Виновник торжества - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 5
- Предыдущая
- 5/69
- Следующая
– Не повысили, это верно, но послушайте, что пишет одна из них.
Профессор открыл папку, порылся среди листочков и процитировал: «Он смотрел на меня с угрозой». И еще: «... я очень испугалась». А вторая пишет... – Профессор опять полистал жалобы: – «Он выставил меня за дверь, как нашкодившую первоклассницу, и этим унизил мое человеческое достоинство».
– Видите? – Профессор назидательно поднял указательный палец вверх. – Вы уж будьте с ними поосторожней. Молодежь нынче такая – им палец в рот не клади. Они на вас еще в Страсбургский суд по правам человека жалобу подадут. За унижение человеческого достоинства.
Андрей Борисович сидел, низко наклонив голову, и профессор не видел выражения его лица. Решив, что достаточно предостерег младшего коллегу, с явным облегчением закончил разговор:
– Ну, не переживайте так. На меня тоже кляузы писали. Помню, лет двадцать назад я отчислил одного студента, между прочим, с третьего курса. Так на меня родители ректору пожаловались. Дескать, я умышленно его на экзамене завалил, чтобы парня в армию забрали. А он за моей дочкой ухаживал, и они жениться надумали. А парень – обыкновенный разгильдяй. Так что я за дело его отчислил. За неуспеваемость. Отслужил в армии как миленький. Дочка, правда, на меня долго злилась. Но потом дурь из головы вышла, еще и спасибо сказала. Аспирантуру закончила. Теперь доцент в Институте радио и связи. Вся в работе, о мальчиках и думать забыла. А вышла бы замуж? Дети, пеленки, готовка... Кто же науку будет двигать? Ну, вы свободны, Андрей Борисович, не обижайтесь на старика. Я и так уж весь извелся, разговор-то неловкий у нас... А все эти вертихвостки. Шли бы лучше на курсы кройки и шитья, а не на экономический факультет. Математика все-таки не женское дело...
Андрей Борисович молча встал, попрощался за руку со старшим коллегой и угрюмо вышел в коридор. Болела голова после бессонной ночи. А тут еще этот дурацкий разговор, который даже не хочется всерьез воспринимать. Надо было подниматься на третий этаж, где его ждали студенты в 306-й аудитории. Он опаздывал на назначенную консультацию уже на 15 минут.
А это противоречило его правилам и потому злило. Заглушая раздражение, Андрей Борисович зашагал по полупустому коридору к лестнице. Немногие преподаватели назначили в тот день предэкзаменационные консультации своим студентам. 31 декабря никого к усердию не располагало. Но для одинокого Андрея Борисовича преддверие Нового года было рядовым рабочим днем. В новогоднюю ночь его ждал холостяцкий ужин в одиночестве, который он собирался встретить бутылкой шампанского «Абрау-Дюрсо» и мясными нарезками из соседнего магазина. Неясные голоса проникали сквозь закрытые двери аудиторий. Под потолком кое-где висели гирлянды из еловых ветвей, да праздничная стенгазета ярким пятном выделялась на обшарпанной стене. В университете из-за отсутствия средств давненько не делали ремонт. Андрей Борисович открыл дверь аудитории. Веселые голоса студентов тут же умолкли, и все дружно встали, приветствуя преподавателя.
Дверь с медленным скрипом приоткрылась, и, стуча когтями и шаркая костяным животом по грязному паркету, в комнату не спеша вползла черепаха.
– Какого черта? – Скрипучая дверь, как зубная боль, вывела из себя злого с похмелья Игоря Карагодина. – Что ты тут шляешься? Сидела бы себе под батареей на кухне. Так нет, приперлась! Зачем разбудила? И так башка трещит!
Черепаха по имени Поручик, нисколько не смущаясь холодным приемом хозяина, трюхала к заветному месту – под старое ободранное кресло, на котором валялась комом несвежая одежда Карагодина. Он полежал еще немного, припоминая, где провел вчерашний день. Сначала с Витьком Беляковым ходили к его мамаше – злобной старушенции, живущей в пятиэтажке на соседней улице. Только после шумного скандала под ее дверью она все-таки впустила их в запущенную, заставленную старой рухлядью квартиру. Игорь долго и старательно вытирал ноги об половик, бывший в незапамятные времена лиловой майкой Витька, заметив одобрительный взгляд хозяйки. Он давно понял нехитрую истину – чем старательнее вытираешь ноги у порога, тем благосклоннее становится любая, даже самая лютая хозяйка. А когда он вытащил из кармана потертой флотской шинели апельсин и, тщательно вытерев его об рукав, вручил старухе, она совсем подобрела и даже покормила друзей обедом. Водки, правда, не дала. Сказала, что Витька еще неделю назад всю бутылку выхлестал. Врала, наверное. А может, и нет. Откуда у старухи-пенсионерки, к тому же непьющей, водка? Она скорее внуку морковку купит. Там хоть витамины. Для него-то Карагодин и припас апельсин. Жалел бледненького, худосочного мальчонку, который и слова-то сказать не мог, потому как был глухонемой от рождения. Витька Беляков иногда приходил к мамаше повидать сынка. И всегда это заканчивалось скандалом. Не мог Витька простить жене, что скрыла она от него страшную тайну: ее родители были глухонемые. Сама-то она была нормальная, даже симпатичная. Витька ее приметил на фабрике «Скороход», где работал грузчиком, пока за постоянные пьянки не выгнали. А Зойка, когда женихаться начал, ему о родителях ни слова не сказала. Мол, живут в Норильске, а она в общаге при фабрике. Ну не ехать же в такую даль свататься. Да и тем накладно – простые работяги.
Витька привел молодую жену к матери, та обрадовалась. Думала, может, теперь он за ум возьмется, пить бросит, вечернюю школу закончит. Он вроде и вправду поначалу угомонился, очень Зойка ему нравилась. Худенькая, бледная, глаза большие, ресницы пушистые... Прямо Снегурочка. Родился ребятенок, Мишаней назвали. Жить бы да радоваться. Вот и радовались поначалу. Малыш не орал, как все дети, только тихое гугуканье из него выходило, даже когда слезы градом катились. Радовались, даже когда не заговорил до двух лет. Витькины братья-сестры тоже все после двух лет слова произносить начали. А когда и в два с половиной сынок все еще гугукал, к фабричному врачу повели. Врач допрос учинил Зойке. Та в рев. Говорит:
«Я же все слышу, думала – и детки такие будут!» Врач только руками развел.
– Что же вы вовремя не поинтересовались? Вам бы любой фельдшер сказал, что глухонемота через поколение передается. Но убиваться так тоже не следует. Есть у нас в стране детские учреждения для таких детишек, их учат с губ читать. И профессии обучают. Хотите, посодействую.
Но Витька прямо как сбесился. Все твердил Карагодину, что его Снегурочка ему порченого ребеночка подсунула. Запил страшно, тут уж мать с Зойкой не выдержали и в шею его выгнали, стал он жить у дружка-истопника в бойлерной. К матери только мыться ходил. Хотел у Карагодина притулиться, но тот не разрешил:
– У меня бабы бывают. Без всякого расписания. Приведу, а тут ты чалишься. Мешать будешь.
– Ну, Игоряша, будь человеком, я же уходить буду, погуляю, сколько нужно.
– Сдурел, что ли? Как я с бабой буду утешаться, зная, что ты там мерзнешь, как цуцик? Меня ж совесть заест. Живи, где приютили, и не ной. Чай, не бомжуешь. Чем тебе там плохо? Тепло, сверху не каплет...
– Так пьет он, Санька, без просыху. Ночью чифирь варит, газ забывает выключить... Боюсь, угорим.
– Что, больше тебя пьет? – с иронией спросил Игорь.
– Да ты че?! Да не сравнить! Я же почти всегда тверезый, а он почти всегда пьяный в дребадан.
Лежа в теплой постели, Карагодин вспомнил Витькину историю и загоревал. Мальчонку жалко. Как отец приходит, Мишаня к нему стремглав несется – мычит, что-то пытается сказать, а не получается. Витька сначала вроде и рад сынку, а понять его не может и злится. И на Зойку орет: «Ты что мне сына изуродовала?!» Слезы, скандал, мрак... Вчера они Мишаню не видели. Зойка его в цирк повела. Ей в собесе бесплатные билеты дали. Мишане иногда что-то перепадало как инвалиду детства. Так что обошлось без скандала, тихо ушли они от мамаши и пошли прямиком в ЖЭК, там Витьке зарплату выдали, дворницкую. А к ней и премию квартальную. Он даже в пьяном виде лучше всех дворы убирает. Все бумажки складывает в один мешок – на макулатуру, бутылки в другой – стеклотара. Накопит и сдает – приварок нехилый получается.
- Предыдущая
- 5/69
- Следующая
