Изгнанник. Каприз Олмейера - Конрад Джозеф - Страница 49

– Для остального мира, – сказал Лингард, так и не дождавшись внятного ответа, – ты мертв. Никто больше не будет тыкать мне в лицо твоей подлостью, никто больше не сможет указать на тебя и заявить: «Вон идет тот мерзавец, которого пригрел Лингард». Считай, что ты здесь похоронен.

– И вы думаете, что я здесь останусь? Послушаюсь вас? – вспыхнул Виллемс, заново обретя дар речи.

– Не обязательно оставаться прямо здесь, – сухо поправил Лингард. – Есть еще лес. Ты можешь уплыть. Пятнадцать миль вверх по реке или сорок – вниз. В одном конце тебя ждет встреча с Олмейером, в другом – с океаном. Выбирай.

Лингард нерадостно усмехнулся и, посерьезнев, добавил:

– Но есть и другой выход.

– Если вы намерены обречь мою душу на вечное проклятие, подтолкнув меня к самоубийству, то у вас ничего не выйдет, – возбужденно воскликнул Виллемс. – Я буду жить. Буду каяться. Возможно, убегу. Заберите от меня эту женщину! Грех – это она.

Искривленное огненное жало надвое разорвало далекий темный горизонт, озарило сумрачную землю ослепительным, зловещим светом. Где-то вдали зарокотал гром – голос исполина, бормочущего угрозы.

– Мне плевать, что ты будешь делать, – сказал Лингард, – однако могу сказать, что твоя жизнь и ломаного гроша не стоит без этой женщины. Тут есть один малый, кто… Да и сам Абдулла не станет церемониться. Подумай об этом! К тому же она тебя не отпустит.

Лингард, еще не договорив, двинулся в направлении маленькой калитки. Не оглядываясь, он почувствовал, что Виллемс идет за ним как привязанный. Когда капитан перешел в большой двор, он услышал за спиной его голос.

– Пожалуй, она была права. Мне следовало вас застрелить. Хуже бы не стало.

– Еще не поздно, – ответил Лингард, не оборачиваясь и не сбавляя шага. – Да только тебе не хватит духу. Ты даже на это не способен.

– Не провоцируйте меня, капитан Лингард, – воскликнул Виллемс.

Капитан резко обернулся. Виллемс и Аисса остановились. Еще одна раздвоенная молния разорвала тучи над головой, яркая, зловещая, мгновенная вспышка озарила лица, тут же ахнул одиночный оглушительный раскат грома, за которым последовал шелест, похожий на испуганный вздох притихшей земли.

– Не провоцировать! – сказал старый моряк, как только утих гром. – Ха! Кого тут провоцировать? Вот еще не было заботы.

– Вам легко говорить, зная, что во всем мире – во всем мире! – у меня, кроме вас, нет ни одного друга.

– А кто виноват?

В сравнении с громовым, потрясающим голосом небес их собственные голоса звучали жалобно и хило, как писк лилипутов, и они оба враз замолчали. Мимо них вереницей прошли гребцы Лингарда с веслами на плече, держа головы прямо и глядя вперед, на реку. Али шел последним и задержался рядом с Лингардом.

– Одноглазый Бабалачи уехал, забрав с собой всех женщин. Все забрал – горшки, сундуки. Большие. Тяжелые. Три сундука.

Али ухмыльнулся, словно рассказал что-то смешное, и тут же с серьезным видом добавил:

– Дождь скоро начнется.

– Мы возвращаемся, – буркнул Лингард. – Готовь лодку.

– Так точно, сэр! – по-военному выпалил Али и побежал догонять гребцов. Он прежде ходил в море с Лингардом помощником боцмана, но потом осел в Самбире в роли домоправителя при Олмейере. Семеня к берегу, Али с гордостью думал, что непохож на неграмотных гребцов и знает, как правильно отвечать на команды великого белого капитана.

– Вы с самого начала меня не понимали, капитан Лингард, – сказал Виллемс.

– Вот как? Ничего страшного. Главное, чтобы ты правильно понимал, что я говорю, – ответил тот, медленно спускаясь к месту причаливания.

Виллемс шел за ним, не отставала Аисса.

Двое гребцов протянули руки, чтобы помочь Лингарду сесть в лодку. Он осторожно, грузно ступил в каноэ, опустился в стоявший посреди лодки шезлонг и, откинувшись на спинку, повернул голову к двум фигурам на берегу. Глаза Аиссы не отпускали его лицо в нетерпеливом ожидании, когда он наконец оставит их одних. Взгляд Виллемса был направлен поверх каноэ, на лес на другом берегу реки.

– Давай, Али, – в полголоса скомандовал Лингард.

Лица гребцов оживились, по рядам пробежал тихий шепоток. Передний гребец оттолкнулся концом весла, развернув нос лодки к течению, и каноэ быстро скользнуло к стремнине, чиркнув кормой о низкий берег.

– Мы еще увидимся, капитан Лингард! – крикнул Виллемс срывающимся голосом.

– Никогда! – полуобернувшись, бросил Лингард, свирепо сверкнув покрасневшими глазами из-за высокой спинки шезлонга.

– Надо пересечь реку, на той стороне течение не такое быстрое, – посоветовал Али.

Он налег на свое весло, далеко отклонив туловище над кормой, потом выпрямился, присев в позе обезьянки, запрыгнувшей на верхнюю жердочку, и скомандовал:

– Дайонг!

Весла дружно ударили о воду. Каноэ наискось ринулось поперек реки, сносимое вниз собственным движением и сильным течением.

Лингард посмотрел за корму. Женщина погрозила ему кулаком и присела на корточки рядом с неподвижной мужской фигурой. Через некоторое время она выпрямилась и, намочив край хиджаба, попыталась стереть засохшую кровь с безучастного лица Виллемса. Лингард отвернулся и с усталым вздохом вытянул ноги. Голова наклонилась вперед, борода веером расстелилась на груди, кончики седых волос слабо шевелились на сквозняке, вызванном быстрым движением лодки, что несла его прочь от пленника – единственного человека, с которым ему было стыдно показаться на глаза другим.

Каноэ вернулось в зону видимости Виллемса, и он жадно вцепился взглядом в маленький, но отчетливый на фоне темного леса силуэт. Он хорошо различал мужскую фигуру в середине лодки. Виллемс всю жизнь чувствовал за плечом ободряющее присутствие этого человека, всегда готового прийти на помощь, похвалить, посоветовать, дружески пожурить, воодушевленно одобрить. Этот человек внушал веру в себя своей силой, бесстрашием и безыскусным добросердечием. И вот он уходит. Надо его вернуть.

Виллемс крикнул, но слова, которые он хотел перебросить через всю реку, казалось, беспомощно падали к его ногам. Аисса попыталась остановить его, схватила за плечо, но он сбросил ее руку. Виллемс страстно желал вернуть свою ускользающую жизнь. Крикнул опять, но на этот раз даже сам себя не услышал. Все без толку. Он больше не вернется. Виллемс стоял пришибленный, глядя на фигуру в белом, развалившуюся в шезлонге посреди лодки. Она внезапно показалась ему ужасной, бессердечной, странной в своем неестественном скольжении по поверхности воды, при котором не меняла вальяжной позы.

Некоторое время ничего вокруг не шевелилось, кроме каноэ, бегущего вверх по реке с такой плавностью и легкостью, что движение не ощущалось вовсе. Над головой тучи сомкнулись в непроницаемый свод, словно им не давала разойтись какая-то мощная сила, по их неровной поверхности то и дело пробегали сполохи – слабое отражение далекой грозы, уже разразившейся на побережье и постепенно с низким, злобным ворчанием продвигавшейся вверх по реке. Виллемс смотрел на реку, оцепенев подобно всему своему окружению. Двигались одни его глаза, преследовавшие каноэ, которое размеренно, решительно и неотвратимо уносило Лингарда, как если бы оно уплывало не по великой реке в Самбир, а прямиком в прошлое, многолюдное и в то же время пустынное, похожее на старое кладбище со множеством запущенных могил, где похоронены те, кто уже никогда не вернется.

Время от времени Виллемс ощущал лицом доносившееся из-за леса теплое дыхание – одышку загнанного мира. Отяжелевший воздух разорвал резкий порыв ветра и принес с собой сырой вкус дождя. Бесчисленные макушки деревьев в лесу качнулись влево и вернулись в прежнее положение, отчаянно размахивая ветвями и шелестя листвой. По речной глади пробежала рябь, тучи лениво заворочались, меняя форму, но не положение, будто их кто-то тщательно перемешивал, а когда перестали дрожать даже самые тонкие ветки, на короткое время и землю, и небо вновь охватила великая неподвижность, сквозь которую пробивался далекий голос грома, непрерывно и настойчиво рокочущего с громкими трескучими раскатами, словно грозный, сердитый монолог разгневанного бога. На мгновение гром затих, прилетел новый порыв ветра, гоня перед собой белесый туман, наполнивший все пространство водяной пылью, разом скрывшей от глаз Виллемса и каноэ, и лес, и саму реку. Он очнулся от оцепенения, сиротливо поежился, посмотрел по сторонам, но не увидел ничего, кроме мелких водяных брызг, гонимых набиравшим силу бризом. Эту взвесь пробивали падавшие вниз большие тяжелые капли, звонко шлепая по иссохшей земле. Виллемс сделал несколько торопливых шагов по двору, как вдруг на него обрушилась сплошная стена воды. Она забивала нос и рот, поливала голову, липла к телу, сбегала по туловищу, рукам и ногам. Виллемс остановился, разевая рот; дождь лил на него водопадом, хлестал косыми шквалами, капли впивались в него сверху, со всех сторон; крупные, компактные они били со всех направлений, как будто их горстями швыряла разъяренная толпа. От потревоженной земли повалил пар, почва стала мягкой, плавилась под ногами, из-под ног вверх, навстречу потоку, падающему с хмурых небес, взлетали фонтаны воды. Виллемса охватил безумный ужас – ужас перед окружающим морем воды, бежавшей на него по двору, наседавшей со всех сторон, косыми полосами, розовыми от сполохов молний над головой, хлеставшей по лицу. Казалось, вода и огонь чудовищным образом перемешались в одну массу, чтобы вместе обрушиться на оглушенную землю.