Виновник торжества - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 41
- Предыдущая
- 41/69
- Следующая
– Ну что? – c надеждой спросил у Турецкого Гоголев, стоило тому переступить порог кабинета.
– Будем звонить в Москву. Просить подкрепление.
– Ну, если ты считаешь... – нехотя согласился Гоголев. – Так хотелось своими силами обойтись. Кого хочешь призвать?
– Cвоих, конечно. Грязнова-старшего, Володю Яковлева и Галю Романову. И сегодня же. Посели их, пожалуйста, рядом со мной в вашей гостинице.
– Что, и Галю тоже? – многозначительным тоном спросил Виктор Петрович.
– Обижаешь, начальник, – отшутился Турецкий. – Она моя боевая подруга.
– И тебя это когда-нибудь останавливало? – не унимался Гоголев.
– Представь себе – иногда да! – парировал Турецкий. – Кончай, Витя, прикалываться. Лучше пошли пожуем куда-нибудь, я сейчас с голоду умру. Как говорит моя вредная дочурка: «Ну дайте же мне наконец жратиньки!»
– Куда ты хочешь? Где вкуснее или где подешевле?
– А совместить никак нельзя?
– Смотря что ты предпочитаешь в это время суток.
– Пожалуй, легкое винцо. Нам же еще работать, – понял с полуслова намек своего друга Саша.
– Ну, тогда пошли в ресторанчик «Хижина». Там чудная грузинская кухня, и вкусная, и по карману таким «важнякам», как мы с тобой.
– Да я в джинсах, – оглядел себя Турецкий.
– Мелочи жизни, – отмахнулся Гоголев, – ресторанчик совсем махонький и вполне демократичный.
Когда друзья заказали семгу в ореховом соусе и «Киндзмараули», Гоголев заметил:
– Семга у них – объеденье.
Рыба действительно оказалась замечательной, оторваться от нее было невозможно, и единственное, что удерживало от немедленного ее уничтожения, так это то, что она обжигала рот и, поданная в какой-то специальной посуде, остывала очень медленно. Друзья решили на некоторое время не вспоминать о деле маньяка и поговорить просто о жизни. Но о чем бы они ни заводили разговор, все возвращалось к этой теме.
– Знаешь, Витя, меня очень беспокоит, что молодежь теперь ведет в основном ночной образ жизни. Такое время опасное, столько придурков по ночам бродит. И ничего их не учит. Сидела бы дома та девочка шестнадцатилетняя, ничего не случилось бы. И сколько таких полуночниц? Ладно, парни, они хоть отпор могут дать. А девицы-малолетки? У них ведь только дурь в голове...
– Кстати, о дури. Ты знаешь, что у нас в Питере происходит? Появилась группировка азербайджанцев, травкой торгуют. Такой, знаешь, вполне безобидной травкой, для детей, как нам объясняют подростки, когда их на улице подбирают. Действуют эти азербайджанцы изуверски – девчонок прикармливают, а когда те под балдой, они на все согласны. Им уже море по колено, весело очень. Такое свойство у этой травки – она беспричинный смех вызывает. Жить им замечательно, они готовы любить кого угодно, в том числе этих азербайджанцев, которые им радость доставляют. Так что ждем демографического взрыва за счет тринадцатилетних мамаш. Одна четырнадцатилетняя у нас сейчас на примете как распространительница. Сама втянулась, теперь подруг снабжает. Где только деньги берут?
Не хочется думать о худшем...
– Да ты что? Четырнадцать лет?! Не пугай меня, Витя, ради бога. Моей того гляди пятнадцать. Кстати, ржет по любому поводу. Меня сейчас инфаркт хватит!
– Она у вас разве по ночам шляется? Правда, дурное дело нехитрое, вполне дня хватает, чтобы глупостей натворить.
– Нет, наша ночами никуда не ходит. Ирка у нас мамаша строгая, спуску не дает. А днем она занята выше крыши – английская школа, музыкальная школа, бассейн, по выходным ролледром.
– А ты говоришь, что она у вас ржет без причины. Молодец. Я бы рыдал день и ночь, взвали на меня столько нагрузки.
– Да она все с удовольствием делает. Одно мне не нравится – на язык очень острая. Что-нибудь как сказанет – хоть стой, хоть падай. Перед людьми иной раз стыдно. Я тут недавно при ней Ирке рассказывал, что мне премию дали – три тысячи рублей. Дело одно давнишнее раскрыл – о троих душителях. Через пару дней едем в троллейбусе всей семьей на концерт Голощекина, в час пик. Она вдруг на весь тролейбус и выдала: «Папа, а тебе что, за каждое удушение по тысяче выдали?» Не знал, куда от стыда деваться.
Гоголев расхохотался.
– Давай выпьем за твою дочку, дай бог, чтобы хоть половина таких, как она, была. Днем учится до опупения, ночами спит, ангел небесный, под неусыпным контролем матери. У этой точно не будет никакой дури в голове.
– Тьфу-тьфу, – суеверно сплюнул счастливый папаша, и они продолжили поглощать кулинарные изыски грузинской кухни, отщипывая кусочки свежайшего лаваша и запивая эту вкуснотищу отличным вином. Когда вышли на улицу и уселись в машину, Турецкий вдруг хлопнул ладонью себя по лбу.
– Витя, я посоветоваться хотел – что Ирке подарить? Я ей сюрприз сгоряча пообещал, а теперь голову ломаю, какой.
– Да ведь у нее же день рождения уже прошел!
– Прошел, да новая дата назрела – сколько-то лет знакомства.
– Какие эти женщины беспокойные, спасенья от них нет. Ну, попроси ты денег, купи сама себе подарок – так нет, ей сюрприз подавай! – начал подтрунивать над другом Гоголев.
– Я пообещал сюрприз... – вздохнув, признался Турецкий.
– Я подумаю, – серьезно пообещал Гоголев и повернулся к водителю: – В управление!
Андрей Борисович сидел за письменным столом. Большая статья, над которой он работал последние несколько месяцев, близилась к завершению. Мысли легко выстраивались в логическую цепь, и ему оставалось только заносить их в компьютер. Телефонный звонок прервал его деятельность, и он немного удивился, кому понадобился с утра в воскресенье. Звонили ему обычно только из университета, если менялось расписание или назначалось заседание кафедры. В издательства он обычно звонил сам, поскольку человеком был пунктуальным и никогда никого не подводил.
– Андрей Борисович, – услышал он в трубке голос, который кого-то ему напоминал, – здравствуйте!
– Здравствуйте, – ответил он, пытаясь вспомнить, кому принадлежал голос.
– Вы сейчас удивитесь, что я звоню спустя столько лет. Я ваша бывшая учительница математики Елена Александровна.
– Я очень рад вас слышать, – действительно обрадовался ей Каледин. – Чем могу служить?
– Помните, как много лет назад вы посещали математический кружок в нашей школе?
– Еще бы, – с удовольствием вспомнил свое первое увлечение математикой молодой доцент. – И я вам до сих пор благодарен за то, что вы привили мне любовь к математике.
– Очень рада, что мои труды не пропали даром, – засмеялась совсем молодым смехом его единственная любимая учительница. – Я знаю о ваших успехах, читала в журналах ваши замечательные статьи, знаю, что вы уже доцент...
– А почему же вы обращаетесь ко мне на «вы»? Помнится, когда вы меня учили, обращались на «ты»... – попытался пошутить Каледин.
– Ну, сейчас как-то неловко, вы человек известный. У меня к вам просьба: я по-прежнему веду занятия в математическом кружке, и мне бы очень хотелось, чтобы вы приехали к нам и рассказали ребятам что-нибудь занимательное о числах. У меня есть несколько по-настоящему талантливых учеников, им было бы очень интересно послушать известного ученого.
Хотя Каледин был очень загружен в университете, а дома обычно не отходил от компьютера, голос учительницы всколыхнул в нем приятные воспоминания о том счастливом времени, когда он учился в школе и была еще жива мама, и Андрей Борисович тут же согласился, оговорив, что свободное время может выделить только с трех до полпятого в среду или четверг. Елена Александровна обрадовалась, и они договорились на четверг.
В четверг Андрей Борисович, поднимаясь по ступенькам родной школы на второй этаж к учительской, испытал чувство неожиданного волнения – в этом здании он провел восемь лет, прежде чем перевестись в математическую школу. А когда увидел Елену Александровну, постаревшую на двадцать лет, расчувствовался. Она была все такой же – добрые глаза ласково смотрели на бывшего ученика, который рос на ее глазах и стал известным математиком. Она ввела его в класс и представила своим ученикам, явно гордясь его успехами. Пятнадцать пар глаз с любопытством уставились на Каледина. Он спокойно уселся за учительский стол, решив, что в таком положении будет ближе к ученикам. Елена Алексадровна сидела за последней партой и подбадривающе улыбалась.
- Предыдущая
- 41/69
- Следующая
