Виктор Васнецов - Бахревский Владислав Анатольевич - Страница 6

• Предыдущая
• 6/93
• Следующая

Учеба. Какая она несносно долгая для учащихся. Взрослый же человек вспомнит учебу и головой покачает: словно день единый.

Время – карусель. Летит по одному и тому же месту, и седоки одни и те же. Вроде бы ничего не происходит в мире, не меняется. Но, стоит сойти с круга хоть ненадолго, а потом вернуться на карусель, увидишь наконец: не тот город, не те люди, и сама жизнь – иная.

3 мая 1866 года Виктору Васнецову, семинаристу второго, философского, класса исполнилось восемнадцать лет. День был обычный, пирог имениннику обещан вечером, но уж то было замечательно, что сам про себя знал – восемнадцать лет! И свидание с гимназисткой после уроков.

Свидание назначено в самом центре города в сквере за оградой Александро-Невского собора.

Собор этот – всей Вятки центр, отовсюду его видно. Указующим перстом высоко в небо поднят, кругом собора галереи. Просторнейшие, любое многолюдье поглотят. И в то же время сооружение так ладно, так естественно, все равно что дерево, растущее из земли.

Сей Александр Невский – творение ссыльного архитектора Александра Лаврентьевича Витберга.

Вот уж кому не повезло! Заложил храм Христа Спасителя на Воробьевых горах. Проект грандиозный. Но уж больно мягок был Александр Лаврентьевич. В человека он, видите ли, верил, в высокое его предназначение.

Огромные средства умудрились разворовать подрядчики и чиновники у философа-зодчего. Строительство было прекращено, а главный строитель после суда отправился в Вятку.

Не повезло Витбергу и с собором Александра Невского, взорвали потомки, по фотографиям только и можно судить о красоте и величии замысла.

…Семинарист Васнецов уж десять раз обошел галерею – нет его гимназистки. Так приветлива была на последней встрече, так восторженна. Васнецов в нетерпении выходит за ограду и чуть не сталкивается с девушкой.

– Ах, это вы!

– Это я.

– Вам велено передать, что это несносно, нечестно, глупо, наконец!

Опешил.

– Нечестно? Глупо?

– Да! Да! Да! Глупо. Взялись писать сочинение, так писали бы как следует.

– Я как следует. Я очень старался.

– Вот и перестарались. Учитель сказал, что так пишут семинаристы. Ее теперь «семинаристом» зовут, и все смеются!

– Что же мне делать-то?

– Вам делать ничего не надобно. Вам надобно забыть мою подругу. Навсегда! – повернулась, пошла. И резко, через плечо, уничтожая взглядом: – Вы – забыты!

Вот тебе и любовь. Ах, как глупо все! Действительно, глупо! И стыдно, и горько.

Опамятовался перед знакомой дверью. Ноги сами привели к дому Александра Александровича Красовского.

– Васнецов?! – На лице учителя пи радости, ни привета, одна озабоченность.

Подошел к окну. Не трогая занавесок, осмотрел улицу. Васнецов понял, что явился не вовремя.

– Извините, Александр Александрович!

– Садись, – Красовский наконец-то улыбнулся. – Думаешь, отчего это он так мрачен? А как не помрачнеть? Служишь отечеству всем умом своим, всем сердцем и любовью, а тебе говорят – не надо! Не надо ума, умен, и будь доволен. Не надо сердца и тем более любви. Без любви хлопот предостаточно. Следи тут за вами, любящими. И следят.

– За вами?

– Дай бог, чтоб только за мной. К особливому вниманию привычен, проходил по казанскому делу. У друга моего ближайшего, у Вани Красногорова, при обыске нашли листовку «Льется польская кровь, льется русская кровь». Вины моей не доказали, но окрестили основателем вятского нигилизма.

Посмотрел Васнецову в глаза.

– Я понимаю, как в нашей провинции важно иметь доброго старшего друга, у которого хоть что-то есть за душою… У меня бывать больше нельзя. Моя библиотека закрыта. Запрещена, одним словом. А стало быть, сам я тоже запрещен. Не возражайте, Васнецов. И никогда не лезьте на рожон. Пустой героизм сродни туповатому упрямству. Испортят жизнь самым подлым образом, и не поймете – за что.

Быстро, нервно заходил по комнате, снова поглядел в окно.

– Талантливому человеку надо сторониться провинции как зачумленного места… У вас к рисованию способности самые недурные, надо в Петербург ехать… Впрочем, советовать не волен. Я не художник и могу ошибаться. Толкнуть в мир искусства человека легко, всякий из нас рад чувствовать в себе особое предназначение. А если… это не так? Какая мука – нянчить всю жизнь свою посредственность. Такие люди на весь белый свет бывают в обиде.

Александр Александрович закурил папироску, подошел к полке с книгами, бережно дотронулся тонкими длинными пальцами до корешков книг.

– Я рад, что все эти тома, хоть отбери их теперь у меня, – стали не только моим достоянием, но и многих, многих! И вас, и ваших друзей, и тех, кто уже вышел в жизнь. Уроки Чернышевского и Белинского незабвенны. Поздно, господа надзиратели! Отнять совести, привитой мыслью на мысль, невозможно… А что вам, кстати, Васнецов, более всего помнится из Белинского?

Васнецов, слушавший учителя со строго сдвинутыми бровями, встал, как на уроке.

– Многое. «Итак, в Татьяне, наконец, совершился акт сознания: ум ее проснулся». Я когда прочитал это, даже за голову себя руками пощупал, потому что прямо-таки наяву почувствовал, как во мне совершился вдруг акт сознания.

– Вы умница, Васнецов.

– Не-ет! Я, конечно, люблю Белинского, но не могу ему простить, разночинцу, одной вполне барской фразы.

– Ой-ля-ля, Васнецов! Какой же?

– «Пушкин автор „Полтавы“ и „Годунова“ – и Пушкин, автор… мертвых, безжизненных сказок». Сказки Пушкина все живые и все великие! Они выше «Полтавы»!

– А «Годунова»?

– Это другое. Другая совсем вершина. Рядом. Александр Александрович подошел к Васнецову, обнял. На глазах его блестели слезы:

– Я недаром прожил свою жизнь. – Отстранился, посмотрел ученику в глаза. Они были одного роста. – Пора передать тебя в иные руки. За дело, мой друг! Коли нужные душе слова прижились в душе, стали самою душой, пора за дело. Пошли, я познакомлю тебя, Васнецов, с Трапицыным. Это человек, которому уже сегодня пригодится твой художественный талант. Талант требует постоянного испытания. Подвергать талант испытаниям, да на пределе, – это не растрата, это единственная возможность взрастить его до каких-то никому не ведомых высот. К Трапицыну! К Трапицыну!

Ему казалось, что облака летят навстречу. Облака были розовые, маленькие, очень похожие на нераспустившиеся бутоны чайных роз. Земля по-вечернему была темна, а небо светло. Только света уже не хватало на земле.

Васнецов не умел гулять, прохаживаться или просто идти – он всегда летал. Даже приказывая себе двигаться медленно, он, увлеченный какой-либо мыслью, скоро забывался – и вот уж ноги несли, подгоняли воображение, а вереница картин, сменяя одна другую, подгоняла ноги.

Поймал себя: опять не ходьба, а пробег. Остановился. Облака, летевшие ему навстречу, замерли. Теперь он разглядел, что тьма земли не черная. Она совершенно золотая, только золото очень старое, потемневшее, но оно посвечивает сквозь налет времени. Первый заказ! Подумать только. Господин Трапицын заказал ему, семинаристу, целый альбом рисунков. Не десять, не двадцать, а несколько десятков. Да и сама задача увлекательна. Господин Трапицын собирает русские народные пословицы и поговорки. И вот все эти пословицы и поговорки нужно изобразить. Рисунок должен подтверждать мысль, а мысль должна рождаться рисунком…

– Вот вам самая ходовая мудрость, – сказал господин Трапицын. – Человек предполагает, а бог располагает. Что бы вы изобразили?

– Речку, мужика и лошадь, провалившуюся под лед…Васнецов вспомнил свой ответ и кивнул сам себе: хорошо придумалось. Александр Александрович сразу одобрил.

– Вот простота, какая многого стоит!

Господин Трапицын, хоть и задумался, но тоже согласился.

– Народная мудрость потому и естественна, что рождена жизнью. Тут художнику действительно надо от печки танцевать. Мудрость русская, и печка должна быть своя.

Васнецов снова пошел, набирая скорость, и так легко ему было, так счастливо, что уж и печаль о гимназистке совсем растаяла.

• Предыдущая
• 6/93
• Следующая