Убийство за кулисами - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 43
- Предыдущая
- 43/57
- Следующая
Игорю Симоновичу Васильеву давно уже было по большому счету наплевать на все и на всех, включая свою собственную неудавшуюся жизнь.
Когда-то – давным-давно, в ином, забытом измерении – у него было все, будущее манило и сияло не только офицерскими звездочками самой престижной категории, но и любовью – большой, обязательно настоящей, обязательно на всю оставшуюся жизнь. А потом – раз! – и кто-то неведомый, но всесильный решил поменять сюжет, поскольку главный исполнитель его оказался, с точки зрения этого самого всесильного, персонажем совсем другого фильма... И белозубый герой прежнего сериала со счастливым концом – преждевременно сдох, исчез, скончался, испарился... Большая Любовь по имени Верочка, пока он давился колючими и безжалостными песками афганских пустынь, захлебываясь собственной кровью и слезами, которые тогда еще были и которыми оплакивал своих полегших ни за что ни про что солдатиков, досталась другому. Солдатиков даже похоронить не удалось, а престижную офицерскую звезду, выбрав их командира крайним, отняли, вместо того чтобы добавить к ней новую.
И вот тогда-то, отправленный однажды ночью – ледяной афганской ночью – в чужие, грозные, неведомо-черные горы в качестве уже солдатского убойного мяса, почти на верную гибель, он и познал впервые ненависть. Не вспышку – из тех, что, полыхнув, уходят, сменяясь христианским, доставшимся от предков вместе с генами терпением, а Большую Ненависть, которая, прийдя однажды, овладевает тобой уже навсегда. И ни на кого по отдельности она не направлена, она существует сама по себе, как еще один орган твоего тела, твоей души...
Вероятно, он и себя возненавидел в ту ночь так же тяжело и необратимо, как остальной мир, не изменившийся вместе с ним, а спокойно сиявший восходами и закатами, жаркими полуднями и холодными зимами. Вероятно... Но и это тоже было давно. За прошедшие годы ненависть накинула на себя серую пелену равнодушия, под которой продолжала жить, подтачивая душу и подменяя ее.
Никаким исключением из окружающего его пространства, напиханного суетливыми тенями людей, Мохнаткин для Васильева не был. И никакой благодарности к этому похотливому ослу он никогда не испытывал: взял он его тогда на работу потому, что именно такой Васильев Игорь Симонович, именно с такими жесткими складками у рта и холодным серым взглядом ему и был нужен. Приди к нему на минуту раньше по объявлению другой такой же – взял бы другого. Однако именно его он взял, и именно он стал для Васильева источником того немногого, что его теперь интересовало в этом мире: деньги... Конечно, не сами по себе.
Где-то в далекой Беларуси у бывшей Большой Любви Верочки подрос пацан, полагавший, что Верочкин нынешний хахаль и есть его отец. Игорь, однако, провел свое собственное расследование и твердо знал: и упомянутый хахаль, и пацан ошибаются. Мальчишка был продолжателем его, васильевского, рода! И если учесть нынешнее занятие бывшего «афганца», заблуждение их было большим везением. А успевшему за прокатившиеся годы повзрослеть сыну и по сей день, особенно сейчас, вовсе не обязательно было знать, кто его произвел на свет... Ну а то, что все деньги, посылаемые для него Верочке, она не посмеет потратить ни на кого, кроме их единственного сына Игоря, к слову сказать сделавшего отличную политическую карьеру, Васильев-старший был уверен. После своего единственного визита в Минск для разговора с «бывшей» и уже в новом своем облике, с подмененной душой...
Она и не посмела – если судить по карьере сына. Ибо кто ж не знает, что политики без больших бабок не бывает?.. Как мог, он следил за карьерой парня, одобряя то, что в отличие от него, Васильева-старшего, у того хватило ушлости и везения, чтобы при их нынешнем президенте не польститься на гнилую и бессильную тамошнюю оппозицию и оказаться на плаву. И хотя сын Большой Любви давно превратился во взрослого мужика, наверняка имеющего свои немалые деньги, почему-то Васильев всегда думал о нем как о пацанчике, виденном единственный раз в жизни. Худеньком, с веселыми серыми (его, отцовскими!) глазами и длинными ресницами. И продолжал посылать деньги в далекую Беларусь, бывшую БССР...
– Ты что, уснул, что ли? – К действительности его вернул раздраженный голос Мохнаткина.
– Нет, – поморщился Игорь Симонович. – И, подумав, счел необходимым добавить: – Можно поучить этого сопливого Мая, ему одного раза вполне хватит.
– Твои отморозки и перестараться могут, – хмуро возразил Николай Генрихович. – А мне эта харя в работоспособном виде нужна... Думай, Симонович, думай... Кстати, Ираклий еще тут названивал. Интересуется – сам знаешь чем и кем...
– Рано интересуется, – сухо ответил Васильев. – Объясните ему, звонить сейчас туда нельзя. Рано.
– Ему объяснишь, – вздохнул Мохнаткин. – Ладно, попытаюсь...
Он достал из кармана пиджака мобильный телефон, пользовался которым в основном как раз для связи с Шатуновым и со своим вторым партнером, имя которого произносить вслух не рекомендовалось – должность, которую занимал тот в МВД, исключала любой намек на его настоящее имя даже в столь гарантированно непрослушиваемых разговорах. Однако набрать полностью номер Шатунова Николай Генрихович не успел – на его столе ожил селектор. Секретарша, несколько ироничным тоном сообщила, что к Мохнаткину на прием рвутся две девицы. По личному вопросу...
Николай Генрихович уже открыл было рот, дабы не только послать девиц с их личным вопросом по известному всей России адресу, но и секретарше посоветовать отправиться следом, как та равнодушно добавила:
– Говорят, из какого-то «Дома оперы»...
Николай Генрихович Мохнаткин от неожиданности поперхнулся и раскашлялся. И даже сдержанный вплоть до равнодушия Васильев поднял голову, и в его глазах мелькнуло что-то близкое к интересу.
– Пусть войдут! – рявкнул Мохнаткин, с трудом подавив кашель.
И сразу же дверь в его кабинет распахнулась, и на пороге возникло видение, заставившее Николая Генриховича от неожиданности и восхищения на секунду потерять дар речи.
Между тем статная красавица-блондинка, которую на первый взгляд если что и портило – так это грубоватый, почти сценический макияж, уже стояла посредине кабинета, слегка приоткрыв по-детски нежные, пухлые губы. Головокружительное платьице мини позволяло моментально оценить длинные стройные ножки, а вырез... Николай Генрихович был настолько поражен, что даже не сразу обратил внимание на вторую девицу, являвшую собой полную противоположность первой: в длинной, едва не до пят, дешевой юбке – не иначе как из «магазина одной цены», какой-то дурацкой блузке, гладко прилизанную брюнетку с опущенными долу глазами и явно смущенную напором подруги...
– «Дом оперы» тут ни при чем! – воскликнула белокурая красотка и, не дожидаясь приглашения, моментально достигла второго кресла для посетителей и ловко упала в него, окончательно обнажив тем самым свои умопомрачительные бедра. – «Дом оперы» – прошлое, о котором я даже вспоминать не хочу... Здравствуйте, меня зовут Ирина! Ирина Радова! Можно – просто Ирэн...
Мохнаткин сглотнул внезапно образовавшийся в горле ком, припоминая, что, кажется, действительно видел такое имя на афишах строгановского театра.
– Я совершила ошибку, которую хочу исправить, и никто, кроме вас, помочь мне не в состоянии! – выпалила Ирэн и наконец замолчала, давая возможность своему собеседнику сказать хоть что-то.
– Э-э-э... Очень приятно познакомиться, – произнес Николай Генрихович и, бросив быстрый взгляд на Васильева, добавил: – Зайдешь ко мне попозже!..
Игорь слегка пожал плечами и, поднявшись, направился к дверям с самым безразличным видом. На сей раз его безразличие было до определенной степени показным, поскольку никогда не засыпавшая в душе ненависть не преминула вмешаться в ситуацию: «Когда-нибудь этот старый кобелюга подставит тебя, Игорек, – подумал Васильев. – Втянет в какое-нибудь говно, как совсем недавно уже втянул его дружок, этот министерский хмырь... И это говно вполне может оказаться, в отличие от министерского, последним в твоей жалкой жизни... А и хрен с ним со всем – последним так последним!..»
- Предыдущая
- 43/57
- Следующая
