Партиец (СИ) - Семин Никита - Страница 5

Жидунов все же решился поговорить со мной. Вызвал через Рябинцева, чтобы я зашел к нему после пар. Но до встречи с Георгием Юрьевичем у меня состоялся разговор с нашим деканом. Он как раз проводил у нас последнее занятие и попросил меня задержаться. Уходя, студенты бросали на меня кто насмешливый, а кто и пренебрежительный взгляды. Были и те, кто тихо прокомментировал, что вот «сейчас-то мне достанется». Александр Александрович слыл в университете человеком строгим, но справедливым, не терпящим халатного отношения к своему предмету и откровенного вранья.

— Сергей, — начал он, когда мы остались одни. — Не буду читать тебе нотаций. Просто не хотелось бы терять хорошего будущего юриста из-за того, что он сложил голову, слишком рано сунувшись в политику.

— Слишком рано? — удивился я, ожидая иных слов. — То есть, вы даже не сомневаетесь, что я бы сунулся туда?

— Любой хороший юрист — политик. И чем он лучше, тем выше может забраться, — пожал плечами Жижиленко. — Но кроме знаний, нужен еще и опыт. А у тебя его нет. Вот скажи, ты рад тому, что товарищ Сталин на весь Союз озвучил твою работу?

— Не очень, — признался я.

— А ты предполагал, что он может так поступить?

— Нет.

— Вот! А должен был, — наставительно сказал декан. — Запомни на будущее — любое твое слово может быть использовано как в твою пользу, так и против тебя, или просто тебе во вред. Мы же это и на занятиях проходим, забыл?

— Любое ваше слово может использовано против вас в суде, — невесело усмехнулся я.

— Именно. В жизни точно так же. Даже более ярко выражено. Попробуй, присмотрись, как окружающие используют то, что услышали от тебя. И мир для тебя может приобрести новые тона, — хмыкнул он.

После чего попрощался и отпустил меня. Да, действительно, хороший мужик, наш декан. Ни в чем не упрекнул, словно и так догадывался, к чему приведет мои решение, разработать законы для декрета партии. А может и впрямь догадывался? У него-то нужный опыт есть, в отличие от меня.

К Георгию Юрьевичу я пришел уже в более хорошем настроении, чем у меня было до разговора с деканом. Все же приятно, когда тебя ни в чем не обвиняют, а даже совет дельный дают. Комсорг попытался сделать вид, что был жутко занят, и я отрываю его от чрезвычайно важных дел. Даже бумаги какие-то на столе принялся перебирать, но когда я со словами:

— Я видимо не вовремя. Зайду позже, — попытался уйти, тут же прекратил балаган и обратил внимание на меня.

— Нет, Огнев, останься. Разговор есть.

— Слушаю, — повернулся я обратно, но остался стоять у двери, готовый в любой момент покинуть кабинет комсорга.

— Присядь, — мягко попросил он меня, откинув прежнее решение, как вести со мной диалог. — Сергей, — облокотился он на стол доверительно, — ты комсомолец. Понимаю, радеешь за благо страны, как и все мы. Но как видишь, из-за того, что я не в курсе твоих дополнительных, не по линии комсомола, инициатив, случаются недопонимания. Которые в итоге вредят и тебе, и в наших рядах сеют хаос и раздор. Другие комсомольцы университета в недоумении. Многие отнеслись к тому, что товарищ Сталин упомянул тебя, неодобрительно. Сам знаешь, из-за чего.

— Я заметил, — хмыкнул я.

— Вот! Наверняка у тебя были причины так поступить. Так может, ты озвучишь их? Для начала хотя бы мне. А там, если потребуется, и общее собрание проведем.

— Не слишком ли много собраний из-за меня одного? У людей и так работы может быть не мало, а тут еще их отвлекать.

— Потому и прошу тебя — скажи мне, что происходит. А там уже решим, нужно собрание, или нет.

Вот он к чему! Растерян и не понимает, как ему действовать. Уже «сел в лужу» один раз и повторения не хочет. А у него наверняка спрашивают — что делать с комсомольцем Огневым, «предавшим» товарища Бухарина. Может даже осудить требуют.

— Начну с того, что с товарищем Бухариным я не знаком. Из того, что мне известно, ему просто понравилась моя в газете, и он позвонил нашему ректору, попросив передать мне благодарность. Поэтому никого я не «предавал».

Жидунов удовлетворенно кивнул и, уже успокоившись, уточнил:

— И с товарищем Сталиным, ты получается тоже не знаком?

А как тон-то изменился! Сразу стал более вальяжным, а взгляд снисходительным.

— С ним — знаком. Лично общались.

А все-таки, какая живая мимика у Георгия Юрьевича! И как он с ней комсоргом стал? У него же на лице все написано. Вот и сейчас, после моего заявления чуть сбледнул с лица и подобрался. Вся вальяжность слетела, а поза вновь стала напряженной.

— Вот как? Расскажешь, как это получилось?

— Ну не мог же товарищ Сталин пройти мимо критики декрета, инициатором которого он был. Решил разобраться, вот и позвал меня на встречу.

— Понятно. Ладно, иди.

Новости для Жидунова оказались столь шокирующими, что он захотел их переварить в одиночестве. Ну и я задерживаться не стал. Меня Люда ждет!

Дома у Говориных ее еще не было. Моя девушка работала швеей на фабрике — нарабатывала трехгодичный стаж, чтобы поступить в институт. Как раз в следующем году получит его и сможет наконец подать документы на медицинский факультет нашего ВУЗа. Если к тому моменту он еще у нас будет. А то ректор Удальцов грозится выделить его в отдельный институт и вывести из состава университета.

Дома был только Илья Романович. Встретил он меня приветливо, и поначалу я решил, что он не в курсе последних событий. Но я ошибся.

— Повезло тебе, Сергей, что тебя аж товарищ Сталин упомянул на Пленуме! — хлопнул он меня по плечу.

— Почему? — не понял я такого поворота его мысли.

— Ну как же? Для любого писателя популярность — это очень важно. А уж если знают в правительстве, то можно не сомневаться — твои книги не станут класть «на полку» и задерживать их печать.

Я так понял, что про товарища Бухарина и его вмешательство он не знает. Но и тут оказался не прав.

— Жаль, что ты Бухарина раскритиковал. Вроде он тебе ничего плохого не сделал, наоборот. Или я чего-то не знаю?

И хитро так посмотрел на меня. Ну, рассказал ему всю историю.

— Вот как, значит, — озадаченно почесал он затылок.

— А вы что подумали, Илья Романович? — не удержался я от вопроса.

Непонятная реакция у отца Люды, особенно на фоне других, меня удивила, и я хотел прояснить этот момент.

— Ты просто еще в среде писательской толком не вращался, — грустно усмехнулся мужчина. — Там такой серпентарий, что иногда сильно удивляешься, откуда прилететь могло. А уж с фантазией у творцов все в порядке. Так могут твои слова исказить, будто ты совсем противоположное имел в виду. И ведь сами слова почти в прежнем виде оставят! Но подача! Момент, когда и кому их передадут… Это на многое повлиять может.

Успокоенный, я уже ждал Люду в приятной компании Ильи Романовича. Тот часто бывал дома — писать ведь не обязательно в здании Союза писателей. Официального постановления новой власти об образовании такого союза еще не было, но писатели сами проявили инициативу. Так еще в 1920 году в Петрограде, как назывался тогда город, местная интеллигенция образовала «Всероссийский союз писателей», в который входил и Илья Романович. Это было пожалуй самое крупное объединение писателей, хотя хватало и более мелких, местного значения.

Люда вернулась домой в восьмом часу. Увидела меня и нахмурилась. Но сразу не послала, молча прошла в свою комнату и уже там переодевалась. Я ждал ее на кухне. После разговора с ее отцом, у меня была надежда, что и моя девушка не станет пороть горячку и делать скоропалительных выводов. Кажется, я зря понадеялся на это.

— Привет, поговорим? — спросил я, когда Люда зашла на кухню.

— О чем? О твоем предательстве? — сразу с «наезда» начала она. — Товарищ Бухарин так тебя выручил, а ты? Как ты мог так ему отплатить⁈ Я думала, что ты честный человек…

— А тебе не приходило в голову, что все может быть совсем не так, как выглядит со стороны? — перебил я ее и боднул взглядом. — И стоит в первую очередь слушать и верить тому, кого любишь, а не посторонних людей, которые могут желать тебе зла?