Виктор Васнецов - Бахревский Владислав Анатольевич - Страница 83
- Предыдущая
- 83/93
- Следующая
Однажды июньским теплым вечером 1898 года в Троицкий терем приехал Павел Михайлович Третьяков. Он исхудал, пожелтел, поседел, «Трех богатырей» они с Васнецовым разглядывали, сидя на низеньких табуретках.
Пять лет тому назад Павел Михайлович передал свою бесценную коллекцию любимой Москве. 1276 картин русских художников, 471 рисунок, 10 скульптур плюс 84 картины иностранных мастеров, собранные его братом Сергеем Михайловичем.
– Думаешь, пора? – спросил Васнецов, глядя на тощие елочки перед богатырями.
– Пора, Виктор Михайлович.
– Да, пора, – Васнецов вздохнул и вдруг спохватился радостно. – Алеша-то не совсем кончен! Все-таки надо бы его еще прописать.
– А ты и пропиши… Но картину я за собой оставляю. Моя цена – шестнадцать тысяч.
– Шестнадцать тысяч, – повторил Васнецов.
Это была большая сумма, это была огромная сумма, но деньги перестали быть важными в их жизни.
– Как себя Вера Николаевна чувствует?
– Плохо, – у Павла Михайловича навернулись слезы на глаза. – Плохо ей, Виктор Михайлович. Паралич рук, ног. Я и сам – небольшой теперь жилец.
– Павел Михайлович!
– Не таращь глаза-то… Я привык к этой мысли… Привыкаю. Дело жизни моей сделано. Теперь не страшно. Вон как хорошо кончается собирательство – «Тремя богатырями».
– Место будет трудно найти.
– Место найдется. Новые залы уже отделаны. Летом начну перевеску. Хлопот много, но я хочу успеть. Давай еще поглядим.
Поднялся осторожно, словно оберегая себя от боли. Подошел к картине «Сирин и Алконост».
– Что значит художник! Странная фантазия, а веришь. Вот такие они и есть – райские птицы.
Опять вернулся к «Богатырям».
– Помню, в Киеве еще, загорелось мне Добрыню переписать, – вспомнил вдруг Виктор Михайлович. – А я, бывало, как за кисть, так и за песню. И, видно, уж очень распелся. Входит в комнату Миша, глазенки круглые. «Папа, – говорит, – не пой! Когда ты поешь, мне очень страшно».
– Да, дети! – Павел Михайлович даже не улыбнулся. – Моя Маша за Александра Сергеевича Боткина вышла…
Вдруг горячо припал к плечу Васнецова, расцеловались, заплакали.
– Кланяйся Александре Владимировне! – говорил Третьяков, быстро отирая слезы. – Кланяйся. И не провожай. Я пошел, пошел.
Быстро оделся, спустился вниз по крутой лестнице, застучали конские копыта…
Виктор Михайлович быстро поглядел на «Богатырей» и отвернулся – представил, какая пустота будет в этой огромной комнате без них.
– Ничего! «Баяна» наконец напишу. – Лег на диван, вытянулся, кивнул богатырям: – Вот так-то, ребятушки. Пора вам! Верно Павел Михайлович сказал – пора.
Последним приобретением Третьякова был эскиз левитановской картины «Над вечным покоем». Картину он купил раньше, а эскиз в Петербурге, на выставке, в ноябре 1898 года.
Умер Павел Михайлович 4 декабря, шестидесяти шести лет от роду. Вскрытие показало: прободение язвы желудка, перитонит. Были бы врачи повнимательнее, спасли бы.
Хоронила Москва почетного своего гражданина 7 декабря. Гроб несли художники. Впереди Васнецов и Поленов.
Долго не расходились с кладбища, теснились, подхватывали угасающий разговор. Каждому страшно было уйти отсюда и остаться одному. Теперь только и поняли: Третьяков был для них – семьей.
Первая персональная выставка Виктора Михайловича Васнецова открылась в начале 1899 года. Репин в письме Поленову обронил такую фразу: «На выставку Васнецова наконец толпа валит, последний день сегодня». В первые дни обошлось без толпы.
Виктор Михайлович писал жене: «Сегодня обедал у кн. Тенишевой: Она оказалась очень искренной и простой женщиной, не такой, как мне о ней рассказывали. Бываю у Репина… Был и у Куинджи – расплакался почти и очень меня тронул… Максимов был у меня – такой яге кудлатый. Выставка моя среди художников и любителей имеет успех. Говорят, что ученики все в восторге (может, и не все). Публики же маловато – первый день – 95 ч., второй – 99 ч., а сегодня – 140. Что-то завтра будет?»
Но какие бы тысячи ни перебывали на выставке, отсутствие на ней одного человека половину радости забирало. Это была первая выставка без молчаливой фигуры Павла Михайловича Третьякова.
Жизнь шла себе… В канун нового столетия готовилась огромная Всемирная Парижская выставка. Русский павильон для нее строили по эскизам Васнецова.
Потихоньку отдохнув душой от громад Владимирского собора, Виктор Михайлович приступил к новым картинам. Написал «Снегурочку», «Гусляров», вернувшись к мысли о «Баяне», начал собирать для него изобразительный материал и одного героя увидал в своем сыне Владимире. Написал портрет с него. В 99-м году были созданы блистательные канонические иллюстрации к «Песне о вещем Олеге», но вдохновение, все нежное могущество своего таланта он отдал опять-таки образу Богоматери. Теперь это была Богоматерь на фоне звезд, написанная для Дармштадтской церкви.
По пальцам можно пересчитать женские образы Васнецова, созданные им за пятьдесят лет жизни. Но среди них – Аленушка! Богоматерь Владимирского и Дармштадтского соборов – вершины мирового значения.
В 1896 году вслед за портретом Лёли Праховой Виктор Михайлович написал портрет еще одной своей любимицы – Веры Саввишны Мамонтовой, ту самую Верушу, которую обессмертил Серов в «Девочке с персиками». Счастливейшая картина на белом свете.
Новые работы Васнецова особого восторга у публики не вызывали. Это был отдых после великих трудов. Но художник, если он только не ремесленник, не умеет творить, не ставя перед собой определенных художественных задач.
«Гусляры», может быть, самая музыкальная картина Васнецова. В ней он пытался преодолеть естественную ограниченность станковой живописи, саму суть живописи, которая не что иное, как гетевское «Остановись, мгновение!». Не нарисовав ни одного плясуна, Васнецов передал пляску, не имея возможности изобразить звук, он все-таки внушил нам его заразительную стремительность. А «Снегурочка» – это голубая симфония, еще один лирический вздох по красоте мира, по красоте русской сказки.
Художники были в делах, у своих мольбертов, на своих выставках и ведать не ведали, что многим из них, лучшим из них, уже уготована беда.
11 сентября 1899 года в семь часов вечера в московский дом Саввы Ивановича Мамонтова явился следователь для обыска и ареста в случае немедленной неуплаты ста тысяч рублей.
В доме, однако, нашлось всего 53 рубля 50 копеек и кредитный билет на сто марок.
Сам Савва Иванович тоже подвергся обыску. При нем нашли заряженный револьвер, билет Варшавско-Венской дороги, заграничный паспорт, у парадного, кстати, стоял запряженный парой лошадей экипаж, и еще записку: «Тянуть далее незачем: без меня все скорее и проще разрешится. Ухожу с сознанием, что никому зла намеренно не делал, кому делал добро, тот вспомнит меня в своей совести. Фарисеем не был никогда».
На дом, на вещи, на предметы искусства, на все бумаги был наложен арест, а сам Савва Иванович под конвоем, пешком, через всю-то Москву – был отправлен в Таганскую тюрьму.
Произошла интрига и безобразная гадость, где на роль козла отпущения избрали Мамонтова.
Мамонтов финансист был рисковый. Умея мыслить по-государственному, человек из новой плеяды дельцов, он, однако ж, привык действовать по старой купеческой выучке, тихо, по-свойски. Этим-то и воспользовались враги.
- Предыдущая
- 83/93
- Следующая
