Бойтесь напуганных женщин - Кондрашова Лариса - Страница 29
- Предыдущая
- 29/55
- Следующая
Если бы кто-то сказал Ире, что своего мужа она любит, рассмеялась бы ему в лицо. Да она просто злилась, что какой-то недомерок... Что он себе вообразил? Да такую красотку, как его жена, еще попробуй найди!
Но когда она вот так мысленно хаяла своего супруга и уверяла себя, что он ей сто лет не нужен, внутри ее, где-то в области солнечного сплетения, ощущался холодок. Это у нее с детства. Сделает что-нибудь нехорошее и наврет, будто ей не страшно, а если родители станут ее наказывать, она убежит из дома. Храбрилась, но на самом деле убегать не хотелось, и родителей она любила, а вот признаться, что не права, ей всегда было ох как трудно!
За тонкой перегородкой приемной, где сидела Ира и куда с утра пришла Тоня в ожидании, когда освободится директор совхоза, как раз находился кабинетик начальника охраны. Видимо, из соображений, что он должен постоянно быть рядом с охраняемым телом. Хотя на деле директор крайне редко брал с собой его или кого-то из Костиной службы.
Когда Ира работала на компьютере, она не обращала внимания ни на какие звуки, доносившиеся из коридора или из-за тонкой перегородки кабинета. А Тоня поневоле все слышала.
– Я уже говорил, парень, что тебе лучше уехать из Раздольного. Здесь живут люди спокойные, работящие, им не до того, чтобы бегать по ночам с топорами...
– А я, значит, не работящий? По-пчелиному – трутень?
– Нет, насчет трутня ничего не скажу, – соглашался Костя, – ты мужик не ленивый, и руки у тебя растут оттуда, откуда нужно.
– И чего я стану куда-то ехать? Здесь, между прочим, мой дом. Я в него привел эту... свою жену. А теперь я уеду, а она приведет в мой дом какого-нибудь мужика и будет на моей постели...
– Вот видишь, ты при одной мысли о своей Ирке уже заводишься! Рано или поздно опять за топор возьмешься. Пойми ты, дурак, я хочу как лучше. Или тебе свобода надоела?
– Не поеду! – категорически заявил Виктор. – Хочешь – арестовывай меня прямо сейчас!.. А то давай Ирку уговори, чтобы она куда-нибудь уехала.
– И ты так спокойно ее отпустишь?
Некоторое время в кабинетике царило молчание. Потом опять заговорил Костя:
– Не отпустишь... Вот что странно, ведь она на тебя заявление писать отказалась и вообще так смотрела, что если бы я ее не знал... – Он осекся и поправился: – Такие женщины друг на друга похожи, навидался в своей ментовке. Так вот я бы подумал, что она тебя любит.
Костя и в самом деле с удивлением это понял, но никак не мог при этом взять в толк, зачем ей другие мужики?!
– А ты, значит, думаешь, что такого, как я, полюбить нельзя?
В голосе Виктора прозвучала горечь. Наверное, Костя тоже смутился, потому что, когда он заговорил, в его голосе слышалась жесткость:
– Короче, я тебя предупредил. Хотел тебе помочь по-мужски, а ты прямо нарываешься. Топор! Это же надо такое придумать!
– Рыжего жалко, – проговорил Виктор, видимо, уже от двери, – собака за свою верность пострадала. А жена... Пожалуй, вот что я сделаю: выгоню ее, да и все. Что ты себе думаешь, я так в нее влюблен, что и собой не владею? Да меня просто зло берет: привел в дом, женился. Не гуляю, не пью... почти, деньги отдаю – что тебе еще надо?! А то, может, женюсь на другой – мало у нас хороших женщин, что ли?
– Ну попробуй, – согласился Костя. – Вот только топор я у тебя заберу.
– Куда же я без топора? – засопротивлялся Виктор.
– Сейчас он тебе не нужен. Вон на Первое мая до плюс тридцати обещали, стало быть, дрова тебе рубить не придется. А когда все устаканится, получишь его обратно.
Вообще-то Костя никаких законных прав наводить порядок в Раздольном не имел. Здесь и власти-то никакой не было. По всем вопросам ездили в район. Но Костя Бриз добровольно принял на себя обязанности мирового судьи, и теперь по всяким житейским разборкам ходили к нему.
Выше его был только директор совхоза, а так как почти все мужчины работали под его началом, то он и был высшей властью в поселке. Вроде американского шерифа. Костя, значит, был заместителем шерифа.
А у директора вообще-то был дом в районной станице. Там все же обитали двадцать две тысячи жителей, а потому были и поликлиника, и три школы, и прочие нужные заведения, включая ресторан Димы Верещагина.
Но большую часть времени директор проводил в Раздольном. Здесь он выстроил себе дом, видимо, по своему желанию. Небольшой по площади, в двух уровнях, с винтовой лестницей на второй этаж.
Здесь на участок директор, особенно не афишируя, но увлекшись примером Кости, привез откуда-то виноград элитных сортов и никому не сказал, каких именно. И с некоторых пор, точнее, с тех, как виноград с совхозных виноградников сняли, он во всякую свободную минуту подъезжал на машине к дому и торопился к своему винограду.
Пробовали к нему соваться с жалобами во внерабочее время, но директор всех отшил:
– Кто у нас в поселке за безопасность отвечает? Костя Бриз. Вот к нему и обращайтесь.
Жена директора Раздольный не любила. Наверное, потому, что ее муж любил и всегда при случае старался сбежать от домашних дел и забот в свой «загородный» дом. Директор в шутку называл его своей виллой.
Это независимое присутствие главного в Раздольном человека здорово дисциплинировало местных жителей. Директора уважали, и никто не хотел упасть в его глазах из-за какого-нибудь домашнего конфликта. Один Леонтьев сподобился, но по тому, как Костя говорил с Виктором с глазу на глаз, Тоня поняла, что этот случай от директора постараются скрыть.
В этот момент директор пригласил ее к себе, и больше ничего о Викторе Леонтьеве она не узнала.
– Что это за цидулька у тебя? – пошутил директор. – Заявление на отгул?
– Без содержания, – поправила Тоня.
– Это из-за твоей американской подруги?
Хорошо, что поблизости от Раздольного нет никаких секретных объектов. То-то шпионам было бы раздолье! Может, такой объект когда-то был, а потому поселок так и назвали?
– Из-за нее, – сказала Тоня.
– Ну так иди гуляй, будешь мне должна. До чего дешево у нас бумага стоит – пишут и пишут! – пробурчал директор, над бумагами же и склоняясь.
С приездом Надежды в жизнь Тони... можно было бы сказать – вошла жизнь, но получалось коряво, масло масляное, и потому Тоня так объяснила себе: с приездом подруги ее жизнь наполнилась суетой и, как ни крути, интересом.
В самом деле, Тоня застоялась. То есть она постоянно что-то делала, ходила на работу, даже занималась шабашкой, но душа ее все это время находилась в состоянии некоторой оторопелости.
Когда она выходила замуж за Михаила Страхова по любви, то мысленно всю свою будущую жизнь связывала с ним. Михаил виделся ей человеком простым и понятным, без особых запросов, но с достаточным потенциалом энергии, чтобы обеспечить им обоим достойное существование.
Вся ее прошлая жизнь – типичный пример человека, плывущего по течению. Теперь она даже не была уверена, что любила своего мужа.
Он предложил им пожениться, она подумала... недолго, минут пять, и решила согласиться.
– Ты меня любишь? – жарко выдохнул он.
– Люблю! – с тем же жаром откликнулась она.
А что это, если не любовь?
Тоня всегда торопилась домой, потому что дома был любимый человек, и всю жизнь она строила тогда под него. Если ей подворачивалась работа, кроме основной, – она преподавала живопись в художественной школе, – Тоня старалась выполнять ее так, чтобы вечером успевать домой с работы до прихода Михаила и вовремя приготовить для него ужин.
С подругами она никуда не ходила и не ездила, даже если это сам муж ей советовал. Например, когда он уезжал в командировку и Тоня могла бы его отсутствием воспользоваться.
Чем не хорошая жена? Михаил должен был ею гордиться.
Даже о ребенке она заговорила только однажды, и когда Михаил сказал: «Давай еще немного подождем», – она так же легко с его предложением согласилась.
Просто-таки не женщина, а пластилин какой-то!
Дошло до того, что своей жизни у нее не стало, она жила жизнью мужа. То есть не вникала в то, чем он занимается, но всегда интересовалась, как у него дела, и совершенно успокаивалась, получая дежурные ответы: «Все хорошо, родная, спасибо, у меня все в порядке».
- Предыдущая
- 29/55
- Следующая
