Кофе и полынь (СИ) - Ролдугина Софья Валерьевна - Страница 13

 Он перешёл на бормотание, а затем умолк, задумавшись. Я понемногу пила остывший чай, вернее, успокоительный отвар из трав, заготовленных ещё Лайзо, и глядела в темноту за окном. Ветер и дождь там, снаружи, порождали иллюзию движения. Иногда чудились даже человеческие силуэты, но странные, как если бы они принадлежали не живым людям, а…

 …а призракам?

 Я вздрогнула.

 – Виржиния? – позвал меня Эллис вдруг. И продолжил: – У меня будет необычная просьба. Конечно, последнее дело – полагаться при расследовании на колдовство, но если уж у нас тут есть дух усопшего, то глупо было бы не попытаться его расспросить, как вы думаете?

 – Разумеется, я выполню вашу просьбу, – кивнула я. Очень хотелось снова обернуться к окну, но разглядеть – по-настоящему, а не мельком – призрака среди потоков дождя было отчего-то страшно… Интересно, а моя мать боялась мертвецов? Думаю, что нет. – Тем более что мне для этого совершенно не обязательно возвращаться в клуб, если вы понимаете, о чём я.

 Эллис понимал; о Валхе он тоже прекрасно помнил, впрочем, а потому попросил меня быть как можно более осторожной.

 Я пообещала, втайне надеясь на лучшее.

 В конце концов, мёртвый – верней, наполовину мёртвый – колдун уже давно не давал о себе знать.

 Погрузиться в особенные, вещие сны тем же вечером я не решилась, конечно. Потом неожиданно возникло очень много неотложных дел, по большей части связанных с высочайшим поручением и сукном, предназначенным для нужд армии. Ткани, как выяснилось, нужно было куда больше, чем изначально попросили во дворце… или, верней сказать, потребовали? Разумеется, я как верная подданная собиралась исполнить и это новое поручение, однако фабрика, право, не могла работать круглые сутки! Лишь в этом году мы с мистером Спенсером – первые в Аксонии, прошу заметить – установили восьмичасовой рабочий день. Не возвращаться же сразу на шаг назад? Впрочем, после ещё одной аудиенции во дворце мы пришли к соглашению: срок увеличили, и теперь – по предварительным расчётам, конечно – я должна была управиться вовремя.

 Если увеличить рабочий день на час на ближайшие две недели – и установить для работниц премию.

 О, эти расходы…

 К счастью, доход мне приносила не только фабрика, да и ремонт в замке хоть и уменьшил фамильное состояние, однако не истощил его. Встречи и переговоры же сильно повлияли на моё личное расписание и распорядок, так что вернуться к просьбе Эллиса я смогла только к равноденствию. Наверное, Лайзо, колдун-гипси и в целом человек суеверный, счёл бы такую ночь вполне подходящей для мистических обрядов…

 Или, возможно, наоборот.

 Увы, спросить у него совета сейчас я не могла.

 Но медлить дальше было бы, пожалуй, глупо. Тем более что в спальне, в шкатулке, ждала своего часа вещь, которая проложила бы для меня надёжную дорогу в Клуб дубовой бочки: розовый бутон из сухого букета в гостиной, который я случайно отломила, задев рукавом, и с позволения леди Уоррингтон забрала с собой. Ей и её подругам мой неожиданный – пусть и только с виду – порыв показался очень милым… Ах, знали бы они, зачем мне бутон!

 Наверное, цветы для букета срезали ещё в августе, но даже сейчас плотно сомкнутые пунцовые лепестки благоухали – слабо, но сладостно. Я глубоко вдохнула аромат и вернулась в постель, зажав бутон в кулаке.

 Сон пришёл почти мгновенно.

 …мой особняк – это крепость.

 Нет, мой дом.

 Он сияет мягким тёплым светом, сразу весь. Так, словно на него снизошло благословение… но я точно знаю, что дело в другом.

 Талисман под крышей – на одном углу, на втором, на третьем, четвёртом… И внизу, в подвале, тоже. Связки трав, отгоняющих зло, на чердаке; невидимые знаки начертаны на стенах; на лестницах – на каждой ступени выписан узор, лаконичный, аккуратный. Если всмотреться, то можно узнать, чья рука его на несла.

 Так различаешь среди других почерк человека, который хорошо знаешь.

 – Лайзо, – шепчу я, улыбаясь.

 Мне казалось, что он бежал в спешке, но нет, нет. Он давно размышлял об этом – и думал, как защитить меня, даже когда уйдёт далеко-далеко, я останусь одна, и некому будет плести ловцы снов…

 Спасибо, думаю я. Спасибо.

 Пусть любая защита не совершенна и не вечна, однако сейчас мне легко и спокойно. Там, куда лежит мой путь, колдовства Лайзо нет, но оно здесь – и сюда я могу вернуться, зная, что зло не сумеет пройти по моим следам. В руках у меня роза; если согреть её дыханием, то лепестки оживут, если дунуть посильнее – то облетят, закружатся, точно в танце, рассыпятся, выстилая тропинку. От окна – и дальше, по облакам…

 Как лунные блики на воде, такие же зыбкие и прекрасные.

 Я ступаю на этот путь очень-очень тихо, кутаюсь в туман, в чужие шёпоты, в ожидание холодов и дождей. Иду, стараясь сохранять равновесие – между днём и ночью, между сном и явью.

 Так, чтобы меня никто не заметил – если, конечно, есть кому смотреть.

 Бромли во сне выглядит совсем иначе, нежели наяву. Дома внизу кажутся очень хрупкими, кровля – как промасленная бумага, кинь спичку – и вспыхнет. Ночная тьма ощущается как дым или густой чёрно-серый туман; она неоднородная, оставляет горький привкус на языке и оседает пятнами на щеках. Снизу, с земли, бьют столбы света, словно шарят по небу длинные руки, упираясь в низкие облака, и сначала кажется, что ловят меня, но затем я различаю хищные вытянутые силуэты, похожие на глубоководных рыб.

 Всё это происходит не сейчас, осознаю я вдруг. Оно только грядёт… грядёт.

 Дорожка из сияющих розовых лепестков приводит меня к огромному пустому дому со множеством окон. Он очень старый; из подвалов смердит крысами и мертвечиной, крыша просела так, точно вот-вот провалится совсем; в стенах сквозят щели. На дубовых бочках внизу выступает маслянистая чёрная жидкость, остро пахнущая ржавчиной, и я думать даже не хочу, что это может значить.

 Мне надо идти дальше.

 По скрипучим лестницам, через анфилады комнат… Я легче ветра, тише сумрака – под моими быстрыми шагами даже самые визгливые, древние половицы молчат, а паутина остаётся целой, когда я прохожу насквозь.

 Из одной гостиной веет морем и слышен тихий плеск волн.

 Древние эльдийские скульптуры в галерее спустились со своих постаментов и теперь кружатся в жутковатом танце, не стесняясь наготы, беззвучно смеются, глядят пустыми глазницами, и белый камень в лунном свете – точно кость.

 В подвале слышится причитание на древнеаксонском, и громыхают не то цепи, не то рыцарские латы.

 Нужную комнату я нахожу не сразу, да и призраков тут куда больше, чем казалось днём. Некоторые из них меня не замечают, другие церемонно приветствуют, третьи – стыдливо и торопливо ускользают, точно застигнутые за чем-то непристойным… Графа Ллойда я нахожу на том же месте, где оставила его.

 Во сне его лицо видно очень чётко, и это красивое лицо немолодого человека, который прожил длинную, однако достойную жизнь. У него глубоко посаженные глаза и горбатый, немного кривой нос, а щёки впалые. Нижняя губа чуть больше верхней, на челюсти шрам, замаскированный аккуратно подстриженной бородкой. Кустистые брови тревожно нахмурены; взгляд сумрачный.

 …а ещё тут по всюду кровь, и больше всего – на полу.

 – Вы снова здесь, милая леди, – говорит граф, увидев меня. И добавляет мягко: – Я ждал.

 Сейчас он выглядит куда более спокойным и разумным, чем днём, словно уже свыкся с новой формой бытия… или, возможно, изменилась я сама.

 – Почему вы ждали меня? – спрашиваю мягко, и это кажется очень важным, больше, чем всё остальное, хотя накануне я думала лишь о том, как выполнить просьбу Эллиса. И даже составляла заранее список, о чём должна узнать… О, как наивно всё это смотрится сейчас и отсюда, из сна! – Что вас тревожит?

 Атмосфера меняется; появляется вдруг тонкий, еле слышный звон или гул, и с запозданием я понимаю, что звук похож на тот, что бывает сразу после грохота выстрела.