. Издатель порадовал автора сообщением, что книга привлекла внимание и хорошо расходится. Коллеги также отзывались о ней тепло.

Дмитрий Моисеевич, публикуя россыпь блестящих эссе, стремился показать: история как профессия – это прежде всего искусство и лишь на периферии – наука, тем более наука, уподобленная «естественным» и «точным» дисциплинам. Из рамок мышления, основанного на тезисе, согласно которому история обязана исследовать и дефинировать «законы развития общества», следует выходить; историку нужно больше творческой свободы и меньше «внутренней редактуры».

Так, например, в историософском этюде «Заметки о викингах, Микенах и пассионарной теории Л.Н. Гумилева» он писал о явлениях, которые историческая наука не способна не только изучить, но порой и просто заметить: «Бог весть, двигает ли народы пассионарная энергия космического происхождения. Или еще какая-нибудь неведомая сила атманического уровня. Или мы суть лаборатория Высших Иных, ставящих на нас бесконечные исторические эксперименты. Или добрый Господь наш творит никем никогда не разгаданный промысел свой, двигая массы и отдавая команды устами гениальных одиночек… Вечное состоит в том, что существует священное неистовство. Оно из тысячелетия в тысячелетие… пребывает в истории. Оно взрывает время от времени покой политиков, военных и ученых. Оно присутствует в истории, это истина. Обладая священным неистовством, люди выполняют невыполнимое, достигают недостижимых целей, отдаются безрассудной отваге и действенному вдохновению. На современной стадии развития историческая наука, антропология и социология не в состоянии этого объяснить. Возможно, это удастся в будущем. А пока в истории остается привкус неразгаданной загадки, тайны».