Смертельный лабиринт - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 62
- Предыдущая
- 62/80
- Следующая
Голос Турецкого звучал мягко, успокаивающе, Александр Борисович видел, как постепенно словно сползало с Зои напряжение, как она расслаблялась, даже меняя позу на более свободную. Вот уже и ногу на ногу положила, демонстрируя отличного качества коленку, – она, подобно Гале, прибыла в лучшей своей форме, никаких брюк, товар – лицом! Впечатляет.
Александр Борисович, зная уже из Галиного протокола допроса, что Зоя курит, словно машинально взял со стола раскрытую пачку своих любимых сигарет «Давыдофф» с белым двойным фильтром, так же машинально вытащил сигарету, затем, спохватившись, предложил Зое. Та чиниться не стала, взяла, благодарно кивнула и прикурила от протянутого Турецким огонька зажигалки. Поискала глазами пепельницу, Турецкий тотчас ее «нашел».
Первые вопросы у Зои беспокойства не вызвали, она отвечала достаточно спокойно и уверенно.
Наконец последовал вопрос: была ли она накануне Нового года в Москве, и если да, то чем занималась?
– Но мы уже выяснили этот вопрос! Я приезжала на похороны...
– Я спрашиваю не о них, – ласково улыбнулся Турецкий и медленно убрал улыбку с лица, отчего глаза его словно сузились и стали жесткими. – Я говорю о дне тридцать первого декабря, когда был убит Морозов. Чем вы в тот день занимались, кроме того, что... – Турецкий заглянул в один из документов, переданных ему по факсу из Москвы. – Ага, вот... Кроме того, что не раньше десяти часов утра посетили Леонида Борисовича в его квартире на улице Чичерина и покинули дом не позже одиннадцати часов. Вы выглядели очень эффектно. На вас был элегантный черный брючный костюм, длинное, того же цвета пальто и оранжевый, свисающий шарф, который запомнился свидетельнице вашего посещения. Все это, как вы понимаете, может быть легко проверено при осмотре вашего гардероба. А я уточняю этот факт потому, что в прежних своих показаниях вы утверждали, что приехали в столицу за неделю до Нового года. Вы что же, всю неделю так и прожили в Москве? У... – он снова взглянул в документ, – у своих друзей? Вы можете их назвать, чтобы следствие могло установить ваше алиби?
И снова на лице Турецкого засияла приветливая улыбка. А Зоя занервничала. Она, видимо, уже забыла о тех показаниях, которые давала Климову. Но она нашлась.
– Вы знаете... Вы же читали предыдущие мои показания... И, просто как нормальный человек, нормальный мужчина, можете понять женщину, то есть меня, на которую обрушилось убийственное заявление любимого человека? Я, во всяком случае, на это надеюсь. Да, вероятно, находясь в почти неуправляемом состоянии души, я что-то забыла. Я вообще, весь конец прошлого года, начиная с осени, с того ужасного момента... Вы меня понимаете?.. Жила как бы не в себе. Или, правильнее, в двух ипостасях – теперь я это и сама понимаю. Мысленно – в одном месте, физически – в другом. Не могу утверждать, было ли это тридцать первого или какого-то иного числа, но тогда, в тот день, я видела в последний раз, как выяснилось позже, ледяные, ненавидящие меня глаза любимого...
Турецкий поднялся и принес Зое стакан воды, пока она промокала глаза платочком, который достала из маленькой сумочки.
– Спасибо, Александр Борисович... Я сознаюсь, поэтому и к гробу подойти боялась. Не дай вам Бог когда-нибудь увидеть такие глаза... Не могу, до сих пор дрожь колотит... И как я все это вынесла?.. Ну хорошо, – словно очнулась она, – что я должна вам пояснить? Я всю правду сказала. Возможно... вполне возможно, что и была, и пыталась что-то вернуть... Идиотка... Вы еще что-то спрашивали?
У нее было не в порядке с памятью, она это демонстрировала артистично, убедительно, вызывая к себе томительную, щемящую душу жалость. Так и тянулась рука погладить ее по длиннющей гриве волос, по смуглому не от загара или макияжа, а от бесконечных страданий лицу, по бархатистым, нежным щекам. И сказать ей пронзительным шепотом: «Милая девочка, плюнь ты на всех мерзавцев! Ты – прекрасна, у тебя впереди еще столько любви, столько радости, что, если бы ты на минутку задумалась об этом, ты бы задохнулась от счастья, которое тебе еще предстоит познать!..»
Жаль, подумал Турецкий, что он не может ей искренне сказать всего этого... Язык не поворачивался. Вот только сейчас, выслушав ее «страдательный» и такой правдивый монолог, он понял, что эта красивая, умная, достойная высшего счастья девушка или женщина – без разницы – своего счастья уже не получит. Потому что она все врет. Жаль, очень жаль...
– Я не вижу, Зоя Сергеевна, необходимости напоминать вам обо всех моих вопросах. Достаточно одного. У кого из ваших друзей вы останавливались? Это самый важный для вас вопрос, потому что от этого будет напрямую зависеть ваша собственная дальнейшая судьба. Прошу это понять, – теперь уже скорбным тоном произнес Турецкий, заметив, как непроизвольно напряглись мускулы на втянутых щеках Зои. – Добавлю: это жизненно важный для вас вопрос.
– Но почему? – В глазах ее вспыхнули искорки гнева. – Почему люди, не имеющие к убийству Морозова никакого отношения, должны фигурировать там, где... не должны?! Какое они имеют отношение к уголовному делу?! Зачем трепать их фамилии?! Чем они вам-то не угодили?!
Количество восклицаний нарастало.
И Турецкий решился на резкий ход. Но сказал спокойным и даже нудным тоном:
– Потому, Зоя Сергеевна, что я не могу исключить, что именно среди этих ваших друзей есть тот, кто произвел два выстрела в Леонида Морозова из пистолета.
И замолчал, глядя теперь на нее словно бы без всякого интереса, ну как на ненужную вещь.
Ага, и вот он, козырь, сработал! У Зои началась истерика. Но ничего страшного, наполненный стакан – вот он. Носовой платочек, одуряюще пахнущий французской парфюмерией, смочен водой и положен на гладкий, без морщин, такой очаровательный лобик. На этом участливое внимание Турецкого и закончилось. Он опять сел на свой стул и, сложив руки на груди, стал ожидать, когда истерика прекратится. И так как Зое никто не помогал выйти из ее истеричного состояния, оно прошло само. А когда ее последние всхлипы затихли, а руки еще, как бы по инерции, совершали некие безвольные пассы, Александр Борисович позволил себе заметить:
– Итак, продолжим, Зоя Сергеевна? Мне очень жаль, что приходится расстраивать столь очаровательную женщину. Но поверьте, в иной ситуации... – И он жестами попытался изобразить в воздухе свое отношение к ее несравненной красоте. – Я бы никогда себе этого не позволил. Однако сейчас я хочу услышать от вас, кто был тот молодой человек, который подошел к вам на кладбище, а затем ушел вместе с вами? Вы назовете его фамилию, или это придется сделать мне за вас? Но тогда я вынужден буду расценить ваше молчание как нежелание сотрудничать со следствием. А ведь я разъяснил вам не только ваши права, но и ваши обязанности, не так ли? Напомнить еще раз?
За мягкостью голоса Турецкого Зоя просто должна была уже услышать звяканье металла наручников. И она услышала. Со скорбным видом, демонстрируя, что она больше не может сопротивляться, буквально, насилию над собой, своей честью, Зоя прошептала:
– Ко мне подходил мой старый школьный товарищ Вадим... Он цветы на могилу Морозову принес...
– Вы можете назвать для протокола фамилию Вадима Григорьевича? – задал такой вот странный вопрос Турецкий, намекая Зое, что иного выхода у нее уже просто нет.
– Рутыч, – помолчав, ответила она.
– Вы жили у него?
– Да, мы старые друзья...
– Чем занимается ваш старый друг?
– Не знаю. Говорил про какое-то агентство. Но я не запомнила, у меня не было сил запоминать!.. Хоть это понять вы наконец можете?! – вдруг закричала в гневе Зоя.
– С трудом. Но – пытаюсь. А вот кричать не надо. Мы ведь теперь и сами можем это выяснить через пятнадцать минут. Теперь другое скажите: как вы сами считаете, Рутыч – честный человек? Он к вам хорошо относится? Он захочет подтвердить ваше алиби?
– В каком смысле? – насторожилась Зоя. – Что я была в Москве и жила у него? Конечно. А где же мне еще было жить? Не у Морозова же! Хотя я мечтала... мечтала повторить то наше с ним лето... Господи, как же я была счастлива... И почему ребенок, рожденный в любви, мог помешать?..
- Предыдущая
- 62/80
- Следующая
