Изгнанник. Каприз Олмейера - Конрад Джозеф - Страница 42

– Ага! Вот чего ты добиваешься, – сказал он, положив тяжелую руку на податливое плечо Бабалачи. – Ты решил, что я пришел убить его, а? Признавайся, цепной пес арабского торгаша!

– А для чего же еще? – потеряв от нетерпения осторожность, взвизгнул Бабалачи. – Для чего, туан? Не забывайте, что он сделал. Он отравлял наши уши наветами на вас. Вы настоящий мужчина. И если вы пришли не для того, чтобы его убить, то здесь дурак либо я… – он замолчал, хлопнул ладонью по голой груди и унылым шепотом закончил: – …либо вы, туан.

Лингард бросил на него презрительно-холодный взгляд. После долгих мучительных блужданий по темному лабиринту омерзительных поступков Виллемса логика и коварные зигзаги неискреннего ума Бабалачи предстали перед ним как на ладони. По крайней мере здесь он имел дело с объяснимым, простым следствием, вытекающим из ясной причины, поэтому даже пожалел расстроенного махинатора.

– Выходит, твой друг тебе не угодил, одноглазый! – медленно произнес Лингард, приблизив свирепое лицо к смущенной физиономии малайца. – Сдается мне, это напрямую связано с недавними событиями в Самбире, а? Говори, сын погорельца.

– Да погибнуть мне от вашей руки, о раджа морей, если я говорю неправду! – с безудержной горячностью вскричал Бабалачи. – Вы здесь окружены врагами. И он среди них главный. Абдулла без него не смог бы ничего добиться, а я без Абдуллы. Так что бейте меня, а в моем лице – всех остальных!

– Да кто ты такой, – презрительно воскликнул Лингард, – чтобы называть себя моим врагом! Ты грязь под ногами! Ничтожество! Иди отсюда! Лакас! Живо! Проваливай!

Он вытолкал Бабалачи из дверей и по короткой лестнице спустился за ним во двор. Сидевшие у огня гребцы словно через силу лениво обернулись на двух мужчин и, не проявив никакого интереса, теснее сбились в кучку, с отсутствующим видом грея руки над углями. Женщины замерли с пестиками в руках и с любопытством украдкой поглядывали из полумрака под домом.

– Сюда? – спросил Лингард, кивнув на плетеную калитку, ведущую на участок с домом Виллемса.

– Если вы ищете смерти, то сюда, – ответил Бабалачи равнодушно, будто истощил весь запас эмоций. – Да, здесь живет тот, кто уничтожил ваших друзей, приблизил кончину Омара, подговорил Абдуллу сначала против вас, потом против меня. Я повел себя как ребенок. Позор! Но вы идите, туан, идите…

– Я-то пойду куда захочу, – огрызнулся Лингард, – а ты иди к черту. Ты мне больше не нужен. Скорее острова в этих морях исчезнут в пучине, чем я, Раджа Лаут, стану выполнять волю твоего народца. Тау? Я тебе вот что скажу: после сегодняшнего дня можешь поступить с ним как хочешь. И я говорю это, потому что милостив.

– Тида! Я ничего не сделаю, – с горьким безразличием покачал головой Бабалачи. – Я в руках Абдуллы, и если вам нет никакого дела, то и мне тоже. Нет-нет! Сегодняшнее утро меня многому научило. Настоящих мужчин больше не осталось. Вы, белые, жестоки с друзьями и милостивы к врагам – так поступают одни дураки.

Бабалачи спустился к реке и, не оборачиваясь, исчез в низкой пелене тумана. Лингард проводил его задумчивым взглядом. Через минуту он выпрямился и окликнул гребцов.

– Хайя! Эй, вы там! Когда поедите рису, ждите меня с веслами наготове. Ясно?

– Ада, туан! – ответил Али сквозь дым утреннего костра, который мягко стелился по двору. – Ясно.

Лингард медленно открыл плетеную калитку, сделал несколько шагов и остановился. Мимо скользнул легкий ветерок, разворошил листья на большом дереве и тихо растаял среди сучков и веток. Повинуясь инстинкту моряка, Лингард посмотрел вверх. Над головой под серой незыблемой массой грозовых облаков хаотично проносились, закручиваясь мохнатыми извилинами и рваными спиралями, темные клочья тумана. Над двором и домом нависала круглая мрачная медлительная туча, за которой, как растрепанные волосы плакальщицы, тянулись спутанные дымчатые ленты дождя.

– Берегись!

Дрожь в голосе и неподходящий к случаю, робкий, прерывистый тон окрика озадачили Лингарда больше, чем внезапность предостережения: неизвестно чьего и неизвестно для кого предназначенного, – потому как кроме него, насколько он мог видеть, во дворе никого не было.

Крик не повторился. Бдительный взгляд Лингарда, прощупывая туманную пустоту на участке Виллемса, упирался в одни неподвижные, неживые предметы: большое угрюмое дерево, дом с закрытой дверью, блестящие от влаги бамбуковые изгороди, мокрые поникшие кусты – всю эту неодушевленную материю, обреченную наблюдать необъяснимые радости и несчастья людей и с холодным безразличием и достоинством взиравшую на загадочную суету изменчивой, нескончаемой жизни.

Лингард сделал шаг в сторону, прикрываясь стволом дерева, и, осторожно огибая его, чуть не наступил на кучку почерневших углей. Худая сморщенная старуха, стоявшая за деревом лицом к дому, вздрогнув, обернулась, посмотрела на непрошеного гостя выцветшими тусклыми глазами и, хромая, попыталась уйти, но, видимо, быстро поняла безнадежность или сложность своей затеи, остановилась и, помешкав, медленно заковыляла обратно. Затем, тупо моргая, вдруг упала на колени, прямо на белый пепел, наклонилась над кучкой тлеющих углей и принялась методично раздувать искры в пламя. Лингард смотрел на нее, но старуха, очевидно, решила, что в ее худом теле не осталось сил ни для чего другого, кроме отправления простых домашних обязанностей, и не обращала внимания на гостя.

Подождав немного, Лингард спросил:

– Почему ты крикнула, дочь моя?

– Я видела, как вы пришли, – прошамкала старуха, не поднимая головы, – и крикнула, чтобы предупредить ее. Это она так приказала.

– И она тебя услышала? – допытывался Лингард.

Его острые лопатки нетерпеливо пошевелились под тонким сукном куртки. Старуха кое-как поднялась и, что-то ворча себе под нос, заковыляла в направлении кучи хвороста, сваленного около забора.

Лингард проводил ее рассеянным взглядом. Сзади что-то застучало на ведущих в дом сходнях. Он выглянул из своего укрытия за деревом и увидел спускавшуюся во двор Аиссу. Сделав несколько поспешных шагов к дереву, женщина остановилась на полпути, словно охваченная внезапным приступом ужаса, и начала лихорадочно озираться по сторонам. Голова непокрыта. Туловище закутано с головы до ног в кусок синей ткани со множеством складок, один край которой закинут на плечо. Черные волосы рассыпались на груди. Аисса прижала вытянутые руки к бокам, растопырила пальцы, и во всей ее позе – вздернутых плечах и отклоненном назад туловище – сквозила непокорность и одновременно готовность отскочить в ожидании возможного удара. Выходя из дома, она закрыла за собой дверь, и теперь стояла одна в неестественном, зловещем сумраке пасмурного дня. Ни один предмет вокруг не поменял своего положения, и Лингарду показалось, что женщина возникла из ниоткуда, материализовалась из темного тумана и тусклого недоброго света, не способного пробиться сквозь толстый слой облаков в приунывший, бесцветный мир внизу.

Бросив быстрый, внимательный взгляд на закрытую дверь дома, Лингард вышел из-за дерева и медленно двинулся навстречу Аиссе. В ее внезапном оцепенении только беспокойные глаза и легкая дрожь пальцев выдавали, что она заметила его. Аисса решительно шагнула вперед и преградила дорогу капитану, широко расставив руки, черные глаза распахнулись, губы приоткрылись, словно готовые что-то сказать, но ни один звук не нарушил угрюмую тишину. Лингард остановился и посмотрел на женщину с настороженным любопытством. Выждав немного, он сдержанно произнес:

– Дай мне пройти. Я пришел для мужского разговора. Он что, прячется? Прислал тебя, а сам боится выйти?

Аисса сделала еще один шаг вперед, опустила было руки, но тут же вытянула, почти касаясь груди Лингарда.

– Ему неведом страх, – тихо проговорила она дрожащим, но четким голосом, наклонив голову. – Это мой страх привел меня сюда. А он спит.

– Пора просыпаться, – твердо произнес Лингард. – Я пришел, хватит ему дрыхнуть. Пойди и скажи ему, а не то его разбудит мой голос. Виллемсу он хорошо знаком.