Замок - Гурвич Владимир Моисеевич - Страница 66

Майя находилась в своем номере, по ее виду можно было догадаться, что она скучает. При виде брата она удивилась.

— Ты, Коля?

— Не ожидала?

— Нет. Ты постоянно один. Мне кажется, тебе никто другой и не нужен.

— Если честно, я сам так думал.

— А теперь?

— Сомневаюсь.

— Что-то случилось? — встрепенулась Майя и пристально посмотрела на брата.

— Да, — кивнул он головой. — Я поговорил с отцом.

— А, — протянула она. — Понятно.

— Что тебе понятно?

— Что ты поговорил с отцом, и он все в тебе перевернул. Разве не так?

— Так, — признался Николай.

— И что теперь?

— Не знаю.

— Мама называла нашего папу человеком, порождающим сомнения в том, в чем никто не сомневается.

— Да? — удивился Николай. — Не слышал.

— Она несколько раз мне это говорила.

— Странно, что мне ни разу, — задумчиво протянул Николай. — Как ты думаешь, она была с ним счастлива?

— Да.

— Уверенна?

— Я видела. Когда я вошла в пубертатный возраст, то стала интересоваться, сам понимаешь, какими вопросами. И я стала наблюдать за родителями. Особенно, когда они выходили из спальни. У мамы всегда было счастливое выражение лица.

— Вот не знал, что ты наблюдала за этим, — покачал головой Николай.

Майя усмехнулась.

— Мне очень интересовало тогда, как они занимаются сексом. — Она посмотрела на брата. — А с тобой можно о сексе говорить?

— Сейчас можно, я еще не принял постриг.

— А потом будет нельзя?

— Нет.

— И как же ты будешь? Я о сексе думаю каждые пять минут. А может и чаще. Надо для интереса засечь.

— Можно научиться не думать о сексе. Есть специальные методики.

— И они работают?

— Я пока их еще по-настоящему не опробовал.

— Мне кажется, это очень скучно не думать о сексе.

— Когда думаешь о Боге, о многом забываешь.

— А может тогда лучше не думать о Боге, чтобы не забывать? Я хочу думать не о Боге, а своих детях. А без секса они как-то редко получаются. Мне известен всего один случай. Ты бы тоже подумал о детях. Мама очень хотела внуков, причем, твоих больше, чем моих.

— Откуда ты знаешь?

— Когда она заболела, то мы много с ней разговаривали. Ты появлялся периодически, ведь у тебя все время были гастроли. А находилась с ней все время. И она многое мне чего говорила.

— Например?

— О внуках. Она надеялась, что у тебя и у меня будет хотя бы по двое детей. Ее очень беспокоило то, что мы можем остаться бездетными. А к этому все как-то шло.

— Почему ее это так беспокоило?

— Она говорила, что в нас гены нашего отца, и они нуждаются в продолжении. Затухание нашего рода приводило ее в отчаяние. Она говорила, что если это случится, Бог тебя и меня накажет.

Несколько мгновений Николай ошеломленно молчал.

— Она так говорила? Я так много не знал о своей матери.

— Ты рано покинул дом. А я жила с мамой до самого ее конца. Это было ужасно. С тех пор я ненавижу смерть. И Бога за то, что Он ее придумал.

Николай встрепенулся, хотел что-то возразить, но промолчал. Вместо этого погрузился в размышления.

— Смерть нужна для обновления.

— Можно придумать другой способ для обновления, — пожала плечами Майя. — Почему именно этот? Ты можешь ответить?

— Глупо комментировать деяния Бога.

— Папа бы на это сказал, что комментировать можно и нужно все. А уж деяния Бога в первую очередь. Мы от них сильно зависим.

— Откуда тебе известно, что он сказал бы именно так.

— Я все же немного знаю своего отца. Я тоже не одобряю твоего поступка.

— О чем ты?

— Об уходе в монастырь. Я была в них, видела монахов, кроме отвращения других чувств я к ним не испытывала. От них веет каким-то убожеством, а не божеством.

— Ты плохо знаешь монахов.

— Ты прав, плохо. Я лишь передаю свои впечатления. Возможно, они совсем другие. Но у меня нет никакого желания их узнавать ближе.

— Это твое право. Хотя любое незнание рождает предрассудки.

— Пусть у меня будут предрассудки. Они мне не мешают жить. Коленька, не обижайся, — дотронулась Майя до его руки. — Мне будет грустно и будет тебя не хватать, если ты уйдешь в монастырь. По большому счету, кроме тебя, у меня нет близких людей.

— А отец?

— У него своя жизнь. Тем более он собирается снова жениться. Ему не до своих детей. Скажи, а зачем ты пришел ко мне?

Николай удивленно посмотрел на сестру.

— Захотелось поговорить.

— Нет, тут есть еще что-то. Не хочешь, не говори.

— Но это правда. Меня с невероятной силой потянуло с кем-то пообщаться. Я пришел к своей родной сестре.

— Вряд ли смогу тебе помочь.

— Почему?

— Мы слишком разные. Я полностью поглощена земной жизнью, я думаю о деньгах, о детях, о мужчинах. Без этого я не представляю своего существования. А все другое мне по большому счету по барабану. А ты решил от всего отречься. Что я могу в этом случае тебе сказать?

— Ты мне уже немало сказала.

— Да? — удивилась Майя. — Не заметила.

— А тебе и не обязательно замечать. Главное, что я заметил.

— Тогда я рада, если оказалась для тебя полезной.

— Более чем. — Николай встал. — Спасибо, Майя, возможно, ты мне даже помогла. Хотя пока не знаю. Мне кажется, что я сейчас вообще ничего не знаю.

Майя недоверчиво посмотрела на брата. Тот кивнул головой и вышел.

— Феликс, меня тревожит твоя первая жена, — произнесла Мария.

Каманин оторвался от компьютера и посмотрел на нее.

— О чем ты?

— О психическом состоянии Анастасии. Оно явно не совсем адекватно. Я плохо разбираюсь в психиатрии, но я вижу, что ее реакции не совсем нормальные. Она пыталась исполосовать ножом твой портрет. Сейчас портрет, потом тебя. Ты этого не боишься?

— Ничего нельзя исключить. Но что я могу поделать. Хотя самое страшное не то, что люди теряют разум, а то, что они его совсем не имеют. Но при этом претендуют на то, что он у них есть. Вот подлинная беда.

— Феликс, я понимаю, о чем ты, но сейчас речь совсем о другом. Я ее боюсь, приступ может случиться в любой момент. И что тогда произойдет, абсолютно непредсказуемо. Достаточно вспомнить ее маниакальную любовь к тебе в течение всей жизни. Разве это нормально?

— Считаешь, что меня нельзя любить всю жизнь, — улыбнулся Каманин.

— Если кого-то любить всю жизнь, так только тебя. Это я поняла едва ли не после первого с тобой разговора. Но у нее вовсе не любовь.

— А что же?

— Это больше похоже на маниакальную привязанность. Она вбила ее в голову и больше ничего не хочет знать. Именно на этом люди способны свихнуться.

— Я сейчас вспомнил: я не застал в живых ее отца Владимира Ивановича. Он был известным ученым-лингвистом. Но однажды она проговорилась, хотя всегда это скрывала: он закончил свои дни в сумасшедшем доме. Подробностей я не знаю, она их тщательно оберегала от посторонних, даже от меня. Но факт остается фактом. Надо поговорить с Антоном, пока не поздно следует принять профилактические меры.

— С Антоном я говорила, он не желает об этом слушать. Но почему я затеяла этот разговор.

— Почему? — вопрошающе посмотрел на Марию Каманин.

— Потому что по-настоящему меня беспокоит не Анастасия. Она уже пожилая, даже если с ней что-то такое и случится, не так страшно. А вот твой сын…

— Что ты имеешь в виду?

— Во-первых, это его жуткое пристрастие к еде, оно носит больной характер. Это на самом деле ненормальность. Во-вторых, ты заметил, какой у него взгляд?

— Взгляд, как взгляд.

— Не совсем, — покачала головой Мария. — Точнее, когда он в нормальном состоянии, то взгляд обычный. Но едва он выходит из себя, в его глазах загорается что-то неистовое. Может, это не совсем то слово, но другого не подберу. Иногда мне кажется, что он едва сдерживает себя, и готов броситься на любого, кто с ним не согласен или кто ему мешает. Особенно в этом плане меня беспокоит Ростислав, Антон его явно ненавидит. А они живут в одном номере.