Виктор Васнецов - Бахревский Владислав Анатольевич - Страница 86

• Предыдущая
• 86/93
• Следующая

Чуть ли не в последнем письме своем Павел Михайлович Третьяков обеспокоился странностью первого номера журнала «Мир искусства».

«Ты, мой милый Сережа, разумеется, получил Дягилевский первый номер, – писал он С. С. Боткину, – а я хотя еще не получил, но видел его. Уж не знаю, кто хуже, Собко или Дягилев? Внешность хороша, но ужасно сумбурно и глупо составлено: зачем помещены снимки с Васнецова, почему с Левитана и для чего с Поленовой? С какой стати вид старого собора и проч.?.. в статьях об них не упоминается ни одним словом…»

Видимо, Дягилев бросил перед Васнецовым пробный шар, с кем будет маститый художник, столько лет считавшийся новатором в русском искусстве?

Васнецов остался с Репиным, который с обычной своей прямотой в глаза высказал «мирискусникам» правду-матку: «В ваших мудрствованиях об искусстве вы игнорируете русское, вы не признаете существования русской школы. Вы не знаете ее, как чужаки России. То ли дело болтать за европейцами: Давид, Делакруа, Болер, Зола, Рёскин, Вистлер; вечно пережевываете вы европейскую лавочку, достаточно устаревшую там и мало кому интересную у нас».

Первый прицельный удар по Васнецову нанесли сразу из пушек.

«Читал ли ты новый выпуск „Истории искусства“ Мутера, где А. Бенуа в статье о русской живописи разделывает В. Васнецова, а попутно и М. Нестерова? – спрашивал Михаил Васильевич своего друга Турыгина. – Хорошо теперь пишут истории искусств, хлестко. Лежишь, как карась на сковородке, а тебя то с того, то с другого бока поджаривают, маслица подбавляют… Для этой статьи стоило издавать и Мутера и писать о Воробьевых и о Шебуевых, и еще черт знает о ком, предвкушая удовольствие „писнуть“ на закуску о Васнецове, первому „облаять“ большую знаменитость всякому лестно. Да, брат, – или я уж стар становлюсь, или эта статья о Васнецове статья свинская».

Что же так возмутило Нестерова, причем в ту пору, когда он уже сторонился Васнецова? «Объективность» Александра Бенуа в отношении Васнецова заключается не в том, что он указал на отсутствие у того хорошей школы: «Васнецов – настоящее дитя самой безотрадной для всей истории „живописного мастерства“ эпохи 70– 80-х годов. Техника Васнецова беспомощна и полна дилетантской робости…» И не в том, что он отказал Васнецову в самой возможности создать школу. Не в грубости критических приемов, наконец: «Общее недомыслие в художественных вопросах, неподходящие для его дарования заказы, успех его самых недостойных вещей, увлечение ложными национальными идеями».

Александр Бенуа в своей статье насильственно столкнул лбами двух великих русских художников Иванова и Васнецова. Бенуа понимал не опасность влияния Иванова, творившего в мировом масштабе, на новое поколение художников. Современник Васнецов с проповедью русских корней, русских лиц, русской красоты был как гвоздь для проповедника красоты вообще. Васнецов был попросту неприятен А. Бенуа, неприятен, как тихая зубная боль. Столкнуть двух атлантов – значит уронить обоих и само состарившееся небо тоже. «В. Васнецов, еще недавно всеобщий кумир, – спокойно рассуждает А. Бенуа, – художник очень крупный и интересный, также безусловно не может считаться за настоящего продолжателя Иванова».

А почему, кстати, Васнецов должен быть продолжателем Иванова? Но не это занимает критика, лоб об лоб, искры сыплются, читатель запоминает, что Васнецов хуже Иванова, значит, это художник не первейший. Но за Васнецовым остается слава народного, стало быть, надо и эту славу отнять.

«Васнецову ставили в заслугу его происхождение из народа, – олимпийски спокойно продолжает Бенуа далеко не олимпийские по духу рассуждения, – но нам кажется, что именно в следах этого происхождения, в очевидной некультурности этого, впрочем, очень умного художника – вся причина недолговечности его искусства. Разумеется, чисто народное искусство вечно, так как это живое слово огромного и значительного общественного организма… Менее драгоценно „полукультурное“ народное искусство. И, наконец, наименее отрадны те произведения, в которых люди, вышедшие из народа, вкусившие несколько общей культуры, стараются это немногое связать с тем, что им удалось впитать во время своего первоначального воспитания. Получается искусство компромиссное, неясное…»

А теперь надо отнять Васнецова у молодежи: «Заслуга Васнецова, как пионера неоидеализма, выступившего со своими опытами тогда еще, когда все его товарищи еще молились на Прудона и Чернышевского, заслуга его очень велика. Но художественно религиозное творчество Васнецова, так кстати явившееся в царствование Александра III в период официального славянофильства, в дни известного всем „возрождения“ русского православия – творчество это далеко не той художественной важности, которой оно еще недавно считалось почти всем нашим обществом. Как-никак, но это лишь удачная пародия на выработанные каноны древнерусской и византийской иконографии, к которым Васнецов без особенного художественного такта примешал довольно легковесный пафос и сказочную эффектность».

И еще один удар напоследок, очень болезненный, но хорошо замаскированный и опять-таки с противопоставлением теперь уже не Иванову, а Левитану: «Мыслями Васнецова не только воспользовался официальный мир, увидавший в нем вожделенного истинно русского национального художника, но и все, что было свежего и молодого в русском искусстве. Елочки „Аленушки“ вместе с „Весной“ Саврасова, с пейзажными фонами Сурикова – привели нас к Левитану». И далее следует панегирик Исааку Ильичу. Противопоставили, значит, разлучили.

Оценка творчества Васнецова, поднесенная публике в такой солидной упаковке, как сама «История искусства», стала сигналом для противников. Вот опус под названием «Васнецов и японцы» некоего А. Ростиславова, напечатанный в 1905 году в журнале «Театр и искусство»: «Казалось бы странное, для многих, может быть, даже обидное сопоставление. Культ Васнецова очень велик: он все еще для многих выразитель „религиозных идеалов и верований русского народа“, „гениальный“ русский художник. С другой стороны, японская живопись, несмотря на ее общепризнанную огромную художественность, на несомненность ее крупнейшего влияния на все современное европейское искусство, многим кажется мало интересной, бессодержательной, чуть ли не примитивной. Многим кажется даже странным сравнивать вообще скромные японские „какемоно“ с нашими махинами в золотых рамах.

Увы! Заслуга Васнецова очень крупна, но и падение его, вернее, ярко теперь сказавшееся основное недоразумение его художества, также очень крупно. Васнецов дал почувствовать новую интересную область в русской живописи, дал толчок, открыл глаза русским художникам и публике, но сам остался бессилен, несмотря на всю талантливость… Не отрицаю известной декоративной „красивости“ его картин, но ведь это именно внешняя легкомысленная красивость, столь далекая от истинной декоративной красоты древней иконописи… Одним словом, что-то безвкусно-эклектическое, не цельное, поверхностное и… глубоко некультурное в художественном отношении.

И вот именно в степени этой некультурности такой крупнейший контраст с живописью японцев».

А Дягилев? Что последовало за его молчаливой публикацией картин Васнецова в «Мире искусства»?

«Первая и наибольшая заслуга Сурикова, Репина и, главное, Васнецова в том, что они не убоялись быть сами собой, – писал С. Дягилев в рецензии на выставку Виктора Михайловича. – Их отношение к Западу было вызывающе, и они первые заметили весь вред огульного восторга перед ним. Как смелые русские натуры, они вызвали Запад на бой и благодаря силе своего духа сломали прежнее оцепенение…»

Так ведь это похвала! Похвала, когда бы не была всего лишь молодецким замахом для оплеухи.

«Нельзя сказать, что Васнецов не любит Запад, – продолжает Дягилев, – но он боится его, не за себя боится, а за тех слабых, которых по его убеждению „загубит Запад“. В России долго не знали Запада, а теперь, последние годы, он лезет к нам и много непрошеного и продажного мутит наш взор. Но что же хуже? Что опаснее? Не знать или знать слишком много? Васнецов, не задумываясь, ответит: не знать…»

• Предыдущая
• 86/93
• Следующая