Последнее слово - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 86

• Предыдущая
• 86/100
• Следующая

Мысль была дельная, и Турецкий обещал дать немедленное указание. А постановления об аресте, подписанные Меркуловым, они получат сегодня же.

На письменном столе в его кабинете лежала записка: «Сашенька, когда появишься, сразу заходи к Константину Дмитриевичу». И ниже стояло время, когда записка легла на его стол, — «17.00», как легкое издевательство или напоминание, что он в служебное время занимается не делом. Два часа назад, сейчас на часах — 19.00. Это, разумеется, Клавдия писала, секретарша Меркулова, она одна позволяет себе такие вольности с Турецким. Ну что ж, у нее были на то основания, прежде были. Но ведь здесь же все-таки не альков в ее спальне, а серьезное заведение — Генпрокуратура. Похоже, она в своих неразделенных… нет, правильнее сказать, не полностью разделенных чувствах переходит грань.

У Меркулова сидел пожилой, даже, можно сказать, совсем старый, когда-то, видно, рослый и широкий в кости мужчина. На вид ему можно было дать лет сто, не меньше. Но он что-то говорил, и довольно внятно, потому что, заметил еще от двери Турецкий, Меркулов слушал посетителя крайне внимательно, но и без напряжения. На столе стояли пустые стаканы в подстаканниках из-под чая. Увидев вошедшего без стука Александра, Костя поднял руку в приветствии и жестом остановил говорившего:

— Одну минуточку, Артемий Захарович. Я сейчас вам представлю Александра Борисовича Турецкого, о котором я вам недавно говорил.

Старик живо обернулся, и Турецкий увидел его буквально иссеченное глубокими морщинами лицо. Но светлые глаза глядели ясно.

— Познакомься, это Калужский. По специальности инженер-строитель, а по должности в те годы, которые мы вспоминаем, оперуполномоченный НКВД. Это тебе о чем-нибудь говорит, Александр Борисович? — Меркулов хитро прищурился.

— Неужели? — только и спросил Турецкий.

— Представь себе. Артемий Захарович рассказал, что Климов, ну с Киевского, буквально достал своих ветеранов. А Калужский принимал самое непосредственное участие тогда, в октябре. Вы поговорите, там масса сведений, о которых мы даже и не догадываемся. Артемий Захарович, я прошу вас полностью довериться Александру Борисовичу, поскольку именно ему поручено президентом расследовать это дело и постараться максимально обезопасить москвичей от возможности повторения подобных инцидентов. Я думаю, что для вашего удобства и, в частности, чтобы избежать потери дорогого времени, ваше сообщение нужно будет записать на магнитофон, все сначала, как вы рассказывали, а потом мы расшифруем и все оформим как следует. Не возражаете?

— Какие могут быть возражения? — с достоинством произнес старик, приподнимаясь и опираясь на толстую палку. — Это я должен быть благодарен вам, Константин Дмитриевич, за то, что вы нашли время выслушать… хе… мои воспоминания. Куда прикажете?

Турецкий взял его под костлявый, словно деревянный, локоть и подумал: «Чем же они здесь занимались два часа? Воспоминаниями о счастливом и безоблачном детстве, согретом мудрой улыбкой вождя?»

— Здесь рядом, пойдемте, я вам помогу, — сказал он.

— Ты все понял? — серьезно бросил Меркулов вдогонку, и Турецкий, не поняв смысла вопроса, тем не менее обернулся и кивнул.

— Как прошло-то? — вроде бы запоздало вспомнил Меркулов о состоявшемся в Доме журналистов мероприятии.

— Отчет по телевидению. Следите за новостями, — не очень любезно ответил Турецкий. Не мог же он при постороннем задать вслух вопрос: «Чем вы тут занимались добрых два часа до моего прихода? И почему мне надо начинать все сначала? У Кости же стоит в столе собственный магнитофон, неужели было трудно включить?»

Проходя через приемную, он не мог не сделать какую-нибудь, хотя бы совсем мелкую, пакость Клавдии, торжественно восседавшей за секретарским столом, за «Сашеньку».

— Клавдия Сергеевна, миленькая, — елейным голосом произнес он, — вы не могли бы организовать еще раз нам с Артемием Захаровичем по стаканчику чаю? Вы с чем предпочитаете, — он наклонился к сгорбленному старику, не без труда передвигающему ноги, и подумал: как это он вообще добрался сюда? — С лимончиком или, может, с печеньями?

— Без сахара, — проскрипел старик.

«У него еще и диабет? — сдерживая усмешку, подумал Турецкий. — Как же он, бедолага, дожил до своих ста лет? Вот что значит старое поколение! Все ему нипочем…»

Клавдия принесла им вдогонку поднос с двумя подстаканниками с чаем и вазочку с крекерами. Молча поставила прямо посреди письменного стола и гордо удалилась, натурально выразив всем своим видом гордую независимость мудрой женщины.

«А мне-то за что? — с недовольством подумал Турецкий. — У меня ж нет диабета. Или это она так мелко мне мстит? Ах, ну да, давно, видите ли, пристального внимания не обращал». Он машинально помешал ложечкой пустой чай, сделал глоток и удивился: он был сладким. Значит, ни о какой мести речи не шло. И можно было начинать спокойно работать. Если, конечно, Косте не показалось и старику есть что сказать. Хотя, если вспомнить, с одним уже приходилось беседовать, и тот — ничего, на память не жаловался. Но Заскокин бегал от НКВД, а этот наверняка из тех, кто ловил беглецов.

Александр Борисович поставил на стол, между собой и посетителем, микрофон, включил магнитофон, находившийся в ящике стола, и положил перед собой несколько чистых листов бумаги, ручку — для необходимых записей по ходу. А затем обратился к Калужскому, шумно тянувшему из своего подстаканника действительно неплохой, душистый чай:

— Я готов выслушать все, что вы хотите нам рассказать, прошу, Артемий Захарович.

Старик допил чай, отодвинул подстаканник, громко вздохнул и начал. Причем едва ли не от Адама. Ну с того момента, когда он, молодой и красивый, закончил институт, и его пригласили на службу в строительное управление НКВД. И произошло это знаменательное событие в одна тысяча девятьсот тридцать девятом году.

Турецкий быстро провернул цифры в голове, и у него получилось, что старик родился примерно в пятнадцатом году. Значит, около девяноста. Хоть и не все сто, но совсем рядом — по нынешним-то временам…

4

Он хотел было уверить Меркулова, что старик отнял у него три часа дорогого времени, чтобы тем самым укорить, но Костя мигом уличил его, и Турецкий признался, что малость перегнул. Однако фактически так оно и было. Если отбросить в сторону массу ненужных, с точки зрения следователя, но чрезвычайно дорогих для рассказчика воспоминаний, то, собственно, полезная и даже нужная информация без особого труда уложилась бы максимум в полчаса энергичного рассказа. А с другой стороны, чего они тут, в Генпрокуратуре, хотели от человека, которому в обед почти век исполнится?

• Предыдущая
• 86/100
• Следующая